ПЕХОТА

сапожки, снятые Колюней с какой-то убитой немки, которые он в медсанбате обменял на спирт. «Неужто он(!) над этой поиздевался?!.. Да не-ет. Быть не может.»... Рядом с эсэсовкой (словно на супружеском ложе) уткнувшийся лицом в траву советскоармеец: спина разворочена до торчащих сквозь месиво ребер и позвонков, полуоторванная рука сжимает ребристую гранату-лимонку... Ильюха спохватывается, что уже не бежит, а стоит столбом и рассматривает покойников. Сорвавшись с места, он припускает вдогонку атакующим.
Более чем полпути до деревни позади. Впереди обремканная взрывами линия колючепроволочного заграждения. Бойцы, кучкуясь и замедляя бег, устремляются в бреши. Вдруг из-под ноги Шишкина что-то стремительно взлетает на уровень его плеч и тут же взрывно лопается. Шишкин, будто переломленный по лопаткам, оторвав свои косолапости от земли и запрокинув голову, летит вперед уродливым ныряльщиком. Ефрейтор Скоков (бывший учитель арифметики) и вятский мужичонка Антип Вяткин, словно сбитые невидимыми оглоблями, тряпично-безжизненно опрокидываются навзничь.
-- Лягу-уши-и!!! -- орет бегущий чуть спереди Ильи здоровяк Анохин.
-- Ма-ать вашу в портя-янку!! -- заполошно вопит слева Вася-северянин, -- Ши-ишкина-а уби-ил-ло-о!!
-- Ротный выпускает в пасмурные небеса длинную автоматную очередь. Привлекши тем к себе внимание, он яростно машет рукой в стороны и вниз, показывая, что надо рассыпаться в редкую цепь и залечь.
-- Отползай от меня, -- тараторит вжавшийся в землю рядом с Ильей Цыгин-Берман, -- Видал(?), ротный просемафорил, чтобы расползались.
-- Вот сам и отползай. Чего, ползать разучился? -- огрызается Ильюха.
-- Б-боюсь, -- поясняет юный вор-карманник.
-- Чего боишься?
-- На лягу-уш-шку наползти.
-- А я, значит, ползи?
-- Да бою-юсь(!) я. Видал, как тех фраеров в рванину покоцало?!
-- Видал.
-- Вот я и малек струхнул.
-- А я, по-твоему, не струхнул?
-- Да кто ж тебя знает?
-- Лежи и не дергайся! И заткнись, сопляк! Тоже мне хитромудрик обнаружился...
Оборвав сим перепалку, Ильюха замирает, вспоминая рассказ по локти безрукого и одноглазого сапера-инвалида, услышанный на перроне какой-то мелкой станции, на коей их эшелон застрял чуть ли не на пару суток: «Она для стоячей пехоты -- страше-енная(!) штука, -- захмелев до самосчастия, со сладостным чувством превосходства над необстрелянными солдатиками вещал тот о так называемой мине-лягушке, -- На вид-то она на манер котелка, но-о-о... с покрышкою. А в ней взрыватель. Нажимного действия. Хотя и бывают, которые на проволочную растяжку срабатывают... Наступи на нее, и хана! Только ногу снял, она и как лягушка вверх прыг(!) Чуть не в рост человечий. А потом ка-ак(!) на лету долбанет. А железяки шрапнельные у нее не в дне, не в покрышке, а в стенке боковой по кругу. Ка-ак(!) долбанет веером. И всех вокруг в клочья рвет и косит! Если толпою на нее нарваться, трупё-ёшнико-ов!.. Море-океян(!)..»
-- Ну ты че? -- теребит за ильюхин рукав Цыгин-Берман.
-- Чего тебе? -- недоумевает выдернутый из воспоминаний Ильюха.
-- Куда кому отползать-то?..
Словно ответом «малек струхнувшему» недорослю-карманнику по голосовой эстафете передается: «Максимально рассредоточиться!.. В две цепи... с интервалом тридцать метров!.. По-пластунски впере-ед!.. Марш!»
Ильюха с Цыгиным-Берманом, как изначально подотставшие, ползут во второй цепи. Ожидание взрыва тягостно, будто с мгновения на мгновение почувствуешь телом шишечку смерть включающего взрывателя! По голосовой эстафете передается: «Скатки, вещмешки снять! Наползшим на мину не шевелиться до саперов!»
-- Ильюха! -- окликает ползущий в десятке шагов слева Цыгин, -- А зачем не шевелиться?!
