от правления и не хотел возвратиться в Новгород, дабы возглавить отражение немецкого похода. Но сердце его не способно было вынести зрелища поруганной Руси, которую любил он больше жизни и во имя которой готов был снести не только что личные обиды, но и самые большие страдания. Презрев прошлое, князь Александр замирился с новгородцами и возглавил объединённое русское войско. Ликующие толпы народа встречали своего героя, когда он входил в освобождённые Псков и Изборск, а рыцари-крестоносцы вынуждены были отступить к диким берегам Чудского озера.
– Если вы хотеть следовать Карамзину, то надо писать «пока князь Александр освобождал Псков и Изборск, ливонские рыцари готовили наступление от Чудского озера на Новгород», – с кривой усмешкой поправил его Иоганн Христофорович.
– Благодарю вас, – серьезно ответил Булгарин, внося правки. – Видите, как хорошо, что мы трудимся совместно. А дальше, наверное, так: не дожидаясь наступления немецких рыцарей, Александр Невский в апреле 1242 года решил первым атаковать их.
– Наступление рыцарей? В начале весны? В отсутствии дорог? В болотистой местности? Но рыцари шли на помощь Пскову, который был их союзник, – а не чтобы завоевать Новгород! Чудское озеро ближе к Пскову, чем к Новгороду, – выпалил Шлиппенбах.
– Ну, это мы не станем записывать, – надеюсь, что читателям наших книг не придёт в голову сопоставлять эти явления, – хладнокровно отвечал Булгарин. – Напишем: «…Решил первым атаковать их». Описание самого сражения возьмём опять-таки у Карамзина и обязательно укажем немецкие потери.
– Сколько вы укажете? – поинтересовался Иоганн Христофорович. – Как в Ливонской хронике – двадцать убитых рыцарей и шестеро взятых в плен?
– Опять шутите? Неужели мы станем при написании русской книги верить немцам? Нет, мы укажем, как все русские книги указывают, – четыреста рыцарей было убито и пятьдесят взято в плен.
Иоганн Христофорович только дух перевёл.
– Что мы ещё напишем в главе о Святом Благоверном князе Александре Невском? – спросил Булгарин задумчиво.
– Я указал бы на жестокость этого князя. Опять скажу, что он подчинил Россию монголам и правил с их помощью. Ему предлагали союз европейские страны, но он не принял. Монгольский порядок был лучше для этого князя, – безнадёжно вымолвил Шлиппенбах.
Булгарин вдруг так развеселился, что даже хлопнул Иоганна Христофоровича по плечу.
– Ай да, герр Шлиппенбах! Карбонарий, истинный карбонарий! Революционер! «Монгольские порядки лучше для русской власти, чем западные» – остро сказано! Господи, сколько людей с вами в том согласится, – а сколько примеров из русской истории!.. Ай да немецкий Савонарола на русский лад!.. Простите мою фамильярность, но вы меня так порадовали своим метким замечанием. Однако как же быть с воинскими походами Запада против России? Как вы это объясните?
– Что надо объяснить? Что войны были в мировой истории от глубокой древности? Что на Западе было больше, много больше войн между собой, чем походов на Россию? Что Россия вызывала страх Запада, потому как она не есть страна с цивилизацией, но имеет большую воинскую силу? Как вы сказали: «многочит… многочист…»
– Многочисленное.
– О да! Многочистленной войска!.. Истина прячется в том, что Запад не есть страх для России, но Россия есть страх для Запада.
– Ну а вера? Ведь римские папы были злейшими врагами православия, как мы с вами уже отметили. А если бы им удалось обратить Русь в католичество? Не было бы ни России, ни русского народа, – Булгарин с видимым удовольствием дразнил Шлиппенбаха.
– Я говорил, я имею нехорошее отношение к римским папам, но должен напоминать, что католическая вера не помешала славянским Чехии и Польше быть весьма мощными и очень культурными государствами в Европе долгое время. Поляки отразили не раз атаки рыцарских католических орденов, следовательно, католичество не мешало полякам бороться с другими католиками за свою свободу. Должен ещё напоминать, что на лишение Польши независимости повлияла православная Россия, а не католический Запад.
– Слава тебе господи, что нас никто не слышит, – Булгарин ухмыльнулся и довольно потёр руки. – Вы подумайте, милый мой Иоганн Христофорович, во что превратится вся история России, если хоть на одну минуточку предположить, союз с Западом, вхождение в число западных стран было бы полезнее для русских, чем союз с Востоком. Выходит, напрасны все их жертвы, выходит, что русские князья и цари веками запугивали свой народ западной угрозой, дабы править подобно восточным деспотам, без закона и по собственному произволу.
– Я не вмешиваюсь в политику. Я лишь привожу факты и дополняю эти факты моей мыслью, – возразил Иоганн Христофорович.
– Революционер, революционер!.. За подобные мысли вам, да и мне с вами быть уже не в ссылке, а в каторге или, в лучшем случае, в доме для душевнобольных, – лукаво подмигнул Булгарин. – Государь такого не прощает, но и без него найдётся немало охотников показать свой патриотизм. Вы уж больше нигде этих мыслей не высказывайте, герр Шлиппенбах, – а в нашей книге мы запишем следующим образом: «Дальнейшая деятельность Святого Благоверного князя Александра Невского была столь же возвышенна, благородна, преисполнена любовью к Отечеству, как первые года его высокого служения Руси. С негодованием отверг он предложения римского папы о союзе, разглядев в сём предложении попытку умаления истинной православной веры и вследствие сего полной погибели России. Скрепя сердце, князь Александр укрепил отношения с Ордой, видя в татарах щит от злонамеренных притязаний западных владык. Таким образом он сохранил на Руси священную православную веру и заложил основы дальнейшей политики русских князей, которая привела с течением времени к возвышению Москвы, объединению вокруг неё русских земель и созданию великой российской державы.
