выходит. Как, положим, места спорные во всеобщей своей рукописи они разрешать станут, а ведь разногласия непременно возникнут? Толстой,- на минуточку себе представим,- слово какое-нибудь, от народа страшно далекое, употребить захочет, ну а Пушкин стило из рук у него вырывает:
- Не позволю,- кричит в гневе своем праведном зачинателя словесности отечественной,- не позволю тебе, графу, о народе захлюпанском так выражаться который самая что ни есть соль земли нашей.
- Сам хорош,- Толстой ему в ответ,- а кто дворянством столбовым кичился, что дед не из простых и блинами- де не торговал? Я, хоть и граф, а до меня в литературе настоящего мужика не было. Не чета я тебе, в Михайловское на экскурсии наезжавшему. Я в своей Красной Поляне землю пахал, с мужиками простыми баять не стеснялся, а не бегал за барышнями- крестьянками, безнаказанностью помещика пользуясь.
- Полно Вам,- Гоголь поморщится,- себя не уважаете. На нас-то вся Русь смотрит, а Вы позоритесь.- И воздохнет украдкой: Скучно на этом свете, господа!
…Вот опять нас не в ту степь занесло. В Захлюпанке, пока мы мечтаньям праздным предавались, события своим чередом разворачивались. Сельчане наши, в страннике земляка признав, ради которого в край деревни вышли, так и ахнули:
- Да неужто, Гришенька, подвести не смогли тебя власти строгие до самой- то Захлюпанки, что идешь, словно бомж неприкаянный?
- Нет,- отвечает Гриша.- Сам я путь- дорожку эту выбрал, чтобы не спеша поспешаючи жизнь на досуге обдумать, вопросы, душу тревожащие, разрешить. Иду я по земле родной полями нашими да лугами, а сердце красотой Божиего мира не нарадуется. Истомилось оно неволей и теперь отходит, учащенно биясь, по весне и природы всей пробуждению. Жаворонки в небесах поют, мычат коровы по пастбищам, собаки по деревням брешут, пчелы жужжат на пасеках – эти звуки все милее музыки самой сладкой представляются. Им внимал я, слух услаждаючи, тишиной истомленный острожною. Первой листочков зеленью взор свой ласкал, полевых цветов запахами голова кружилась, теплый ветер овевал мое тело, донося с окрест милые с детства запахи жизнедеятельности нашей сельской. Вот почему припозднился, землячки дорогие, за что и прошу простить с великодушием, Вам присущим. Низко всем по-русски кланяюсь,- тут к нам обратился, склонив колена,- прибыл я, чтоб теперь никогда здешних мест не покинуть и средь Вас дни свои завершить.
А потом, взором среди нас Маковецкую с дитятей отыскав, к ней подошел, прямо в ноги упадя.
- А теперь,- говорит,- страстотерпица, дозволь при всем честном народе на общине руки твоей просить. Тебя, через страдания меня принявшего, любить буду до гробовой доски своей.
И еще:
- Помню мгновение это чудесное, когда передо мной ты явилась, как красоты земной гений. Станьте,- сказал,- Вера Павловна, моей женой, пожалуйста.
Верка- то раскраснелась вся в удовольствии и совсем непонятное брякни:
- Я,- говорит,- Гришенька, бренная пена морская. И вообще, дорогой, если бы ты знал, из какого мусора это все делается. А женой твоей стать, так согласная, для меня иного счастья не надоть.
Поднялся тут с колен Гришенька и дочь ейную, что от совместного брака с Урсулом нажита была и в отсутствие евонное во Захлюпанке и в присутствие во каторге на свет Божий появилась, на руки принял. И дитя, отцу обретенному радуясь, к нему ручки свои и протяни, и мы не могли не прослезиться, счастью этому семейному радуясь. Стоит она многого, жизнь Богом подаренная, когда такие люди, как Григорий, в стране нашей есть. Бабы тут тоже в плач ударились, потому что глаза у них давно были на мокром месте, и они все крепились, чтобы ревом ненароком дело не испортить, и действу, вершащемуся не повредить.
