ПЕХОТА

выбирал его -- имя-то? -- неуклюже усаживаясь наземь, бормочет Цыгин, -- Как братва окрестила, так и зовусь.
-- Да Юрик он, -- морщась, поясняет сержант Безбрежный.
-- А вот фигушки-то в ладошечки(!) -- куражится взбодренный опохмелкой Цыгин, -- Вал-лет я!
-- Слушай-ка ко мне, приблатненный! -- с разъяренной миной подступает к Юрику-Валету Шишкин, -- Тебе по твоей воровской должности крысятничать полагается?!
-- Не-ет, -- отпрянув от агрессивного однополчанина, мямлит Цыгин, -- А че?
-- Дай-ка сюда портсигарчик-то, -- Шишкин протягивает руку к сержанту Безбрежному.
-- На, -- подавая затребованное, молвит тот.
-- Ты -- Цыгин-хуерыгин, Валет-буфет, Юрик-дурик -- обскажи-ка по поводу этого повода! -- тыча пареньку под нос блестящую плоскокоробочку, допытывается Шишкин, -- Твое(?!)
-- М-мое, -- признается ошеломленный натиском парень.
-- Где взял, урод?!
-- Наш-шел.
-- Где нашел?!
-- Тама, -- Цыгин-Валет растерянно указывает рукой по направлению германских позиций.
-- Когда? -- неутомим Шишкин.
-- П-по-завчера, -- опускает голову допрашиваемый.
-- Дуру гонишь?! -- Шишкин ест подозреваемого в хищении алчным взглядом.
-- Н-не, -- робко отрицает тот, -- З-за трофеями по утряне ползал. Вот там и локтем его в траве нащупал.
-- Локтем, говоришь, нащ-щупал?! -- петушится Шишкин.
-- А то чем же еще? -- недоумевает Валет Цыгин.
-- А мне почем знать, чем вы там, щипачи поганые, щупаете?! -- кажется, что Шишкин вот-вот долбанет дрожжащего Юрика лбом по сопатке. Сильно-пресильно(!) Вплоть до смертельности(!)
-- Мы перед тем по ночи на ничейку с Кольшей Беспаловым ползали, -- встревает сержант Безбрежный, -- Там, похоже, я его и посеял.
-- Ага, -- задумывается Шишкин, -- Ползали.., посеял... А он, урка, и обнаружил... Хорошо. Складно. Как по книжке. Полз-полз да и локтем наступил обмылок... Ага... Хрен не поверишь... А... А ну-к читай! -- с этими словами самодеятельный дознаватель протягивает Цыгину злополучный портсигар, -- Читай, говорю, урод!
-- Чего читать-то? -- жалобно взирает на настырного раскисший от допроса Юрик.
-- Чего-чего... А то, чего на нем выцарапано!
-- Б-бэ-э, -- бесплодно пыжится Цыгин, -- Ф-фе-е-е... О-о-о... Не умею.
-- Чего не умеешь?! -- беснуется Шишкин, -- Ну, хрен с ним, нашел портсигар. Но ведь на нем ясно по-русски по блестящему нацарапано, что он нашего Безбрежного! Ты че, уркаган, совсем безграмотный?!
-- Ага, -- робко возвращая портсигар, бубнит поникший Цыгин, -- Он.
-- Кто «он»? -- похоже, Шишкину невтерпеж добиться истины.
-- Безграмотный, -- виновато бурчит Юрик, -- Не совсем, но всерьез.
После сего признания воцаряется гробовая тишина, если не брать во внимание пули, вдруг просвистевшие поверху птичьей стайкой.
-- Не умеешь читать(?!) -- изумляется Безбрежный.
-- Неа. Совсем, -- признается Цыгин, -- Почти что совсем.
-- Ого-го! -- изумляется Колюня Беспалов, -- И как же ты это?.. Как в гогоде-то жиъ без чтениев?
-- Обыкновенно.
-- Мене интегесно, как в магазины-то ходиъ?
-- Обыкновенно, -- обретя некую уверенность, отвечает Цыгин, -- Пешком.
-- Не, ну это-то понятно, -- соглашается Колюня, -- Пешком дак пешком... А как вывески-то считываъ?
-- А чего их считывать? -- неподдельно изумляется Цыгин, -- И так все ясно-понятно: где колечко с хвостиком по верху, там или булочная, или бакалея; где ж крупнющая «Мэ», там метро; где...
-- И чего? -- вклинивается в раздумную паузу неуемный Шишкин, -- И счет деньгам не знаешь?
-- Деньги знаю, -- с некой гордостью произносит Цыгин, -- Все купюры ведомы. Не, на счет-то я грамотный.
-- И сколько ж тебе годков, грамотей? -- интересуется Вася-северянин.
-- Восем-над-цать, -- с запинками произносит Цыгин.
-- О-о-ой, брешет! -- вопит обыгавшийся ото сна Шрапнель, -- Да как медик подтверждаю: не более шестнадцати!