Земные подвиги князя Александра снискали ему признание Отца нашего Небесного; после кончины Александра мощи его были обретены нетленными и Православная Церковь причислила сего князя к лику святых. Чудеса, кои случаются около его гробницы, свидетельствуют о том, что и на небесах Святой Благоверный князь Александр Невский остаётся таким же хранителем российского народа, каким он был при жизни своей».
– Это есть всё? – нетерпеливо спросил Иоганн Христофорович. – Шесть часов, наша работа закончена на сегодня.
– Уже шесть часов? Как быстро идёт время, когда добросовестно трудишься на благо Отечества, – сладко потянулся Фаддей Венедиктович. – Что же, пора отдохнуть… До завтра, дорогой герр Шлиппенбах!
***
Сенная площадь была одним из самых бойких и самых посещаемых мест российской столицы. Несмотря на грязь, тесноту и сутолоку в торговых рядах; несмотря на грубость, жадность и обман торговцев; несмотря на воровство, мошенничество, а порой, на убийства, совершаемые на рынке, – несмотря на всё это Сенная площадь манила к себе жителей Петербурга и приезжих из других городов России.
Когда-то здесь продавали сено, затем наладилась торговля всяким негодным товаром: подгнившими овощами, рыбой с душком, протухшим мясом, прогорклым маслом, скисшим молоком, – а также старыми вещами, изношенными и рваными, вышедшими из употребления или, что тоже случалось, продаваемыми их владельцами на опохмел и пропой души. Дешевизна была необыкновенная: три фунта мяса можно было приобрести по цене одного, осетрина стоила не больше щуки, пара ботинок была не дороже лаптей, а умеренно поношенный сюртук отдавали за рюмку водки. При желании здесь можно было купить всё необходимое для большого свадебного или поминального стола, одеть многодетную семью в сам-пятнадцать или обставить мебелью комнату собственного домика на Песках.
Но Сенной рынок манил к себе не только тех, кто перебивался с хлеба на квас или страдал тяжелыми запоями, – сюда приходили и состоятельные горожане в надежде купить за бесценок хороший продукт или приличную вещь. Ходили слухи, что однажды здесь продавали за тридцать копеек только что выловленную стопудовую белугу с двадцатью пудами икры, что бочонок свежайших португальских устриц отдавали весь целиком за двугривенный, что ящик настоящей «Вдовы Клико» купили на Сенном рынке за один целковый. Говорили, что тут как-то продавалась за сущие гроши дамская шуба из настоящего горностая, предположительно из великокняжеского гардероба, что при императоре Павле Петровиче были проданы за сто рублей золотые канделябры княжны Таракановой, что недавно был выставлен на продажу и сразу куплен за десять рублей именной бриллиантовый кубок князя Потёмкина. Многое, многое, многое ещё рассказывали о Сенном рынке, – и не удивительно, что не иссякал поток людей, приходивших на этот рынок искать чуда.
Вообще, вера в чудеса – как добрые, так и злые, – будто витала в воздухе Сенной площади: не случайно, что именно здесь произошёл холерный бунт, уже в царствование Николая Павловича. Холера широко охватила Россию, и было это уже далеко не в первый раз; народ призадумался и начал искать виноватых. Их скоро нашли – оказалось, что холеру распространяли врачи, которые сговорились с врагами России в деле уничтожения православного люда. Врачи специально заражали русских мужчин и женщин, а потом, забрав в больницу, умерщвляли ядовитыми лекарствами.
Взволнованный этим открытием Сенной рынок забурлил, и не успела полиция пресечь возмущение, как вспыхнул бунт. Толпа повалила к центральной холерной больнице, громя по пути аптеки и – по совершенно непонятной причине – лавки и магазины, а добравшись туда, принялась выкидывать из окон врачей. Больницу подожгли, причём, в огне пожара погибло больше больных, чем умерло за всё время холеры.
На усмирение бунта были направлены Сапёрный батальон, Измайловский батальон и взвод жандармов. Под дулами солдат бунтовщикам пришлось остановиться, после чего на Сенную площадь приехал Николай Павлович. Государь, отличавшийся отвагой, не побоялся, как известно, шестью годами ранее прибыть на Сенатскую площадь для подавления мятежа набравшихся западной заразы отщепенцев, – так мог ли он убояться возмутившихся русских людей? На Сенатской площади по окруженным мятежникам ударила картечь; на Сенной площади было произведена показательная экзекуция. Рядовые участники бунта были высечены и отпущены домой, зачинщиков отправили в каторгу.
Опомнившийся Сенной рынок возблагодарил государя, воздал ему хвалу – и продолжал жить по своим законам. Торговцы и покупатели отлично понимали друг друга, полиция мирно сосуществовала с ворами; всё шло без осложнений.
…Обер-полицмейстер Кокошкин ценил налаженный на рынке порядок и вовсе не собирался менять его. Приехав вместе с Верёвкиным на Сенную площадь, Сергей Александрович прежде всего обратился к рыночному смотрителю, – объяснил, что цель приезда никак не связана с обычной деятельностью Сенного и не будет иметь никаких полицейских последствий. Нам нужно, сказал Кокошкин, найти человека по прозвищу Мефистофель, которому мы зададим несколько вопросов, – только и всего.
«А, Фемистотель!» – воскликнул смотритель, свистнул кому-то в толпе и сделал непонятный знак
