ПЕХОТА

умнее, -- ехидничает Шишкин, -- Ийёги!
-- Где? -- на четвереньках подслеповато шаря по траншейному дну, взволнованно шепчет Пашка, -- Где, где, где(?!)
-- Чево посеял-то?! -- кричит ему под ухо вятский Вяткин, -- Подит-ко очочки отыскивашь?!
-- Их, -- задрав вверх растерянное лицо, с надеждой молвит Пашка.
-- Дак у Васи-северянина оне. Ты-т еще и до Шрапнелю не долетел, а он их уж с тебя сдернул. Для этой... Подскажите, мужички...
-- Для безопасности, -- выручает Илья.
-- От-от-от, -- улыбается Вяткин, -- Для няе. Для няе самой. Штобы стеколки не побились. Васька, ну отдавай же ему ево биноклю(!)
Музей, получив от северянина целехонькие очки, долго трясет тому руку, цепко захомутав ее обеими ладонями в благодарном пожатии:
-- Спасибо, Васек(!)
-- Да не за что.
-- Нет, Василий, лучше не возражай. Е-есть(!) за что.
-- Ну хрен с тобою: есть за что, -- опасливо поглядывая на лицо мокрющего Музея, уступает северянин, -- Ты мне только руку-то отпусти. А? Сколько можно здороваться-то?
-- Спасибо, Васек(!) -- нивкакую не прерывает благодарности взволнованный Пашка.
-- Притомил уже! У тебя чего, ушиб мозгов?! -- гневается северянин, -- Руку-то отдай, зараза! Вцепился клещом как йёг всамделишный!
-- А-а-ах-х, ру-уку(!) -- спохватившись, Музей разжимает ладони, -- Забира-ай, Василий. Спасибо, Василий.
-- Не-е за что, -- отходя на, как ему кажется, безопасное расстояние, ворчит северянин.
-- Не-ет, Васек, ты глубоко-о(!) заблуждаешься. Е-есть(!) за что-о. Благодарю(!)
-- Иди вон к своей Софье Павловне, -- потирая вызволенную из плена ладонь, советует северянин, -- Пусть она тебе обратно(!) «кукушку» вставит... Вот потом ее и отблагода-аривай да в ладошках жулькай... И откуда только в тебе столько силы?!
-- Это у него шоковое, -- прижимая мокрую тряпицу к скуле и капая кровью с расцарапанной щеки, поясняет понурый Шрапнель, пристроившийся за спину к Васе-северянину, -- Состояние аффекта. Мне тоже до сей поры не верится, что у него така-ая(!) силища. Чуть не ухайдакал. А на вид-то куренок куренком.
-- Ах, вот он, ты, где! -- вскипает узревший обидчика Музей. Напружинившись до дрожи тщедушными телесами, он готов вновь ринуться в схватку.
-- Сейча-а-ас ки-и-инется, -- врастяжку произносит Вася, -- Как пить дать, -- с этими словами он отступает в сторонку, открывая тем самым Шрапнеля для агрессора (на полные рост и ширину).
-- Погодь-погодь. Остынь, чудило, -- приобнимая Музея за плечи, по-отечески молвит Безбрежный, -- Ты чего это, родимый, взбеленился-то? Такой воспитанный, такой начитанный... Можно сказать: чистейшей воды(!) интеллигент. А ведешь себя как пьяный дворник.  -- А почему дворник? -- чуть расслабившись, спрашивает успокаиваемый.
-- Да потому, что они.., -- спотыкается мыслью успокаивающий, -- Да потому, что они -- раздолбай на раздолбае(!).. Ты с каких это мотивов на однополчанина-то руку поднял?
Музей, понурив голову до упора подбородка в грудину, содрогается плечами и капает слезами на еще влажную от дождика глину. Посему следы от них (слез-то горючих) не обозначиваются.
-- Прости меня, Пашка! -- умоляет Шрапнель, -- Прости меня(!).. Чего не прощаешь?..
-- Да прощаю, -- молвит Музей.
-- Мир? -- короткошажно подходя к недавнему сопернику по рукопашке, протягивает руку ветеринар.
-- Да ла-адно уж, -- плавно выскользнув из полуобъятия Безбрежного, Музей вкладывает свою длиннопало-щуплую ладошку в шрапнелевскую ладонищу.
-- Чтоб у меня больше.., -- не подыскав слов на продолжение, Безбрежный хаотично перекатывает губы, -- Тут враг перед носом, а они... друг дружке рожи расквашивают. Шалуны... нашлись... тут... Шпана... как будто...