-- Медик-велосипедик, -- иронизирует Анохин, -- «Не более шестна-а-адцати»... Так и верим всякому ветеринару да усираемся.
-- Шестнадцать, -- произносит Цыгин.
-- Чего шестнадцать? -- недоумевает сержант Безбрежный.
-- Годов мне шестнадцать.
-- А каким образом сюда попал? -- с сочувствием произносит Анохин.
-- С кармана сняли, -- поясняет Цыгин, ощутивший, что зубодробительных угроз для него более не предвидится.
-- С кармана?! -- встревает шебутной Шишкин, -- А с ширинки тебя не снимали?!
-- Ты-ы-ы(!) это... Ты, дядя(!), это.., -- с накалом в голосе произносит Цыгин, -- Базар-то от семечко-овой шелухи-то отсортировывай!
-- Я тя щас та-ак(!) отсортирую, -- неиствует Шишкин, -- Шпана подзаборная!
-- Не клейми пацана! -- заступается Анохин, после чего с любопытствующей физиономией оборачивается к Цыгину, -- И все-таки, Юрик, каким-разэтаким фокусом-покусом ты на фронт угодил?
-- Проще пареной морковки, -- безо всякого напряга произносит Цыгин, -- В то утро шибко клева не было: то мелкота, то ни хрена... Короче, щипал я, щипал, а к обеду сообразил, что не мой день.
-- А чей? -- вопрошает вятский Вяткин.
-- Чужой, -- поясняет Цыгин, -- Чужее некуда.
-- И ты-ы-ы.., -- вкрадчиво и с расстановкой надиктовывает оживившийся Шрапнель, -- от огорчения запи-сался на фронт добро-вольцем.
-- Я че, с тополя рухнул?! -- негодует осмелевший Цыгин, -- Мне твой фронт -- не фронт, а воровская ошибка молодости!
-- Поясни, -- произносит Анохин.
-- Я вам поясняй, а вы меня перебивай, я вам поясняй, а вы меня перебивай, я вам поясняй, а вы...
-- Хватит! Баста(!) -- хлопает себя по ляжкам Безбрежный, -- Одолели, будто гнус! И жужжат, и жужжат... И жужжат, и жужжат... Расскажи-ка, Юрася, как все было.
-- Да как.., -- задумывается Цыгин, -- Состриг я в трамвае лопатничек и прямым ходом в подворотню. Только начал требушить, а мне по плечу «хлоп»(!) и мусорским голосенком: «Гражданин, документики предъявите!»...
-- И ты? -- спрашивает Анохин.
-- А чего мне выкобениваться? Предъявил. То, что в руках держал, то и предъявил. Вместе с состриженным лопатником... Мильтон паспортину-то со мною сверил – прокатило. Чую, отпускать уж собрался. А второй мильтон давай во всех лопатниковых кармашках шариться. Настырный сучонок угадал.
-- И чево нашагиъ? -- любопытствует Колюня.
-- Повестку военкоматовскую на вчерашнее число! -- выпаливает Цыгин, -- Просроченную(!) «Опа! -- орет, -- Дезертир! От защиты Родины, сопляк, увиливаешь!» До сей поры его морда отъетая мне как вживую перед глазами... А я ему и говорю: «Какого херала, гражданин начальник, по ушам ездишь?! Не мое это! Вот прям щас кем-то потерянный лопатник с-под ноги подобрал. Хотел к вам в милицию снести, а вы тут как тут здесь и сразу сами нарисовались.» А он, сучонок легавый, мне и лепит: «Нашел, говоришь?.. Тогда свои(!) документы предъявляй!» А я-то на дело всегда с чужою ксивою (ну, с отмазною -- фраерской) ходил, а тут, как назло, ни шиша (на хазе позабыл!). Говорю: «Нету, братан! Ну ты же на первый раз простишь?!».., -- подсев на лавочку к Музею с Шишкиным, Юрик умолкает...
-- И какая бяка потом? -- интересуется Анохин.
-- А потом суп с котом(!) -- сокрушенно произносит Цыгин, -- В отделение меня притащили. И сразу же оттуда в военкомат. А военком, хотя и, на шустрый взгляд, серьезный... «Прямо щас, -- базлает, -- за угол и к стенке! Предатель Родины и товарища Ста-алина! И глазом не моргну!» А сам по ходу базара кобуру откупоривает. А я ему: «Чужой(!) лопатник, товарищ военком, и повестка не моя! Не губи ребенка, друг народа! Жиганец я теребистый! Сирота я сиротинушкой! Мильтоном был мой папа!.. Ты зырь в паспортину! Не я ж на фотке!» А он: «Че зырить-то(?), ежель вылитый ты -- дезертир бессовестный!»
-- И проверить твою биографию тоже не захотел? -- предвкушает развязку Анохин.
-- А оно ему надо? -- тускнеет Цыгин, -- Под бокс забрили и в учебку законопатили! У них, похоже, с мильтонами свои подвязки... Суки, в неполных(!) шестнадцать(!) лет. Бля, под чужою ксивою!.. Вот теперь я и с вами навеки.
