он, Лиховид, счеты сводить, лишь по-прежнему на ногах покачивался и кругом нас мутным взором водил.
- Да он смерти своей ищет! – бабы в плач ударились.- Потому что жизнь не мила ему стала без Майки той Вертиихи, что навек привязала за позор, над ней учиненный.
Тут и мы, мужики, вслед женам задумались. И впрямь, не кулачный бой перед нами развертывался, а смертоубийство настоящее, когда агнец бедный и невинный пред волком алчным истину свою защищает. Совещаться мы промеж себя принялись, как поединок бесчестный прервать.
И второй раз кулачище свой преогромный Павло в сторону Григория послал. Да, видать, перестарался бусурман треклятый всю силу огромную норовя в удар свой вложить. Проскочил он, кулак, поверх взору сокольего Гришеньки, лишь немного чело его ясное оцарапал златым перстнем, что на вражьей руке надет был. Тогда уж мы все не выдержали, богопротивному делу возмущаясь, что могло статься на глазах наших. Воспрепятствовать происходящему решились, да иные обстоятельства тут случись, что опоздали мы со своим вмешательством.
Вопль истошный тишину сгустившуюся прервал, крик бабий, из сердца самого исходящий, что из конца дороги доносился:
- Гришенька, любый, не давай себя злодею жизни лишать!
Обернулись мы на голос, Гришенька вместе с нами в сторону ту посмотрел, а разбойник, тем пользуясь, что противник его отвлекся и пред ним совсем раскрылся, Павло, сей антихрист и изверг, в минуту ту роковую удар свой в висок Грише и направь, от усердия кряхтя подлого.
Повалился тут добрый молодец на траву- муравушку, и уж думали мы, конец его жизни многострадальной пришел. Оказалось, Верка, жена Павлова, во мгновение то решительное героя нашего отвлекла, нечаянно мужу постылому способствовав. До полусмерти истерзанная, чуть живая, в хате она поутру опамятовалась и во двор вышла, чтобы следы побоев и кровь с лица смыть, когда соседки ей рассказали, что за дела шли там у нас при помидорных кущах.
Припозднилась голубица захлюпанская. Добежав, на мужа своего не глядючи, пред телом Григория повалилась, завывая по- бабьи горестно, на всех беду клича. Мы насилу и уняли ее, от Григория оттащив, потому как почудилось, не совсем он убитый и грудь его чуть вздымается, словно нехотя.
Обступили мы Лиховида, любимца нашего, пригляделись и прислушались к нему – и точно, будто шепчет он слова несвязные, к земле- матушке прижимается, сил от нее набираясь. Не стали ему в этом мешать, сердечному, авось, думалось, оклемается. Так лежал он в забытьи своем, а соперник, Павка- злыдень, поверх поверженного врага бахвалился, силой молодецкой куражился, победе торжествуя. Так забылся он, что и на Верку внимания не обращал, будто не было ее в тот час рядом. А она, мужняя жена, людей не стесняясь, другого оплакивала, волосы на себе рвала, пылью захлюпанской главу посыпала.
Но недолго он бесновался, изверг роду человеческого, потому как последняя радость его жизни взбаломошенной то и была. Полежал так еще и будто нежась, отошел от сна-то наш Гришенька. И очнулся, очи изумленно раскрыв, будто силясь понять, где он и что с ним такое сталось. А потом, привстав, словеса странные, непонятные Лиховид обращал к нам, словно нужно ему сокровенное и что-то важное донести. Но как мы были пред ним непонятливы, словно дети малые и неразумные, усилия его пропадали втуне. Он же, что терпеливый пастырь, скудоумием и неученостью нашей не возмущался и перстом вкруг нас водя, проповедовал:
- Ухо я приложил ко земле,- он втолковывал,- и теперь, знамо, муки свои, что принял, криком порушать не стану. Душа моя хриплым стоном негласным наполнена, ей, истомленной, реку я: восстань, загорись и жги! Во мраке я днесь пребывал, зги где не видно, слышал я трубный глас, меня зовущий. Не медли, душа моя, и ведай, что за победой чужой сумрак гробовой роится. Лелей, пои, таи ту новь и твоей кровью вспоенная новая любовь созреет в сердце моем.