Ну, радость великая во Захлюпанке нашей была, пожалуй, с основания ее так в селе не гуляли. Одной водки-то, считай, море Черное выпито было. Потом все нам чуть боком не вышло, ведь весна шла, каждый день у земледельца должен быть на счету, а у нас на селе свадьба, которая районному начальству много нервов попортила. Ведь без председателя колхозного мы к тому времени уже оставались, а бригадиров народ не очень-то и слушался, тем более что они тожеть не дураки выпить и веселию нашему препятствовать не отважились.
Гриша наш бороду сбрил, рубаху, петухами расшитую, надел, и опять таким красавчиком заделался, что поглядеть любо- дорого. Верка тоже принарядилась, платья белого второй раз, правда, надевать не рискнула, чтобы счастья своего не сглазить, но весьма хороша была, хоть и рябая. Кое- кто из баб, ей завидующих, шептать начал, что, мол, и получше себе в Захлюпанке Гриша отыскать бы мог. Но мы эти разговоры сурово пресекли и замолчать их заставили.
Галка- почтарка, более иных за подругу радуясь, меры в питии за столом не знала и тем Андрюхе своему Церковному, который к тому времени давно уже со службы солдатской вернулся, праздник едва не испортила. Уж не знал он, горемычный, то ли самому гулять, с мужиками общаясь, то ли за женой следить, чтобы вела себя должным образом. Ну да мы не судили ее строго. Как- никак, ведь она больше всех для Верки сделала, и в суде без нее неизвестно бы как повернулось. Да и не одна она среди ихней сестры душу отводила. Многие жены наравне с мужьями, вино пия, расслаблялись.
Так веселие для того и проводится, чтобы праздником душа славянская, что ни в чем не знает удержу, ни в горе каком, ни в радости, чтобы святом она утешилась. А что водки переберет, так на то она предками и придумана, чтобы подсобить ей, душе, в этом. Еще ведь Владимир Красное Солнышко, князь наш славноизвестный, пред послами заморскими рек: «Руси есть веселие питии, не можем без этого жити».
Короче, и я там был, мед, пиво пил и не готов сказать, чтоб куском каким обделен был. Да и водочки с земляками, за Гришу с Веркой радуясь, употребил изрядно.
Тут и сказ кончать можно. Так ведь обещал тебе, читатель, и о том поведать, как Григорий наш председателем колхоза стал. Так что подзапасись терпением. Впрочем, коль подустал ты или повесть моя, кажется тебе, затянулась, можешь чтение свое прервать аж до главы следующей. До начала ее не произойдет ничего неожиданного: Григория выберут на должность, ты об этом знаешь, и вся оставшаяся часть посвящена обстоятельствам, с этим связанным.
Ну а теперь, когда остался я наедине с истинными своими ценителями, доведем до конца рассказ многотрудный о возвращении Лиховидовом к жизни нашей Захлюпанской. Разговор это особый, требующий внимания, потому передохни немного.
Повесть о Вещем Олеге.
Выбрали мы своего Григория вместо умершего на работе этой тяжелой Олега свет Рюриковича, о котором еще не поминал в своих записях. Значит, нужно теперь и о нем.
Олег сей Рюрикович не из местных был, из района присланный. Потому как велика она и обширна, Захлюпанка наша, полями и угодьями разными богата, а порядка истиннаго в ней отродясь не было. Терпели то, терпели в былом захлюпанцы, да послали ходоков в район, чтобы дали им кого из знающих. Поразмыслили там да подумали и Олега Рюриковича укреплять наш колхоз направили, такая партейная линия в верхах шла тогда. Порядка в Захлюпанке с тех пор не прибавилось, но Олег наш Рюрикович вельми ученый муж оказался, всякую проверку носом заранее чуял, так что народ назови его Вещим.
