пальцами. В один миг перед Кокошкиным предстал помятый тип в засаленном старом фраке, но с толстой золотой цепочкой на животе. Этот тип проводил обер-полицмейстера и полковника Верёвкина в покосившийся дом напротив Гаупвахты, провёл по длинным запутанным коридорам в дальнее крыло и особым образом постучал в облупленную дверь.
– Да, да, будьте любезны! – откликнулись из-за двери. – Входите, кто бы вы ни были. Я скучаю.
Тип во фраке с лёгким поклоном пропустил Кокошкина и Верёвкина вперёд, а сам остался снаружи; они вошли, слеповато щурясь, в полумрак комнаты. В ней царил полнейший бедлам – по полу были разбросаны предметы одежды, включая несвежую рубашку и чулки странного цвета; на единственном продавленном кресле стояла пара никогда не чищеных ботинок; на столе, который подпирался вместо четвёртой ножки обрубком бревна, были раскиданы остатки безжалостно разорванной, но недоеденной курицы и стояла большая, наполовину опорожнённая бутыль с вином. Мутное, затянутое паутиной окно не открывалось с момента постройки дома и не мылось с тех же пор, – однако в комнате не было душно: её заполнял жаркий сухой воздух, как от натопленной печи, и полон он был какими-то резкими малоприятными запахами.
Хозяин удивительного жилища лежал, раскинувшись на громадной кровати, которая занимала всю стену комнаты от угла до угла, и пил тёмно-красное вино из высокого, золотого с хрусталём стакана. Взъерошенные, нечесаные волосы этого человека покрывала алая феска, давно потерявшая форму, а надет на него был полосатый, истёртый до дыр самаркандский халат. При виде посетителей человек почесал свою клиновидную, загибавшуюся кверху бородку и вскричал:
– Ба, ба, ба! Господин брандмейстер! Вот так визит! Ну как, погасили пожар в доме терпимости?.. О, и почтмейстер с вами! Неужели нашли моё письмо, затерянное три года назад?
Кокошкин побагровел:
– Милостивый государь, если вы не разбираетесь в мундирах, то извольте хотя бы встать, когда к вам пришли, и дождаться официального представления. Какой я вам брандмейстер; какой дом терпимости?! Какое письмо?! Я петербургский обер-полицмейстер Кокошкин, а это его высокоблагородие полковник Верёвкин из Жандармского корпуса.
– Ах, ах, ах, обознался! – человек мигом слетел с кровати и принялся кланяться гостям, шаркая ногой и делая реверанс. – Ваше превосходительство, ваше высокоблагородие! Какая честь! В моём скромном обиталище! Никак не ожидал-с, – поверьте, никак не ожидал-с! Ах, боже мой, ваше превосходительство, а я-то вас за брандмейстера принял; а вас, ваше высокоблагородие, за почтмейстера! – он тоненько захихикал, закрывая рот рукой. – Над собой смеюсь, единственно над собой! Вот дурак, так дурак, прости господи! Это же надо так ошибиться!
– Тебя… – хотел спросить Кокошкин, но посмотрев на хозяина комнаты, осёкся и отчего-то снова перешёл на «вы». – Вас зовут, кажется, Мефистофелем?
Тут человек с бородкой прямо-таки затрясся от хохота; на глазах его выступили слёзы, он задыхался. Будто умоляя гостей не смешить его больше, он замахал руками и просипел:
– Ох, мать наша, Царица Небесная! Называют, – так точно и называют! Глупой народец, что с него взять? Они даже выговорить «Мефистофель» не могут, а туда же – хотят дьявола найти! Ой, я сейчас умру, это в России-то – Мефистофель?! Да здесь даже черти унылые и облезлые, а уж Сатана сюда и нос не сунет! Попробуй Сатана придти в Россию, – сопьётся, опустится от русской-то жизни, да и пропадёт пропадом! Ой, батюшки святы, Мефистофеля нашли!
