подсовывал, и не читал как след, роспись подмахивая, помощнику своему во всем доверившись. Теперь, оказывается, и подсолнечник он, председатель, самолично распорядился сеять вопреки рекомендациям того не допускать областного руководства и товарища Боделана. Деньги все вырученные из прошлого урожая, те неизвестно куда подевались, и на банковском счете колхоза отсутствуют. Так что по всем меркам председательству Григорьеву конец пришел, да еще тюрьму обещают. Видно, от острога и сумы дорожной зарекаться никому не следует, а на роду Лиховидовом то написано. Правда, законом попугивая, то понять дают, вроде и полюбовно решить вопрос было б можно, но так цену всему не полюбовную назначают. Американских долларов просят десяток тысяч. Только таких денег у Лиховидов и Маковецких отродясь не было, даже если нас всех в смерды продать.- Верка тут заревела, а чело Майкино белизной покрылось. Одно это ее и выдало, ведь скрыть волнение стремилась, и то до сих пор получалось. Страдания Веркины не могли ее не тронуть и нашли путь к сердцу, хоть и добрых чувств не выказывала. Верка, себя пересиля, меж тем продолжила:
- Вчера вот пришел мой с конторы, а меня вроде и не замечает. Странным он мне показался, каким прежде не знала. Сидел в молчание погруженный, думал опять о своем, а потом в горницу удалился. Я сразу недоброе заподозрила и в щелку за ним, грешным делом, подглядывать стала. Гляжу, Гришенька мой в комоде порылся и пистолет, что от отца остался, из ящичка да и достал. Поняла я, что стреляться надумал, себя жизни лишать, позора казнокрадства пережить не можа. Бросилась тут к нему в ноги, слезами кровавыми обливаясь.
- На кого,- говорю,- кормилец, жену верную со детьми малыми оставлять надумал? Почто самогубства грех мерзкий берешь на душу? Иль дозволено нам таковое над собой учинять, когда жизнь эта Богом дадена, который один в праве ее лишать, когда ему надумается? Коли руки на себя накладываешь, собираясь жизнью распоряжаться по усмотрению собственному, значит, Божье право на себя берешь, в гордыне необузданной с ним равняясь. Не простит Он тебе самоуправства и спросится за него строго. Да и сына своего неродившегося, которым тяжела ныне, за что сиротинушкой оставляешь при стагнации промышленности украинской и инфляции повсеместных?
Посмотрел он на меня, мученик, а у самого печаль невысказанная из очей лучится, так что боязно в глубину их заглядывать.
- Не могу,- говорит,- Верка, во второй раз во острог ийтить, не хватает на то сил мужеских. Не по мне чаша сия, до краев горем наполненная, да и с Богом не мне равняться, потому как ослаб я духом. И Господь наш, сдается, меня на роль предначертав, подустал тоже в оригинальности сюжеты новые закручивать. Не хватает, знать, у Него фантазии, повторяться начал.
Все же пистолет у него сумела принять. Вот тебе принесла, чтоб греха с ним Григорий Степанович не наделал. - Говоря это, Верка сверток из выреза платья достала и протянула Майке. Та тряпицу не совсем чистую, в которой оружие грозное покоилось, брезгливо ручонкой холеной отбросила, и сталь вороная в сумерках комнаты блеснула. Впрочем, спустя мгновение, сказать было трудно, не почудилось ли то и куда револьвер запропастился, да и прятала ли его Майка. Ясно было, не самого надежного хранителя военных времен трофея нашла Верка. Лучше самой было укромное место сыскать для опасного своего пакета. Верка опять продолжила.
- Вот после того, как убить себя хотел, к тебе бежать решилась. Иначе к кому обратиться не знаю. Кажется мне, не сможешь от страданиев наших отвернуться, потому как судьбой общей мы повязаны. А иначе самой счастья не будет, если дашь нам сейчас погибнуть.