Обложил он захлюпанцев данью великой и оброком, но не возроптали наши: как- никак сами напросились, да и власть уважать надобно, к чему сызмальства приучены. Хоромы себе княжеские строил Олег Рюрикович, и жену свою Ярославну во довольствии держал и холил, в меха собольи кутал, парчу, бархат наряжал персидския, во сапожки сафьяновые обувал, чтобы устали ее ноженька не знала.
Он бы доднесь княжил у нас, да история с ним приключилась, что наместничье его благополучное прервала к огорчению нашему вящему. Потому как мы к нему, барину своему, привыкли и перед другими холопами на районном базаре им бахвалились, толщину его непомерную и упитанность к достоинствам прочим присовокупляя, что не в пример господам иным худосочным и в теле тщедушным как нельзя более должности пожалованной соответствовал.
Раздобрел так Олег наш Вещий во земле Захлюпанской, уяснил он себе, что негоже ему, аки смерду простому, грязь месить по деревне. Захотелось ему ездить щеголем, по- городскому, пыль в глаза пуская. Да чтоб возила его не какая- нибудь машинушка захудалая вроде «жигуленка», а вальяжная «Волга» черная, в честь реки нашей русской что названа и к усладе начальников создана. Правда, ездить- то у нас, ты знаешь, читатель, особо не покатаешься, разве что в погожий летний день, когда засуха, да и то пыль столбом клубится.
Вот Олег свет Рюрикович связи свои многочисленные употребил на то, чтобы обзавестись дорогой машиной. Едет он из Одессы, покупке радуясь, а навстречу некий старец с сумой и посохом ему и явись, кудесник и любимец богов, и откуда он взялся- то в наши дни? А, скорее всего, и не волшебник вовсе, а так, бомж какой или бродяжка, кто там разберет, мало ли их в последнее время появилось.
Олег Рюрикович то ли выпивши, то ли с радости от покупки престижной разговорчив был не в меру. Вид старца на сельской дороге изумил его шибко, воспоминания обрывочные и смутные, из школьного курса литературы подхваченные, образы Татьяны Лариной и Му-Му убиенной всплыли в памяти. Захотелось ему душу разговором потешить, ну и спроси он прощелыгу, долго ли ему у нас в Захлюпанке править и властвовать, и когда на радость соседей- врагов, помещиков окрестных, завистников, могильной землей засыпан будет.
- Примешь ты смерть от коня своего, то бишь машины хромированной, которой гордишься сейчас не в меру,- напророчествовал ему волхв бомжецкий или цыган, что в деревню близлежащую Фараоновку добирался, экономя на транспорте.
Усмехнулся Вещий Олег, однако чело и взор у него омрачились неприятною думой. Домой же приехав, Олег Рюрикович автомобиль новый в гараж загнал и им и не пользовался, столь глубоко беседа эта в душу запала. Так и не пришлось ему, горемычному, членовозом дорогим попользоваться, сердечко потешить.
И год так прошел, и два, и три – стоит все та «Волга» в гараже председателевом, тот и думать о ней забыл в заботах многочисленных. Только вот слух по деревне прошел, из мужиков кто-то в город съездил и его подхватил, что была в Одессе похожая история. Выиграл там счастливчик по лотерее государственной, доход от которой на укрепление державности идет, автомобиль новый «Таврия». Промышленности украинской тот славу воплощает и гордость за успехи ее по дорогам- просторам шестой части шара земного на колесах развозит.
Получил хозяин красавицу металлическую, да так видом ее прельстился, что пожалел пользоваться, и в гараже у себя, как Олег Рюрикович, запер, чтобы была она всегда новая и непользованная. А спустя время затребовалось ему машину продать. Сел он за руль, а ноги в асфальт и упрись: проржавело- то днище автомобилево за стояние великое гаражное, прохудилось да провалилось. Машина,- мужики баяли,- обязательно она в ходу должна быть, а иначе, как человек, старится, что, задумав судьбу обдурить и вечной жизни возжелав, на кровати лежит, силы свои экономя. И тут значения не имеет, пользовались автомашиной али нет, все одно ей срок судьбой ее механической