-- Военный век -- дерьмовый век, -- задумчиво молвит Анохин, -- Не всегда надолго растягивается.
-- А мне по барабану, -- удрученно отвечает Цыгин, -- Обратных путей, похоже, не имеется.
-- Обра-атные пути отовсюду есть, -- философствует сержант Безбрежный.
-- Даже из задницы?! -- пританцовывает на своих ножных косолапостях внезапно подскочивший Шишкин.
-- Даже и оттуда, -- произносит Безбрежный, -- Пока жив, дышишь. Пока дышишь, жив. Подыхать собрался -- сдохнешь... Верняк.
-- И это что ж получается(?), товарищ малолетний, -- маракует Анохин, -- Это же получается, что ты тяжкое преступление заменой фамилии-имени-отчества совершил.
-- Да не по собственной же воле! -- ерепенится Цыгин, -- Да это ж мильтоны с военкомом подкузьмили!
-- Они подкузьмили, а ты и обрадовался, -- задумчиво молвит Анохин, -- А тебе оно и на руку... А вдруг никто и не подкузьмлял? А вдруг ты сам этот фортелек соорудил, чтобы... По-шпионски как-то, хитромудрик ты наш, твоя перелицовочка выглядит. О-о-ох-х и по-шпио-онски...
-- Анохин! -- раздраженно перебивает Безбрежный, -- Брось над мальцом изгаляться! Не притесняй, будь человеком. Ну в самом же деле... Вы чего сегодня все как с ума пососкакивали?! Весь день гогочете да гогочете. Как бы к потемкам плакать не пришлось.
-- Да ла-адно, ты. Не каракал бы, -- ворчит урезоненный, -- Я его что, пытаю что ли? Каленым железом что ли прижигаю?!.. Кста-а-ати(!) -- Анохин устремляет взгляд-прищур на Цыгина, -- А как тебя по-настоящему-то звать-величать?! Валет-то Валетом, а как по метрикам?!
-- Лев я, -- потупя взор, признается тот.
-- Ле-ев(?!) -- изумляется Шишкин, -- Ты чего? Ты этот?.. Афри-ка-анец?!
-- Да ты чего, совсем рехнулся(?!) -- ответно изумляется Цыгин, -- Какой еще я тебе аф-фриканец?!.. Еще бы мартышкою обозвал...
-- Надо будет -- и обзову, -- твердословно заявляет Шишкин, -- Лев, хе. А фамилия как?
-- Берман! -- со злостью взирая на пытливого, выкрикиват Цыгин-Лев-Валет, -- Берман я! Лев Моисеевич! И чего тебе от меня надо?! Чего, косолапый, приклеился?! И никакой я никому не аф-фриканец! Ну евре-ейские(!) фамилия с именем-отчеством! И чего с того?!.. Жиденок я?!.. Ну и кому какое до этого собачье дело?!..
-- Бледноват, -- задумчиво глядя на беснующегося юнца, произносит сержант Безбрежный, -- О-очень бледненький.
-- Ты пго че это? -- трогает за локоть мыслящего вслух Колюня Беспалов.
-- Я говорю: бледноват он для иудея.
-- А кто такое и-у-дей?
-- Что иудей, что еврей -- одно и то же, -- просвещает Безбрежный, -- Чернявые они... Вот как.., -- ищущий взгляд скользит по окружающим, -- О! Как твой Ильюха! Вылитый иудей(!) На Христа Иисуса, глянь-ка, сма-ахивает(!) Ильюха-то твой. А этот.., -- кивок в сторону нервно слезящего то ли Цыгина, то ли Бермана перенацеливает внимание Колюни, -- Для иудея бледнова-а-ат. Совсем близко не родня.
-- Эй! -- уловив смысл, вскакивает Колюня, -- Цыбин!
-- Да сколько же раз тебе повторять(?!): не Цыбин(!) я, а Цы-ы.., -- на сем вспыхнувший мальчишеским гневом и осекается.
-- Ну и хген с им, -- невозмутимо гундосит Колюня, -- Я че говогю? Я говогю: могда у тя совсем не евгейская. Бъе-едненький ты совсем-пгесовсем. Ежеъь писюн обгезанный пгедъявишь, тода и повегим.
-- Да кто ж мне его..? -- упираясь растерянным взглядом себе в пах, недоумевает согласно солдатской книжке Цыгин, -- Да кто ж мне его наобрезывал?!
-- С медици-инской точки зрения.., -- смакуя словеса, начинает Шрапнель.
-- Да заглохни ты, скотолечебник! -- осаживает Анохин, -- А ты, Колюня, по сути-то вроде и прав. Правее правого. Бледненький, видишь ли, тебе Цыгин?!.. Да его мама (сам же он давеча по-пьянке базлал) была обкомовской подстилкою! Вот и выродила его не от своего мильтона Моисея, а от какого-то шишкаря коммунистического.
-- Эт-то чья мама