посмотрели налево, а потом направо. Оказалось, что наступила ночь.
"Разобьем лагерь до утра", - сказал сержант, еще не утративший привычки командовать.
Мы углубились в чащу и соорудили шалаш (точно как в Разливе, где Кое-кто скрывался, по крайней мере так утверждает легенда, ну, да Бог с ним!).
"Ха-ха!" - подумал я, когда товарищи дрыхли без задних ног, - "Я уверен, что мы заплутали..."
Что-то подсказывало мне, что выход найти невозможно.
Какая мелодия выводила в тот раз меня из себя, не помню, но я потянулся и решил прогуляться.
Странные шорохи, скрипы, шум ветра, голоса спятивших птиц нагнали на меня тоску, и я стал мечтать о грядущем, однако не успел нафантазировать слишком много, так как воткнулся в добротный досчатый забор. Доски были подогнаны так близко и были столь высоки, что я никак не мог увидеть, что находится там внутри. Я осторожно продвигался вдоль забора...
Стало светать...
"Ничего себе", - сказал я вслух и заметил приличную щель. Я засунул туда голову...
Двухэтажная усадьба со множеством пристроек своим великолепием внушало настоящий ужас. Казалось, здесь - в тайге - такого строения быть не должно, но оно существовало,словно вне времени и пространства. Будто зачарованный странник я любовался видением, пока из маленького флигелька не выбежали две незнакомки.
Сзади меня подтолкнули, и я улыбнулся: мои однополчане сбились в кучу, стараясь одновременно заглянуть в дырку.
Спустя секунду мы находились по ту сторону забора, и таращась на молоденьких девушек, представлялись им по всей форме солдатского устава. Смущенные обитательницы усадьбы словно только что ожили и своими скованными движениями напоминали механических существ (не сказать - зомби!). Говорили они также странно, как и двигались.
Не известно откуда возник хозяин - грузный мужчина лет пятидесяти с неприятно-одутловатым лицом землисто-болотного цвета. Его щеки будто бы засидели мухи и оставили на нем свои экскременты. Нам стало смешно при виде этого мерзкого субъекта, а он нагло произнес:
"Если вы не против поработать на моем огороде несколько дней, то я предоставлю вам место для отдыха, прилично заплачу, а после доставлю на железнодорожную станцию".
Его глаза светились неестественно-зеленым огнем, руки дрожали, а в теле чувствовалось напряжение.
Мы беззвучно согласились, а ответил за всех сержант:
"Мы готовы".
Нам нужно было расслабиться и отдохнуть, побыть в компании прекрасных девиц (дочери и племянницы хозяина). Но не тут-то было! Хозяин сразу же обеспечил нам фронт работ: в огороде, в саду и по дому. Нам с приятелем достался ремонт чердака и крыши. Я с детства боюсь высоты: на нашем брате, где сядешь, там и слезешь! И мы отправились наверх. Чердак разделялся несколькими комнатами, каждая из которых производила удручающее впечатление. По углам висела паутина, замшелые бревна испускали тухлый запах, на зубах начинал скрипеть песок, а во рту скапливалась горечь.
Мы обязались делать каждый день по комнате, но (любопытство - не порок!) сначала мы решились обследовать их все. Здесь явно кроется какая-то тайна! - внутренним голосом Буратино прошептал я.
...С самого раннего детства меня интересовало все загадочное и непонятное, и я пытался везде найти именно это. В любой безобидной мелочи я улавливал двойной смысл и решал задачу в соответствии со своими пристрастиями. Я не задумывался над великими проблемами, но заострял внимание на малом и раздувал все до безумных масштабов. Иногда, сосредоточившись на обычной пылинке, я полностью отключался от внешнего мира и впадал в транс. Для меня переставало существовать окружающее, кромешная тьма воцарялась повсюду, и БЕСПРЕДЕЛЬНОЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА способствовало возведению в ранг высшего исключительность собственного ничтожества. Я практически терял ориентир, воспользовавшись закоулками внутреннего мира. Даже жестокие ноты смолкали, и я беспрепятственно передвигался по коридорам фантазии, сражаясь с одичавшими мыслями. Т.О. я возносил себя над собой и ударялся о купол собственной неповторимости. Я наносил себе болезненные увечья и получал небывалый заряд энергии...
Мы боялись идти в темноте, но мысленно держась за руки, мы перебирались из комнаты в комнату, оставляя неисследованной меньшую часть целого.
Как и следовало ожидать, я первым переступил порог той комнаты. Она абсолютно ничем не отличалась от предыдущих, но в самой середине ее с потолка спускалась прочная и толстая веревка. Я залюбовался этой сюрреалистической картиной, вспоминая полотно Дали "Новое о поверхности без поверхности" (1973). Мой друг вскричал от страха; в петле болтался полуразложившийся труп человека неопределенного пола и возраста.Но белоснежная рубашка сохранилась в идеальном состоянии. Клянусь, когда мы вошли, никакого трупа в петле не было!
Я безмолвно застыл и несколько минут словно завороженный не мог оторвать взгляд от трупа, оценивая то, чего не может быть. Я почувствовал боль в правой руке и с удивлением увидел, что мои пальцы с невероятной силой сжимают плечо друга, порывающегося сбежать. Я сказал, четко произнося каждое слово:
"Стой, не двигаясь и молчи! Не стоит поднимать шум. Расскажем ребятам, а там видно будет".
Единственно правильная, реальная точка зрения - "там видно будет" - присуща большей части человечества, так называемому народу, а потому она понятна рядовому серому человеку, каковые окружают меня со всех сторон. Моя позиция ясна как божий день: я чист перед собой и говорю "там видно будет, подразумевая: "не принимай на себя никакой ответственности".