Так говорил, к нам обращаясь, а потом как очнулся, и взор стал осмысленным. И мы все вздохнули с облегчением, потому что со слов неясных и туманных поняли все ж, что теперь Павке Урсулу беды- то не миновать и за злодейство свое он поплатится.
- Чему быть суждено, то да сбудется! Постою за правду до последнего,- Гриша рек, поопамятовавшись. Изловчился он, приготовился, с молодецкой силой собираючись, и ударил своего он ненавистника так, что дух из него и выйди вон.
И упал он, Ионелов сын, словно сосенка во сыром бору-то подрубленная. Головой своей на восток поник, ветры буйные с стороны той нам суховей несут и ненастия.
Ой вы гусли стройте, вы, ребята, пойте! Ну а песенка, Вам скажу, невеселая у нас выходила: преступление мы допустили, а Гриша наш получался теперь как убивец. Вот оно до чего излишнее любопытство ко страстям человеческим- то доводит, и мы за все происшедшее себя ответственными чувствовали. Да и Гриша сам же первый все понял.
- Вяжите,- говорит,- меня, мужики, и в район везите, потому что кровь людскую я пролил, что не водица, и теперь есть отверженный. Там ответ за содеянное держать буду перед судиями строгими. Независимости нашей содействуя, долг в том видят, дабы во державе лихоимство и разбой искоренить под корень, аки огородники многотерпеливые траву сорную уничтожая. Исполать им за это! Ты же, Верка, к ней обратился,- что вдовой через меня стала, прости великодушно и наперед знай, как вернусь из острога в Захлюпанку, первым делом просить руки твоей стану, чтобы ребенка твоего будущего вместе на ноги ставить, в том пред миром тебе обещаюсь. Ребятишкам твоим стану добрым отцом, а тебе верным мужем, если не побрезгуешь каторжника в дом принять. Трудом грех свой до конца жизни искупать буду.
Тут и Верка Маковецкая не выдержала, в ноги своему спасителю и благодетелю бросилась. Да так это жалостно и по-русски вышло, что и бабы наши не выдержали, в один голос с ней зарыдали. Да и Гриша смущения не сумел скрыть, отвернулся, с наплывом чувств стремясь сладить.
- Из-за вас,- говорит,- блядей, и нам, мужикам, хрен морде вашей! – и Верку давай с колен от себя поднимать. Но не дается та, все норовя суженому своему, что нынче обрела, руку- то облобызать. Тут и мы, мужики, скупую слезу обронили, Веркиному счастию радуясь: заслужила она его через страдания и муки. Наконец бабы Григорию подсобили, на руки Верку, почти лишившуюся чувств, приняли и от него отведя, ласкать стали и успокаивать. Ей- то силы еще какие нужны были с похоронами предстоящими! Как- никак, ведь православные мы и свершить все по обычаям нашим надлежало, которые уважение к покойнику предписывали. Не в городе- то живем, где шпроты, ставрида – вся панихида.
Всем селом мы потом провожать Лиховида до автобуса вышли, и рук его молодецких никто не вязал, хоть в милицию ехал сдаваться он. Ведь не вор он, не разбойник, что малых детушек и стариков на дороге жизней лишал ради денег медных, ну а просто человек, что в беду попал не по своей воле. Довели мы его, родимца, до развилки дорог из Захлюпанки, а там он пешком пойди, как автобус в тот день запаздывал и вообще не явился.
Да и с Урсулом мы поступили по - православному, миром взяв на себя расходы по тризне. Над могилой его крест водрузили восьмиконечный: хоть и не русской он, Павка, так ведь водку же пил по-нашенски.
Ну а Гришеньке во суде районном ответ держать пришлось: вольной волею или нехотя он убил насмерть Павла Урсула. Судии, они тоже человеки есть, прослезились аж, когда Галка- почтарка им поведала, как дело обстояло. Вызывали нас всех во свидетели, и мы как могли Гришеньку перед законом неумолимым защищали. Судии серьезные нам поверили, только и они ничего не могли сделать, чтобы Григорию совсем избежать наказания пришлось.
