интеллигента в очках и давай его пытать: «Скажи матерное слово, а не то руку сломаем!» Интеллигент не выдержал пыток: «Ну, хорошо, скажу. Заткните уши: ка-ка-шеч-ка!»
- Никогда очки носить не буду – определился в детстве младший Ботов, - и Верке не позволю. Семья – дело хрупкое. Опозорится одна, а сердце под давлением общественного мнения разлетится мелкими осколками - другого.
Приглядываясь к Андрейке, мама иногда попадала вопросом в солнечное сплетение так, что дух перехватывало:
- Влюбился, что ли? Вздыхаешь, как не доеная корова. Ешь, давай! Мне ещё за вами посуду мыть.
- У нас в садике и влюбиться-то не в кого, - старался придать своим словам окрас равнодушия Андрейка.
- Знаю, как не в кого. Мне воспитатели всё рассказали.
- Что всё? – позор разоблачения наплывал жестокой реальностью. Младшего Ботова мама умело и направленно загоняла в угол:
- Верочка Чухонцева. Видела я - красивая девочка.
- Совсем не красивая, и ябедничает… аддитивно, - опасаясь, что последуют вопросы о деньгах, украденной им мелочи, Андрейка постарался перевести разговор в привычное русло. Обычно срабатывало успешно.
Мама не терпела, когда младший Ботов употреблял слова, о значении которых не имел представления.
- Корова категорически стояла около окна, - передразнила мама Андрейку. – Адекватно, аддитивно, прогрессивно, регрессивно… Ешь, пока не влетело, демагог!
Тема любви и её расходной части временно отошла в сторону, но страх за то, что мама всё знает, завис дамокловым мечом.
Естественно, можно было маме во всём признаться; лечь к ней под бочок и вышептать на ушко о растратах, спровоцированных чувствами к Верке; об опасениях по поводу того, что Верка и любить-то по-настоящему ещё не умеет.
Но мамочка могла принять наушную исповедь сына по-своему. Посягательств на сына со стороны она бы не потерпела. И обязательно отомстила бы всем Веркиным родственникам за любовные страдания сына.
Помнится, как-то прошлой зимой, оставшись без ключей от квартиры, (брат должен был проконтролировать, но задержался на тренировке), засиделся допоздна у Лёньки Панина. Лёнькина мамаша, всегда недовольная гостям, долго шебуршала в прихожей, наконец, выпроводила Андрейку, выкинув вслед старые, заплатанные валенки.
- Что за чуни у тебя на ногах? – сразу обнаружила мама, едва Андрейка со слезами ворвался в квартиру.
- Она сказала, что это мои валенки, а они мне жму-ут! – трясясь от страха наказания, рыдал младший Ботов.
- Снимай, - спокойно приказала мама, -сейчас я устрою обмен. Ей всю жизнь будет давить и жать во всех местах сразу.
Потом Лёнька во дворе восторженно пересказывал:
- Твоя мать моей матери вчера такой про****он устроила, что моя мать в туалете забаррикадировалась и скулила там до прихода отца с работы. Отец, главное, послушал её жалобы, взял топор и сказал: «Чё ты меня толкаешь на самоубийство? Лучше я руки тебе отрублю, чтоб не брала чужого!» У тебя мать ведьма, что ли? Мой отец никого не боялся. Не понимаю.
А что непонятного? Просто мамочка любила Андрейку сильнее, чем любая другая мать – валенки. Она любила его, как Создатель своё лучшее творение и не представляла жизни без него. Как утро нельзя представить без света.
«Возвращаюсь с работы, - подслушивал Младший Ботов тихие ночные переговоры мамы с отцом, - а возле подъезда народ толпится. У меня ноги подкосились. Господи, думаю, если что-то случилось, то не с Андрюшкой только! Оказалось, собрание жильцов по поводу субботника. Поднялась к себе, звоню в дверь, а мне открывает «колченогий» из третьего подъезда. Спрашиваю: «Что вы у нас делаете?» «Нет, это - вы у нас!» Так перепугалась за Андрюшку, что подъезды перепутала».
Верка так сильно и искренне никогда не смогла бы переживать за Андрейку. Только мамы умеют. Девчонки любят пацанов по-другому. Они требуют к себе внимания, а если соизволят, то ответят жалким подобием взаимности. Надо у девчонок всё время чего-то добиваться, из кожи лезть, чтобы доказать, какой Андрейка хороший. И, если он уже хороший, то должен стать ещё лучше.
Лёнька Панин на счёт девчонок имел простые и веские доказательства. Он так щеголял ими:
-Девки – гнусные создания. Я это знаю точно. У меня сестра – яркий пример. Она постоянно у меня перед глазами. Представьте себе, они так же, как любые пацаны, сопли сглатывают, срут, пердят и потеют.
- Не может быть?
- Точно говорю. А пердят ещё вонючее, чем мы. Нет в девках ничего хорошего, и изюма никакого в них нет. Помните анекдот «Дневник онаниста»? 1 июня. Сегодня онанировал левой рукой - восхитительно! 2 июня. Сегодня онанировал правой рукой - забавно! 3 июня. Сегодня онанировал обеими руками – ни с чем не сравнимо! 4 июня. Сегодня впервые поимел женщину – жалкое подобие правой руки!
- А как же мамы?
- Матерей это не касается. Они - другие. Матери, они святые и к девкам никакого отношения не имеют.