Полковой наблюдательный пункт. Солнечно. Приникший к окулярам стереотрубы ВрИО. Начштаба, притулившийся на табуреточке в затененном уголке котлованчика; у изтраншейного входа телефонист со своей аппаратурой.
-- Ну что, с богом(?!) -- произносит ВрИО, -- Все готовы?
-- Ха-хы-ы. Кхе-е-е, а-а-ах-х! -- борется с астмой начштаба, -- Все готовы.
-- Двадцатиминутная готовность(!) Оповестить.
-- Й-есть, -- начтаба шаркающей походкой направляется к телефонисту, -- А-ах-х... Вызывай, Леня. Хо-о-о, фу-у-у...

Ротный, медленно бредя по траншее в сопровождении щеголеватого начальника полковой разведки и сержанта Безбрежного, потупя усталый взгляд, поясняет всякому встречному-поперечному: «Идем в атаку... Берем деревню и закрепляемся... Кто отличится, обещано вплоть до «Героя Советского Союза». Можете пивнуть перед наступлением. Но, только чтобы ноги до противника донесли... Идем в атаку... Лишнего с собой не брать... Награды обещаны...»
-- Петго-ович! А «Гегоя-то» как: посмегтно, али пожизненно?! -- доносится вослед.
-- Тебе, Беспалов, исключительно пожизненно и в двойном размере! -- теплеет взором ротный.
-- Артподготовка-то будет? -- интересуется встречный пехотинец.
-- Обещано.
-- А-а мин-ные по-ля(?!) -- блуждая по старлею растерянным взглядом, взволнованно спрашивает тщедушный солдатик.
-- Не знаю, -- еле заметно тушуется ротный, -- Наших нет, а ихние... Не знаю. Не нашего с тобой ума дело. Не забивай попусту голову.
-- Так минные(!) ж поля-я-я.
-- Не забивай голову! -- осекает ротный, -- Замаяли вы меня своей хитромудростью! В доску, в щебень, в дребедень...
-- А почему говорили только про разведку боем(?), а сейчас вдруг нате вам-нам -- наступле-ение(!)
-- Я не решаю.
-- А кто решает?
-- Бестолковый вопрос.
-- А если не возьмем?
-- Надо брать...
За очередным траншейным зигзагом пара щуплых бойцов укладывает третьего (пухлявого) на шинельную подстилку.
-- Ранен? -- осведомляется ротный.
-- Нет. Как раз и не ранен, -- отвечает плавно вышагнувшая из хода сообщения старлей медслужбы Софья Павловна.
-- Пьян?
-- Есть такое, -- озорно улыбается медичка, -- Средней тяжести.
-- Средней. А чего тогда его как бревно ворочают(?!) -- строжает ротный.
-- Хворый я, -- разумно взирая на командира, выдает хотя и вялую, но вполне членораздельную речь обездвиженный, -- Хроническое у меня это: если выше стакана-а наверну, обезноживаю. Не выше стакана-а могу. А если с перебором, то... Как сейчас...
-- И что? -- полуоборачивается к военврачу ротный.
-- А что? -- задается вопросом Софья Павловна, -- Простучала его. Рефлексы вялые, но действующие, а ноги как тряпки.
-- Симулянт? -- предполагает ротный.
-- Да как-кой я сти-му-лянт?! -- выпучивает глаза обезноженный.
-- Короче. Ты и ты.., -- тычет пальцем ротный, -- Оба. По сигналу атаки подхватываете его и тащите вперед. Боже вас упаси оставить его в траншее.
-- А нам чего? -- отвечает один из щуплых, -- Упрем.
-- Да вы чего? -- канючит не ходок, -- Надсадитесь к чертям собачьим. Во мне же пять(!) пудов! Никак не менее. Да вы чего эт? На потеху что ли?! Увидят -- засмеют! Задразнят ведь! Нельзя меня таскать!
-- А пьянствовать без меры можно было?! -- урезонивает сержант Безбрежный, -- Бляха-муха, ясли-сад и ясли-сад! Как дети и дети. Ты какого беса больше своего «стакана-а-а!» выжрал?!
-- Обсчитался, -- оправдывается обезноженный, -- С ребятами за компанию.
-- Вот пусть теперь эти самые ребята и таскают тебя по полю боя! -- обрывает Безбрежный. Начальник полковой разведки прыскает в кулак.
-- Софья Павловна, -- ротный оборачивается к военврачу, -- Сколько может продолжаться это его тряпоножие?
-- Не скажу, Афанасий Петрович, -- чуть задумавшись, произносит медичка, -- Может час, а может и дольше. По ходу спада опьянения. Все индивидуально.
-- Поня-ятно, -- ротный мизинцем почесывает висок, -- Я-ясно. Так, орелики, чтобы его не опохмелять! Нико-оим(!) образом. Бо-оже(!) упаси ослушаться. Не пощажу!