-- Чтоб не сдохнуть! -- следует ответ, после коего карманник, ползущий с задиранием тощего зада, более не беспокоит.
Впереди раздается оглушительный взрыв, совпавший с резким ударом чего-то металлически звонкого в каску. У Ильюхи темнеет в глазах, лоб буквально разламывается от боли, коя притупленными потоками растекается вплоть до шеи. Парень ерзает, уткнувшись головой в землю... Вскоре боль медленно отступает. Илья стягивает каску. На ней пологая вмятина. Рука, потянувшаяся ко лбу, нащупывает солидную шишку. «Если бы не она..!», -- с благодарностью думается о каске.

Полковой командный пункт. ВрИО, приникший к полевому биноклю, неиствует:
-- У них там что?!.. Разлеглись, как... пробляди на пляже!!
-- Мины, товарищ подполковник, -- робко пытается вразумить растерянный командир батальона.
-- Ми-ины им, видите ли, не нравятся! -- кипятится ВрИО, -- А они как хотели?! Чтобы с песней-пляской на трамвае под гармошку?!
-- Лягу-ушки(!) же, -- бормочет комбат.
-- А я слепой?! А я не вижу?! -- ВрИО, отбросив бинокль и упершись кулаками в бока, буквально гложет батальонного алчущим взглядом, -- Лягу-ушки?! Ну и хули?! А приказ?! А Родину защищать -- пустяковина?!
-- Если в полный рост, все ж полягут, -- потупя взор, аргументирует комбат, -- А так... проползут с малыми потерями.
-- С малыми потерями, говоришь? -- сбрасывает тон ВрИО, -- Та-ак... Идти до упора! И чтоб мне позиции противника раскрыли как на ладони! Кто там за тебя на хозяйстве?!
-- Замполит.
-- Замполит-замполит... Сволочи вы с ним! Дуй к нему и пообещай, что, в случае чего, лично вас обоих укокошу! Ему первому до смерти муди всмятку перед строем распинаю! За его блядскую воспитательную работу! Брысь отсюда!
Комбат буквально испаряется вон. ВрИО же, вооружившись ракетницей, яростно расстреливает небесную хмарь зелеными хвостатыми светляками... Подуспокоившись, он оборачивается к приникшему к стереотрубе начальнику штаба: «Ну ка-ак с такими воевать(?!) Ума не приложу...»

Ползти, ползти, ползти... И сколько ж еще по этой сырости в ежемгновенном ожидании смертельного взрыва?! Ильюхе мнится, что с начала поползновения истекла-иссочилась уймища(!) времени. Лихорадочный взор миноискательно обшаривает блескучую травянистость, грязные пальцы трепетно ощупывают почву... Тягостно. Мучительно(!) тягостно... Кажется, узри хотя бы одну(!) треклятую «лягушатину», и... И станет куда с добром легче. А так... Невыносимое нервомучение! Нудь несусветная! Хоть вскакивай и беги сломя голову! Хоть обратно, хоть вперед!.. Вперед-вперед-вперед... Две шишки (своя -- лобнонаружная, жаром пышащая, и ее -- каскина, вовнутрь оттопыренная) давят друг на друга сквозь пилотку. Больно. Череп будто разламывается... Набекренил железяку вмятиной к виску. Полегчало.
Справа оживает пулемет. Шьет скупыми очередями. Похоже, германский скорострел. Неужто окружили?!.. Присмотревшись, Ильюха узревает светлячки трассирующих пуль, струящих от чахлого кустика в деревню. Чуть ближе -- притаившийся Пашка Музей. Встретились взглядами.
-- Это кто-о?! -- громогласно недоумевает Ильюха.
-- Ха-хэ! -- смеется Пашка, -- То, уважаемый, немчонок упражняется!
-- Да какой-такой немчо-онок?!
-- Да грибник-то, кой к нам приблудился! Немчонок! Серега-то! Которому на именины пулемет подарили!
-- Так его же в тыл к своим спровадили!
-- А он поди опять по грибы иль ягоды намылился! А ему заблудиться... Как два пальца обос-са-ать! Ха-ха-ха-а-а!..
Впереди (совсем рядышком) оглушительно громыхает. Поверху с воем-посвистом проносится стая осколков. Ильюха, встряхнутый взрывной волной, с облегчением думает: «Не мои!». Спереди дужераздирающие стоны и вопли. Кому-то не повезло...
Рукой подать до снарядной воронки. Судя по земляному вывалу, глубокая. Захотелось в нее: передохнуть чуток -- душою с телом расслабиться. Ильюха чаще загребает локтями и коленками. До воронки совсем ничего...
