гости пришли, получите сразу в морду!
Кот от неожиданной дерзости подпрыгнул, вскинул зад и запутался в халате хозяйки, за что схлопотал ещё и хозяйскую немилость в форме крепкого словца, понятного даже самому беспризорному коту.
Валерий Вильевич разомкнул объятия, выпустил птичку Эмму и направился в клозет справлять нужду. Кот втиснулся под диван и шипел оттуда до тех пор, пока не загремел смывной бачок. Эмма на кухне разливала смородиновую настойку и смотрела в окно.
Напротив находилось здание Верховного Областного суда. Конвоиры с лопатными физиономиями выводили лысого сгорбленного старичка. Толпа собралась большая, но аплодисментов не было. Вихляя, свой зад подставлял ему тюремный фургон. Старичок приветливо, спаянными наручниками кистями рук, махал толпе и смеялся, прощаясь с родственниками и друзьями отборным матом. Он развернулся, поглядел на окна Верховного Областного суда, затем на окна жилого дома, засёк Эмму и ей помахал тоже.
- Ну, и как у моей хорошей Эммы жизнь? Что новенького? Животик не болит, слизи на кале нет? – спросил В.В. Фрудко, входя на кухню и кося глазом на дверной косяк гостиной, из-за которого, как поплавок, выныривала и тонула морда подыхающего кота.
- Слизи пока нет. А вот новенького – предостаточно. Сперва ответь, почему тебя так долго не было? Затем спроси себя, приятно ли тебе, Валерик, узнать, что ко мне опять приставали очень настойчиво? Я чуть было не поддалась на уговоры.
В.В. Фрудко этого не любил. Как всякий честный и порядочный гражданин он был страшным собственником. Эмма точно играла на его хозяйской рачительности.
- Ну, и кто же этот прохиндей? Я его знаю? – ласково, и как бы между прочим, позёвывая, допытывался он. А внутри уже закипало, конкуренты давили на психику.
- Вряд ли, а впрочем., – и замолчала, отхлебнув с причмоком настойки, и молчанием давая пищу для размышлений Валере.
В это время за окном дверцы машины с грохотом пустой бочки хлопнули, и толпа замахала носовыми платочками вслед. Астматический кот, оставленный без внимания, прокрался в прихожую, подлетел к обуви, быстро присел на башмак Фрудко и быстро выдавил на стельки всю накипевшую ненависть подыхающего к кровному врагу.
Валерий Вильевич стоял спиной к событиям, ничего не видел и продолжал с наигранным равнодушием выпытывать:
- И всё же, может быть знаю? Смогу дать точную рекомендацию.
Эмма проводила взглядом фургон и повернулась к Валерию Вильевичу:
- Собственно, какое это теперь имеет значение? Что изменится? Ты вызовешь его на дуэль на мочевых пузырях? Или своим самоотверженным трудом докажешь, что ты лучший по профессии? Ведь случилось уже: приставал, охмурял, я чуть было не согласилась. Было. И ничего не исправишь.
- Что, что было-то? – у Фрудко полезло наружу. Лицо от подозрений стекло к подбородку:
- Ну и денёк у меня выдался! Сплошные неприятности! - была ещё надежда, что его пожалеют в этом доме.
Он подумал: «Может быть ему заплакать с полуоборота, пойти и обессилено рухнуть на диван? Вот тогда пожалеют.
- Ну и денёк у меня выдался,- повторил он,- пришёл к любимому человеку, и та меня рогатит в хвост и гриву! Правильно гласит у нас плакат: «Будь даже бдителен тогда, товарищ, когда бульон в кастрюле варишь!» Сперва подсылают какого-то Тимоню с бельтингом, который подножку норовит поставить и запачкать мундир, затем звонки, запугивания, проклятая работа! И вот теперь, единственный любимый человек плюёт на меня! Мне, конечно, тоже плевать – кто у тебя появился, ( я и без тебя обойдусь), но ведь я чисто по-человечески! Пришёл, чтобы спросить у тебя совета, поцеловать, опереться на плечо. Эх, морда ты из тряпок!