- Строг закон, но справедлив- то,- главный из них скажи в речи своей заключительной. И мы, захлюпанцы в зале сидящие, с ним согласились, ведь убийство все ж состоялось, и Павла Урсула живым с кладбища колхозного не воротишь. Да и сами мы знали, без подсказок, что не в праве никто иного жизни лишать, даже и такого злыдня, каким был Павка. Пять годочков- то дали Грише по статье, что пределы допустимой обороны расписывает, и выходит, что он их превысил.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Много воды в речке нашей Черной Грязи за тот срок утекло, пока Лиховид в местах не столь отдаленных наказание отбывал за душу христианскую загубленную. Это мы уже уточнили у батюшки нашего в Успеновке: молдаване, они тоже православные, и совсем никакие не нехристи, а, тем более, и не бусурмане вовсе, как мы в простоте своей думали. Убить же единоверца вдвойне тягостно.
Письма Гриша Верке такие писал, что вся деревня не могла без волнения слушать, когда Галка, подруга ее, по Захлюпанке их в каждой хате читала, прежде чем Верке отдать насовсем уже. Сообщал он, что муки приняв, смысл жизни для себя обрел, что страдания суть есть души русской путь, и что далее готов дорогой сей тернистой идти.
За правду единожды пострадав, он призвание свое теперь видит, чтобы искательством ея заниматься, во всем до нее доходя, потому как склонность эта жить не по лжи есть составная идеи нашей общерусской. Что же до Верки, и ее он любит, но как- то уж очень по- особому, видя в ней, захлюпанской бабе, и сестру, и жену, и Родину- Мать, Украину нашу. Это уже не очень понятно было, какая она там, Верка, Матерь- Родина, Хоть цыцки ее, как на статуе Вучетича, которая в Киеве седоглавом Украину многострадальную собой олицетворяет, ее образ дорогой всем являя. Знать, Лиховид во сибирях своих под чуждое влияние адвентистов Иеговы или другой зловредной секты попал,- мы для себя решили, потому что Верку уважаючи, видеть в ней воплощенное подобие державы нашей отказывались. Ясно наперед было, в Верке Маковецкой счастье свое обретет, как вернется и заживет жизнью обычной, и хождения по мукам его закончатся.
Да и шло к тому. Пять лет минулось, и опять всем селом на развилку дорог ходили, но теперь уж для того, чтобы Гришеньку у въезда в Захлюпанку встретить. Дважды бывали там, по сроку рассчитав, что пора бы ему уже среди нас находиться, да не застали любимца. Третий день стоим, ждем автобуса, что по обычаю к нам запаздывал.
Вдруг вдали черной точкой путник показался, к нам приближаясь степенно. Калика перехожая, Божий страничек,- нам подумалось,- много их по нынешним временам развелось, на билетах экономящих. Пригляделись мы к подходившему мужу крепкому в толстовке рваной и бородой по пояс. К нам он шел по дорожке прямой, замуравленной, и почудилось, словно раньше его видели, будто с ним уже мы встречались в жизни прошлой своей Захлюпанской.
- Батюшки, так ведь это Гришенька наш,- Верка встрепенулась, дитя на руки поднимаючи. - Идет, родимец, в пенаты родные возвращаясь, а мы и не признали его, соколика ясного!
Что тут было, и как в радости Гришу привечали, то ни в сказке сказать, ни пером описать мне, в юдоли своей пребываючи. Да и не было еще во земле русской титанов духа могучего, с задачей подобного масштаба могущих справиться, чтобы степень восторга и ликования общественного, охвативших захлюпанцев, запечатлеть на бумаге взялись. Разве что Толстого взять графа, да в помощь ему Пушкина с Гоголем отрядить, глядишь, и рискнули б они вкупе за дело это многотрудное взяться. Да и то, скажу, безнадега