Опа! Локоть чуть не упирается в торчащий меж травинок вороненый грибок-взрыватель. Мина!.. Обползти. Тихо-тихо-аккуратно...
А вот и воронка. Остается лишь скатиться в нее. Чу(!) Судя по заунывному бормотанию, там уже кто-то есть. Наведя автоматный ствол на вороночный бруствер, Ильюха прислушивается... Мужик. Говорит по-русски, но чудно-о(!) -- нараспев, будто молится: «Всенебе-есный импера-атор, това-арищ а-ангельский, любимый, истиный Йо-озас(!) Испаси своих агнецов-человеков единоли-ично(!) Ниспошли кару, отче, исча-адиям адского де-е-ела...»
На дне воронки коленопреклоненный боец в перепачканном обмундировании. Винтовка на рыхлом склоне дулом кверху на обособку от хозяина. Ему, на первый взгляд, годков под сорок. Курнос, ясноглаз, пухлощек и щербат. На плешивой макушке обрывок лугового листа. Одухотворенно взирая в небеса, молитву творящий раскачивается в такт перепадам своих интонаций.
-- Ты кто? -- уставившись сверху на богомольца, прерывает его Илья.
-- Рядовой Богомолов, -- по-детски улыбаясь, добродушно отвечает тот, -- А ты кто?
-- Я -- Илья. А ты чего тут делаешь?
-- К господу своему обращаюсь.
-- А он кто(?) -- господ-то твой.
-- Святой Йозас.
-- Иностранный что ли? Польский?
-- Нет. Мой. Только мой. Единоличный.
-- Не бывает.
-- Бывает.
-- Как это? Не бывает, чтобы бог только для одного.
-- Быва-ает, -- добродушно взирая на торчащую сверху ильюхину голову, возражает обитатель воронки, -- Я ж его сам придумал. Для себя. Поэтому он только мой.
-- Са-ам придумал?! -- поражается Илья, -- Да ты чего?.. Разве такое можно?..
-- А что, я сам для себя бога придумать не имею права? -- наивно помаргивает веками изобретатель Йозаса, -- Обязательно ль толпою преклоняться?
-- Не зна-аю, -- теряется Ильюха.
-- А ты в рай небесный после окончания земного бытия жаждешь? -- Богомолов ласково взирает на сползающего по склону Ильюху.
-- Не хочу я в рай.
-- И отчего же?
-- Да оттого же, что... Да высоты я боюсь! Мне в аду будет хорошее! -- раздражается Ильюха, -- Чего пристал со своим богом, богомолец?! -- на сем гневословии разговор и обрывается. Судя по выражению лица единолично верующего, он нисколько не обижен...
Вновь ползти. Кажется, что это треклятое минное поле бескрайне, хотя до деревушки уж рукой подать. Противник открывает интенсивный пулеметный огонь. Изредка, отсвистав свой последний путь, хлопают мины-мелкокалиберки. Ползуны огрызаются из винтовок, близкострельные автоматы пока не в ходу. Сбоку, бормоча что-то из самодельной религии, неуклюже елозит по траве рядовой Богомолов. Видать, вымотался бедолага. Ильюхе становится его жаль, зарождается мимолетное чувство вины за недавний всплеск гнева в его адрес.
Над полем минным вдоль людских цепей с нарастанием катит вал из матерщины и призывов к атаке. Бойцы поднимаются и устремляются вперед. Германские пулеметы усиливают огонь.
Начальника полковой разведки, бегущего в первой цепи, буквально переламывает. Из спины чуть повыше поясного ремня вырвана пара гимнастерочных клоков. Кажется, что капитан умирает еще до падения наземь.
Ильюха подхватывает оброненный кем-то автоматный диск. Похоже, что полный. Запас карман не тянет, хотя и диску в него нивкакую не влезть. Подсумок полон, находку приходится засовывать за ремень. Через несколько шагов она выскальзывает и пропадает в траве (как пришло, так и ушло): «Плевать!»...
Шквальный огонь буквально выкашивает разведку боем. Пулевой посвист сливается воедино. Кажется, что уже никому не спастись. Взрывная волна ударом в спину сбрасывает Ильюху в огромную воронку от крупнокалиберного снаряда либо тяжелой авиабомбы. Ноют вывихнутое плечо и заклинившая шея... Постепенно боль тупеет. Илья, откинувшийся навзничь на вороночном склоне, приходит в себя с