В Захлюпанку заехав, стало быть, дело до Григория имела. Коли так, самое на то время, чтобы отношениями вашими заняться. Если нужен тебе и насмеяться над чувствами его не хочешь – забирай и владей. По правде большой, он твой, и мир захлюпанский это знает. Мне же, скажу, и того, что получила от жизни, довольно будет, лишь бы ему, горемычному, остаток дней скрасить.
Далее уже Верка, свое все высказав, владеть собой не стремилась. Горе в рыдания обратя, слезами умывалась и скулила в отчаянии, что плакальщица на похоронах, беду накликая. Жалости к ней преисполнился, женщине, чьему благополучию мнимому бабы захлюпанские ревновали. Участие и на Майкином лице мелькнуло, которая, духом противоречия обуреваемая, сочувствие гостье не спешила выказывать. Наоборот, когда говорить стала, нотки враждебности явственные в голосе ощущались.
- Видать, правду люди кажут, когда садиться не во свои сани не советуют. Хотелось тебе, Верка, судьбу обдурить, мужа, что тебе не пара, заарканить. В сем и преуспела. Нынче жалиться пришла, Гришку своего подсовывать, которого выкупать придется за деньги немалые. Да и стоит ли он десять штук косых, яхонт измерцавшийся, сумлеваюсь. С дня приезда как след не видела, издалека лишь, да и мельком. И прилично ли мне, жене мужней, на деньги супруга полюбовника из неволи выкуплять? Что скажет он, Гансик, коль о том проведает? – Майка засомневалась.
- Вот что странным в затее всей видится,- Майка поделилась.- Григорий Степанович вместо того, чтобы сами явились, жену послал торговаться. Себя предложил со всеми потрохами, цену красную назначил. Только я не столь стара и плоха собой стала, чтобы полюбовников и альфонсов на деньги куплять. Вот, что скажу тебе, жена верная, которая мужа в постель к сопернице толкает, от тюрьмы спасая. В себе не уверена, глядишь, и соглашусь на предложение любопытное, подумать мне требуется. Пускай сам приходит, а не гонцов шлет, тогда и решение будет. Скажешь, жду одного, разговор вести будем, интерес к нему свой имеется, может быть, и столкуемся. Тебя же, Верка, сейчас не задерживаю, понимаю как, не чаевничать ко мне собиралась. Да и жалость моя – товар залежалый – тебе, сильной женщине, не потребна, что за мужа теперь борется.
Верка после слов хозяйки с рыданиями справилась, пошатываясь, словно пьяная, до двери дошла и без прощаний и церемоний дальнейших дом Майкин покинула. И я засобирался восвояси, но хозяйка, обо мне вспомня, окликнула и к себе позвала.
- Постой же, голубчик,- она вся дрожала.- Вот ты мне сподобишься, ко Федорончуку, негоцианту удачливому, послание отнесешь, хоть и час на то неурочный. Да спешу я, не резон во Захлюпанке далее задерживаться, насмотрелась на землячков своих предостаточно, так и скажешь ему на словах,- она настаивала,- если нынче, сейчас же предо мною не явится, то и застать более не сумеет. Этой ночью! – она неистовала
. Самописку из сумочки извлекла и во присутствии моем послание составила. Вот оно слово в слово.
« Ты был першим тагда и сичас серца маво женскаго чемпиён. Жду тибя и усладу любовную абищяю. Ужели не даждуся? Уизжать как притстаит к мужу немиламу, шо в гирманию да себе кличить. Майка».
Стоит ли говорить, содержание записки не могло мне нравиться. Я всеми силами исполнять повеление Майкино отказывался, чтобы встрече полюбовной способствовать.
- Не боись,- она успокоила.- Обещаюсь, не буду с ним ложню делить, не для того приезжала. Но и ты за все во укрытии понужден будешь сидеть смирно и ни во что не вмешиваться, что бы не происходило. А иначе снисхождения лишу, страдатель мой и сочувственник,- она пригрозила.- Так беги же, письмо к Федорончуку доставишь. От домашних его сумей все скрыть, и скорей возвращайся, а не то, боюсь, опоздаешь и впускать тебя будет некому.