Полковой наблюдательный пункт. ВрИО, уставившись в глинистую стену котлованчика, посиживает на табурете... Думается (вяло, натужно, безотрадно): «И с каких это кренделей комдив мне доверил свою спину?!.. Чтоб унизить или в качестве дружбы-приятельства?.. Шиш просекешь... Мозгоклюй усатый... Вернуть все-таки начальника разведки с передовой?.. А вот шиш ему! Перетопчется! Разгильдяй! Башкой не работаешь -- танцуй под пулями!.. Ишь, гордый выискался: ни признать свои огрехи, ни попросить прощения!.. Гордый?! Вот и проветрись в атаке!..»

Траншея. Пасмурно. Небо хмурится. Ильюху знобит. Жутковато от ожидания боя. Такое было в первые часы окопного бытия, ан прошло. Пообвыкся... Сейчас вновь затрясло. Хотя и не прохладно. Должно пройти, но как скоро?!.. Бойцы с оружием в руках, в касках, шинельных скатках, с тощими вещмешками на загорбках... Тишина. Слух улавливает глубокое дыхание стоящего рядом Колюни. Колени мелко дрожжат и слабеют...
Когда?! Когда наконец-то эти чертовы ракеты?!.. Скорей бы!.. А может атака уже отменена?! А вдруг об ней уже командирами напрочь забыто?! А вдруг...
-- Гаке-е-еты-ы!! -- указывая трясущейся рукой на взмывающие в небесную хмурость зеленые светляки, заполошно орет Колюня.
-- Ура-а-а!!! -- с автоматом наперевес выскакивая на бруствер, горланит сержант Безбрежный, -- Впере-е-ед, брати-и-ишки-и!!
-- Ала-ла-а-а!! -- неуклюже выкарабкиваясь из траншеи, верещит Магомед-оглы, -- Сю-юка-а!! Рэ-эза-ать буду-нада-а-а!..
Над цепью наступающих матерный гул, приправленный: «вперед!», «ура!», «за Сталина!», «за Родину!», бессмысленным «а-а-а!» и беспорядочной пальбой.
Ильюха несется вослед за косолапым Шишкиным. Почему-то от неуклюжего вида того становится веселовато. Слева двое заморышей с закинутыми за спины автоматами на полусогнутых, скрючившись в три погибели, словно в люльке прут на плащ-палатке третьего -- дебелого. Он из полусидячего положения пытается, извернувшись, прицелиться из винтовки-трехлинейки в сторону противника. Ильюха терзаем хохотом, всплески коего вырываются совместно со сбивчивыми от бега выдохами: «К-ка-ак т-танк н-на ход-дулях-х! С ума свихну-ут-тые!»
За спинами атакующих бухают орудия и хлопают минометы. Над головами протяжно воют снаряды и высвистывают мины. Деревенька в совокупности с окрестностями окутывается разрывами. Противник же, похоже, пока не отвечает. Ильюха радехонек сему факту, кой теплит надежду на то, что враг сдает позиции без боя.
Где-то впереди захлопали минометы. Подумалось: «По нам!»... Околица засверкала частыми вспышками, будто сотни шаловливых детишек балуются спичками. Над головой засвистали стайки пуль: «Фью-ю-и-ить, фью-ю-и-ить, фью-ю-и-ить». «Не мои, -- на бегу успокоил себя запыхавшийся Илья, -- Свою никогда не услышишь. Своя бьет беззвучно. Чпок, и ты -- покойник(!).. Слава Господу(!), не мои...» Так и подумалось, и сразу же поймал себя на мысли, что слова-то, по сути, не собственные, а рыжеусого Колюни... Еще подумалось о том, что пулевой посвист тютелька в тютельку схож с тетеревиными песнями на токовищах.
Артподдержка атаки вдруг стала сходить на нет, а вскоре и вовсе заглохла. Да и германец тут же прекратил огонь. Будто откуда-то из общего штаба на обе стороны поступил одинаковый приказ. В воцарившейся тишине раскатистый крик Безбрежного: «Не стреля-я-ять!!! Эконо-омь, ребя-я-ятушки, патро-о-оны-ы!!»
Бег. До околицы еще не близко. Справа уже примелькавшееся прежде тело висящего на колючей проволоке немецкого офицера. Смердит невыносимо!.. Впереди лежащий навзничь труп беловолосой девки в черной эсэсовской униформе: юбка задрана до пояса, пышные босые ноги расшеперены, трусы валяются рядом, на бледнокучерявой промежности скопище мух, напятнанные бурым груди вывалены наружу... Понятно, что над мертвячкой (а может и еще над живой) кто-то поизгалялся. Припомнились дамские