- Ёпте, но ведь все девки становятся матерями, в конце концов?
- Не все.
- Ну, почти все.
- Вы ещё в школе не учитесь и природоведение не проходили, а там обо всём подробно написано. Матери рождаются отдельно – их очень мало, а девок рождается очень много, даже больше, чем пацанов. Все рождаются отдельно. Приведём пример. Пчелиная семья: на тысячи девок – одна мать.
- А муж у пчелиной мамки есть?
- Муж - тоже один. Мать, её муж и целый улей девок.
- Бракодел, как говорит мой отец.
- Кто бракодел, твой отец?
- Нет, муж пчелиной мамы.
- Но я убедительно говорю? Вы согласны с учебником природоведения?
- С учебником согласны, а ты всё врёшь, потому что научно доказать не можешь. У меня мамка двадцать лет в школе работает и ничего подобного не слышала. А если бы знала, то мне обязательно рассказала бы.
- Откуда ей знать? Она буфетчицей в школе работает.
- Какая разница? Некоторые буфетчицы знают больше, чем училки.
- Чем я ещё могу доказать?
- Пчёлами! Для доказательства нужно засунуть письку в улей. Если пчёлы покусают, значит – врёшь! А если правду говоришь, то – писька, при этом, выделяет особый запах – и пчёлы от запаха дохнут. Что, сикотно провериться на пчёлах?
- Сам ты ссышь и пердишь комками! Несите улей: докажу, что правду говорю! Мне ваших пчёл не жалко.
- Пойдём к леснику, у него за домом – целая пасека. Там будет тебе и жалко, и не жалко.
- Он увидит – палкой отдубасит!
- А мы незаметно прокрадёмся, как разведчики.
Не знал ещё Лёнька, что правда незаметной не бывает, что правда может кричать и корчиться от боли.
Правда, как и любовь, всегда были чреваты неожиданными и печальными последствиями. Что одна, то и другая раскрывались мучительно медленно, прозябая в нетерпеливом ожидании созревания своего клиента до стадии, когда тот заговорит о них в уважительном тоне.
Впервые тогда Андрейка узнал, что из его любви можно сделать шоу-бизнес, и достаточно прибыльный.
- Пострадал за Андрейкину любовь! – гордо сообщал Лёнька Панин детворе, которая ещё не видела пострадавшее место. Уводил их в беседку, брал с каждого по три копейки и проводил подробную экскурсию по местам боевой Лёнькиной славы.
- Какой огромный! – восторженно перешёптывалась детвора.
- Ещё бы – не огромный! – констатировал Лёнька: - Четыре укуса – на три сантим
етра живой площади! Ночью чешется так, будто мандавошки со всего района собрались пиршествовать!
- Достоин уважения! Достоин!
- На счёт уважения – правы, но и храбрости не занимать. Представьте, сидите вы дома, пьёте чай из блюдечка, и вдруг в окно к вам вваливается такой огромный и красивый агрегат? Пчёлы – они ведь тоже - разумные существа. Большая часть улья сразу сдохла от неожиданности и запаха, а остатки бросились врассыпную и от испуга начали жалить.
Вы ещё не учились природоведению, а я уже читал. Там, в учебнике, написано, что пчёлы, как собаки, кусают от страха и какого-то «рефлектора защитного», - сворачивал экскурсию Лёнька.
Надёжный инструмент прибавочной стоимости ещё неделю приносил ему стабильный доход. Потом началось падение доходной части и стагнация.
• Первое испытание чувств на прочность, проведённое экспериментальным путём, показало младшему Ботову, что, как в физическом, так и в духовном мире не существует постоянных величин, но временные и случайные - имеют самую прочную форму. Например: прозвище «Членистоногий», прилепившееся к Лёньке Панину с тех дней на долгие годы.
Любовная же страсть к Верке как-то сама собой стала проходить и очень скоро сдулась совсем у младшего Ботова. Похоронил он эту страсть безболезненно, даже метку в душе не оставил.
Много чего помнил из детства, но о первой своей любви подробностей не помнил, и вспоминать не хотел.
Двадцать лет спустя, отдыхая у родителей, в этом богом забытом купеческом городишке, случайно от знакомого услышал о Верке грустную историю. Долго не мог вспомнить, кто она, чем ей обязан и должен ли приносить соболезнования её близким и родным.
Знакомый пунктирно обозначил её жизнь: « На практике, после первого курса, Верка попала в рабство к одному «айзеру» – в карты проиграл её жених. «Айзер» месяц издевался, насиловал, потом выкинул её, как гнилой кусок мяса. Верка родила Дауна, бросила институт. Родители от неё отказались. Семь лет тащила ребёнка, всё надеялась на чудо. Потом на всё плюнула, запила, стала опойкой. Смотреть на неё - не то, что жалко, противно было. Ну и повесилась на дверях своего бывшего жениха, исполнила обряд «Тып-Шир», отомстила обидчику. Никто не заметил – чтоб родители сильно переживали. Будто с её рождения знали, как дочь закончит свою жизнь
Веркиного жениха младший Ботов должен был знать – они учились до пятого класса вместе.
Ботов и лицо этого одноклассника не мог воспроизвести в памяти. Силился вспомнить какое-нибудь значимое для него событие, чтобы представить женишка, но – без толку. Одна огромная бездна, поглотившая всех лишних, случайных и ненужных людишек, вместе с Веркой и первой любовью.