Сердце билось тревожно, когда среди ночи с заданием тайным я отправился, чтобы доверие возлюбленной оправдать. Плохо я представлял, как во время, для визитов не предназначенное, к Васильку в дом пробраться, чтобы покой семейства многочисленного с чадами и челядью не нарушить. И тут провидение меня хранило: один в комнатах спал Василий. Жены и дочери его старшей голоса из кухни доносились, где приготовления к трудам новых суток заканчивались. Вразумляли они там работников за грехи их какие-то дневные. Приличиями пренебрег, чрез окно отворенное влез и Федорончука от сна сладкого оторвал, растормошив насилу. Тот в потемках и не узнал меня, за татя ночного приняв, все порывался расправиться. Но сумел я средь борьбы успеть выпалить, что не вор я трусливый, на чужие богатства зарящийся. Не разбойник лихой, что замыслил семейство жизней лишать ради злата, в сундуках покоящегося. Гонец я любовный, что повелительницей в неурочный час с листом отправлен. Своим разумением делу служил, как можа с задачей справляясь. И вины за холопом в том нет, что способом против приличий понужден был в покои его княжеские пробраться. Не про нас, смердов, они писаны, рыцарства законы благородные. Кодексы чести дворянской дело есть барское, голубокровное, черной косточке недоступное, перекатной голи неясное. И, быть может, на меня славный князь пуще б гневался, коли я послание не сумел бы ему доставить. Расторопностью же преграды преодолел, с деликатной миссией справился, чем снисхождения заслуживаю.
Тихий шепот мой и вид уверенный, когда не испугался, хоть и руки заламывать принялись, дело сделали.
- Где письмо-то? - Василько заинтересовался, из объятий выпуская неласковых. Тогда я листок, что от борьбы нашей поизмяться успел, из пазухи вынул и ему передал. А потом не стал лишний раз судьбу-то испытывать. Стремглав выпалив, что на словах передать обещался, тем же, не особо удобным путем, негостеприимного хозяина покинул.
Бежал я, ног под собой не чуя, Майку скорее обрадовать, что с заданием сумел столь толково справиться. Но меня та слушать не стала, а в укрытие препроводя, там оставила.
- Нет,- говорит, - у нас часу лишнего, потому как сейчас явится и переговорить не успеем.
Как в воду глядела: отдышаться я не успел – стук во сенях раздался. Пришлось место свое, наблюдателя самого заинтересованного, на печи занимать. Подивился я резвости и прыти Васильевых. Получалось, недолго размышлениям по уходу моему предавался, и я едва опередил его.
То, что далее происходило, мне временами не нравилось, Казалось, что присутствие мое излишним становилось, но не мог заставить себя от вершащегося действа оторвать. Долг свой в беспристрастности и в отсутствии чувств видел, к чему труд летописца захлюпанского обязывал. Потому и воздержусь от оценок увиденного, дидактического смысла исполненных. События, коих соглядатаем стал, воссоздам без прикрас особых и дурного толка субъективностей.
Майка гостя оробевшего в светлицу вела. Как с другом желанным беседовала, с которым вечность в разлуке пребывала и теперь вот свиделась.
- Что же столь поздно посещением осчастливил, когда сама не выдержала, о себе дерзнула напомнить?- она обижалась.- Уж не чувствовал ли, мечтой о тебе движима, сквозь тридевять земель мчалась, чтобы встречей насладиться тайной?- Майка гостю выговаривала.- Корю я себя, духа мне не хватило, уже в первый день по приезду в Захлюпанку за тобой послать. Был бы праздник любви у нас сплошной, а теперь одна ночь и осталась,- она Васильку пеняла.- Душа млеет радостью, оживишь ты окаянное сердце мое. А раз так, страстник мужественный, коль одну всего ночь Бог подарил неохотно, любовью нашей упьемся, так чтобы годы оставшиеся на земле вспоминать что было. Яства