Я заставил приятеля собраться, после чего, как ни в чем не бывало, мы предстали перед сержантом, освобождавшем от сорняков огуречные грядки в форме одежды
№1, т.е. в ярко-красном фартуке с желтыми вышитыми цветочками.
"Ого!" - ткнула меня подлая мысль, - "У него уже шуры-муры с девицами!"
Но другая мысль - более емкая и тяжелая вернула меня к действительности. Я открыл рот, дабы выложить сержанту цепь событий, как вдруг "Мелодии Венского леса" рассыпались миллионами жестоких игл по двору. Меня перекосило, и я заметил, что с сержантом и моим напарником случилось тоже самое. Невидимая рука заставляла нас троих двигаться в кошмарном танце эпилепсии. Мы извергали отвратительную пену, скалили, покрытые табачным налетом, кариесные и парадантозные зубы.
Сержант отлично разобрался в ситуации, он знал все.
Внезапно мелодия смолкла, судороги отступили.
"Разберемся сами!" - сказал сержант.
"Там видно будет," - поддержал я.
Из сада трусцой бежал один из наших.
"Ребята! Там..." - орал он, но сержант, сложив пальцы правой руки козой, остановил его.
"Пошли," - сказал он.
Мы приблизились к колодцу-журавлю, что находился в саду. Возле колодца животом вниз лежал человек, а на нем верхом сидел наш пятый товарищ, заломив лежащему руку. Еще один тощий человечишко был привязан за кисти рук к самому "журавлю", слабый ветерок колыхал его бесчувственное тело.
Мы сняли мученика и окатили его водой.
"Скажи хоть слово," - просили мы, но тот молчал.
Мы принялись пытать мучителя, но и он молчал.
Ужаснее всего, когда хочешь сказать, да не можешь; у обоих были отрезаны языки.
Что это?
Кто это?
Зачем это?
Вопросы проносились без ответов.
Я решил расспросить девушек.
Они резвились на лужайке, и мы поспешили к ним. "Девушки с грустным взглядом," - отметил я. И это отметил я не для красного словца. Да-да у них был один-единственный взгляд на двоих. Не помню точно, что именно я спрашивал, но сестры молчали, готовые расплакаться в любую секунду. Слеза появилась на ресницах и тут же исчезла... Из ниоткуда появился хозяин. Он свирепо взглянул на дочь и племянницу и сказал, обращаясь к нам:
"Идите и работайте, я вам заплачу, но только за выполненную работу."
Помня о нашем общем уговоре, я был вынужден подчиниться.
Мы вернулись на чердак, но в "страшной" комнате было пусто.
Я взял молоток и гвозди, но скорее для вида и присел на табурет у окошка.
"Взгляни-ка," - сказал я, - "Какие-то странные люди".
На опушке леса в поте лица трудилась группа абсолютно одинаковых черно-белых людей. Они кирками дробили камни, и те мгновенно превращались в черно-белую щебенку. Я встал и направился туда.
"Кто вы, ребята?" - спросил, но в ответ получил молчание.
Я понял, что я - кретин. Шагах в пяти от меня стояла хозяйская дочь. Она будто бы звала меня, но не успел я сделать шаг, как получил страшный удар по затылку. В глазах потемнело, и побежали предательские слезливые круги...
Я очнулся в темном подвале и некоторое время привыкал ко мраку, наслаждаясь болью в голове.
К чему я пришел? - думал я, Зачем искать истину, которая никому не нужна, а поиски ее приведут в могилу? Есть ли здесь смысл?
Вот ты и попался! - воскликнут иные, но я вновь уйду от ответа...
--------------------------------------------------------------------------------------------------
* - очень вольный перевод песни группы "Rush" "Closer To The Heart" music by Lee and Lifeson, lyrics by Peart.
** - см. мой текст об армии "Где-то в 80-х".
--------------------------------------------------------------------------------------------------
=====
23.05.1992 года. Можно бесконечно говорить о чужой боли, выставляя напоказ свою. Логика относительной чувственности - я всегда чувствую твою боль, но тебе это не дано.
Кто способен судить о достоинствах и недостатках другого? Кто имеет такое право? Кто-то лучше кого-то. Молчание угнетением, и самый правильный вариант существования - одиночество.
Различные тактики, разные люди. Интересное замечание: развитие конфликта для проверки Силы Чувств.
Образ мышления: мне противно то, что делают другие точно также, как это делаю я. Смысл действия: нетерпимость отсюда вытекающая.
Мне странно ощущать себя законченным идиотом, поскольку я таковым не являюсь. Любая оговорка повернется против меня. Умение использовать это - великий талант. Бесспорно! Вокруг меня сплошь талантливые люди! Любое слово может быть истолковано, как им угодно. Далее следует избитая фраза: слова понимаются так, как они произносятся и слышатся. Но когда такую же тактику применяю против собеседника я, появляются эмоции: меня никто никогда не понимал и не понимает.
Мазохизм, мнимая склонность к самопожертвованию...
Садизм наизнанку или явный садизм: райское наслаждение мучить другого, чтобы затем пожалеть его...
Съездили-таки в пионерлагерь. Три негатива: 1. нажрался как свинья 2. тащились пешком три километра и ждали автобуса полтора часа 3. опоздали к выдаче зарплаты, но это - дело поправимое, деньги сегодня целее будут.
Бумагомарательство. Пишу странные письма в Никуда и Никому. Пишу их разными почерками и думаю, что где-то всплывет фортуна. Конверты не запечатаны, а послания не отправлены. Но я заболел идеей фикс. Писать нужно сегодня! Завтра будет поздно!
Дела давно мигнувших дней.
Марк Тулий Цицерон (106-43