Эмма подошла и подставила Валерию Вильевичу плечо:
- Стоп! – вдруг со странно появившейся хрипотцой в голосе, сказала она,- повтори сначала, что с тобой приключилось. Важны подробности.
Ради этого В.В. Фрудко и пришёл. Он рассказал, как считал, что жена подослала агента, ещё кое-какие детали, в общем все утренние злоключения.
- Как выглядел этот Тимоня? Небольшой ростиком, сгорбленный и пальцами всё время делал так? - она потёрла пальчиками, будто просила у Фрудко сдельной оплаты. В это время «пенсионер» влетел в кухню и шмыгнул под халат хозяйки.
- Ты знаешь его?
- Нет. С чего ты взял? Я просто предположила. А впрочем, что я тебе скажу,- задумчиво произнесла Эмма, - впрочем, пока ничего не скажу. Дело сделано. Поздно. Не исправить. А для начала тебе надо попросить прощения у моего кота. Впрочем, и это поздно. А Тимоня этот самый был один?
Валерий Вильевич уловил странную перемену в поведении Эммы. Она вдруг стала говорить быстро, заглатывая окончания слов в пику своей манере плавной дипломатической речи, и двигать глазами, точно настенные часы «котики» в такт словам.
Он нарочито склонил голову на бок, чтобы прочувствовать ситуацию, и понял, что появился повод для обиды.
- Не этот ли горбатый старикашка вязался к тебе? – влепил прямо, без экивоков он, - ведь он, признайся? Он, он, родимый. Завтра же я его найду и втопчу в землю! Агент проклятый! Надо же, бельтингом мне мозги запудривал.
- Майор, а такой балбес! Если не умеешь говорить правду о себе, то хотя бы научись молчать о других. Во-первых, не завтра, а сегодня. .. Впрочем, что я говорю. Нет, не я, что ты-то говоришь? Помолчи, надо о другом думать сейчас. Значит, так и предложил поменять мундирчик на трусы? А с ним точно никого не было? Нет, давай ещё раз подробно. Впрочем, знаешь, что я тебе скажу: уже поздно, тебе домой пора, жена волнуется, ещё столько времени уйдёт на звонки по друзьям, парткомам, больницам, - Эмма вдруг резко поднялась со стула, схватила за локоть Фрудко и потянула в прихожую. Он слабо упирался. Он ничего не понимал. Эмма сдурела. Он так и кричал ей, и топал, как карапуз, розовыми пятками о пол.
- Ты что, Эмма, ёкнулась совсем что ли? Куда ты меня гонишь? Ага, значит всё-таки – старикашка! Ну, ты и стерва, Эмма! Ему же помирать пора, а ты из него, дряхлого, последние соки тянешь! Да какие там соки, сопли! Что ты меня пихаешь в копчик?! Я ведь обижусь, я ведь больше не приду! Не возбуждай седалищный нерв!
Неожиданно взвыл кот. Его восторженный крик завис над Фрудко воздушным шаром, помаячил, лопнул и опал. Этот крик подстегнул Фрудко. Валерий Вильевич сунул ногу в башмак и ничего не понял, но отнёс мокроту на плохое качество швов местной фабрики, выпускающей его любимую жевательную резинку.
Такой стремительной, мгновенной и безрезультатной встречи с Эммой у Фрудко ещё не бывало. Он страшно оскорбился и возненавидел Эмму, топчась за дверью в подъездной клетке. Эмма – хищница. Своенравная постельная дура. Фрудко на неё напишет в административный отдел. И отметит вот что: «Эта гнуснейшая особа лёгкого поведения с нравственными пережитками нигде не работает, пьёт, устраивает оргии. Есть предположение, что она содержит секс-группу, совращает малолетних подростков и спаивает их. Спрашивается, откуда у неё средства, если не с ночных разбоев, грабежей и вымогательств у гегемонов нашего города? Просим Вас избавить нас от непосильного груза соседства, занимающего изрядную жилплощадь, в целях проводимых вышеозначенных мероприятий. Слово «мероприятий» надо обложить кавычками»,- предположил Валерий Вильевич и ему даже стало немного жаль Эмму.
За дверью Эмма чётко произнесла, обращаясь к коту: - А ты что, Василискин, радуешься? Эх, дурак, ты, дурак. И тебе перепадёт ни за пуп царапать. Котяра, котище, кот, котик, котёночек мой драный, засранец, - и голос уплыл в глубину и спрятался окончательно в лабиринте комнат.
« Нет,- подумал В.В. Фрудко,- жалость, всё-таки – это пережиток рабовладельческого чувства. И не надо её жалеть. Как задумал, так пусть ей и будет надо! Правда, чего жалеть? Пока что только себя надо жалеть».
Что за день такой? Прожит, точно полгода. Хлопот не оберёшься. Ещё вчера ложился спать при полном штиле, а утром словно в другом мире проснулся. Всё разом рухнуло на него. Мир взбесился.
Вообще – то Валерия Вильевича постоянно преследовал этот день и настигал хотя бы раз в году. И жил он предчувствием дня. И день этот был неизбежен. Вдруг, в одночасье, оказывалось, что он всем чего-то должен: тому трёшку, этому давно обещал и не сделал, третьему – похвастал и забыл, четвёртому… Да всем, всем! И ведь все разом приходят, маячат перед глазами или стараются специально попасть в фокус зрения, чтобы хоть как-то досадить. Всем Фрудко должен, и никто - ему. Вот когда он ощущает мягкую, крадущуюся поступь беды. Она рядом, а значит нужно бежать. Бежать без оглядки! А сейчас – от Эммы, домой, ужинать, спать. Волна пройдёт – и снова в штиле.
Он вышел на улицу. Дождь прекратился. Бледнели окна. В услужливом поклоне фонари с удивлением рассматривали рыжие пятна собственного производства. Фрудко вошёл в одно из них, потоптался и поглядел на окна Эммы. Горел ночник или телевизор, или вообще что-то горело синим пламенем.
Он тяжело вздохнул и почувствовал резкий прилив изжоги. Печень потянуло к подбородку. Изжога намечалась сильной и затяжной. Это был третий за день приступ. Всех их отличала характерная особенность, заквашенная на нервной почве. Возникали они из неприятностей душевного порядка , но не гастрономического.
Валерий Вильевич скуксился в ожидании изжогового кризиса и стал похож на младенца со старческим лицом. Но даже в таком неприятном ожидании, стоя в конусном столбе света, он (заметьте!) вычленил сквозь зелёные пятна темноты, простреливающий на вылет взгляд. Кто-то старательно изучал Валерия Вильевича. Затем ему показалось, что этот кто-то кивнул приветливо головой и к подъезду, из которого он недавно выходил, поплыл, как почудилось, абрис тела наглого корреспондента. Или только почудилось? В.В. Фрудко неожиданно для себя и нескромно громко произнёс: - Добрый вечер, уважаемый!
Нет, дело было не в старикашке или, если точнее, старикашка играл второстепенную роль сводника. А вот корреспондент вполне мог подойти для того самого, о котором пеклась Эмма. Так ведь он и есть тот самый! Итишь твою в корень!
Почему-то на цыпочках, крадучись, Фрудко выбрался из светового пятна и направился обратно к подъезду. Он крался возбуждённо, слегка покачиваясь на неустойчивых цырлах.
В подъезде, едва он прикоснулся к перилам, вдруг лопнула лампочка, издав короткий писк, и осыпалась в лестничный проём. В то же мгновение Фрудко почувствовал на плече ласковое прикосновение мягчайшей пятерни размером с его голову.
- Дядя, куда торопишься? – спросили сзади негромким, формирующимся в переходном возрасте баритоном,- Ты ещё нам закурить не дал, а уже на тот свет со всех ног несёшься.
«Может, бить и не будут,- обнадёжил себя Фрудко,- может только попугают, поиздеваются и отпустят»,- он замер с приподнятой ногой, занесённой как у курицы и упрятанной под бок.
В таком нелепом положении Фрудко и выхлопывал из себя сперва сигареты, затем спички, а за спиной копошились, толкались, словно опарыши, хулиганские элементы в количестве, примерно, четырёх голов. «Если будут бить, можно добавить потом в протокольные показания ещё трёх. И того – семь