– Мы к вам пришли по серьёзному делу. Прошу вас успокоиться, выслушать нас и со всей правдивостью дать надлежащий ответ, – внушительно сказал Кокошкин.
– А не то мы можем и в Третьем Отделении потолковать, – добавил Верёвкин. – У нас все разговаривают; будь ты сам дьявол, – заговоришь.
– Боже же ты мой, ваше превосходительство! Ваше высокоблагородие, да разве же я отказываюсь? – засуетился Мефистофель, вмиг сделавшись серьёзным. – Вы спрашивайте, что вам нужно, а я уж постараюсь вам послужить со всем моим уважением к таким-то господам! Всё, всё, всё скажу! Задайте мне вопрос, – и вы убедитесь в моём тщании!
Кокошкин подозрительно глянул на него и спросил:
– Известен ли вам Александр Гаврилович Политковский?
– Как же-с, как же-с, очень хорошо известен! – с готовностью затараторил Мефистофель. – Привечают они меня своими милостями, жалуют не по заслугам моим. Высокого полёта птица – Александр Гаврилович; государь его отмечает, царь-батюшка. А мы люди маленькие; крошки со стола склюём, как воробышки, тем и сыты. Милостивец он наш – Александр Гаврилович.
– А не принимали вы участия в некоторых… э-э-э… сомнительных делах господина Политковского? – продолжал допрос Кокошкин.
– Помилуйте, какие же это сомнительные дела? Александр Гаврилович чист, как горное стекло, – голубица, небесная голубица! Отечеству радеет, – а другие люди на службе государевой и не состоят, – Мефистофель всхлипнул.
– А не замешан ли господин Политковский в похищении монумента Петру Великому, иначе именуемому Медным всадником? – напропалую спросил начинавший терять терпение обер-полицмейстер.
– Ахти мне! – Мефистофель ударил себя по бокам и выпучил глаза. – Неужто же памятник великому царю и императору Петру Первому украли? Уж не шутить ли вы изволите, ваше превосходительство?
– Какие шутки, – буркнул Кокошкин.
– Ах, воры, ах, прохвосты! Ну, что за народ, скажите на милость, – всё тащат, всё! – закричал Мефистофель, а Кокошкин крякнул и отвёл глаза. – К чему им дьявол, на кой им дьявол?! Они и дьявола за пояс заткнут!
– Ты не умничай, – оборвал его Верёвкин. – Отвечай на вопрос господина обер-полицмейстера.
– Простите, ваше высокоблагородие, не смог сдержать законного возмущения. Простите, ваше высокоблагородие, простите, ваше высокоблагородие, – несколько раз поклонился ему Мефистофель. – Как перед Богом клянусь, – Александр Гаврилович к сему преступлению непричастен, и я тоже, – он истово перекрестился.
– А если мы тебя, шельму, всё-таки возьмём в Третье Отделение и там допрос проведём по-настоящему?
– Хоть на дыбу вздевайте, хоть огнём жгите, буду стоять на своём. За правду не страшно и на плаху взойти, – ответил Мефистофель, приосанившись и выпятив грудь.
– Вот прохвост, – проворчал Кокошкин. Он хотел, было, ещё что-то спросить, но Верёвкин жестом остановил его и сказал:
– Ну хорошо, а если мы привлечём твоего брата в свидетели? При брате твоём, святом старце Феодоре также станешь отвечать?
Мефистофель поперхнулся и разом сник.
– А брата-то зачем? Что он вам может сообщить? – пропищал он, потеряв голос.
– Ага! – воскликнул Кокошкин. – Что, не по нраву пришлось? Святость тебе, как кость поперёк горла? Нет, милостивый государь, умел проказить, умей и ответ держать, – как господин полковник предложил, так и сделаем: вызовем инока Феодора в столицу и при нём тебя допросим. Посмотрим, надолго ли тебя хватит, когда святой старец станет тебе в глаза смотреть.
Мефистофель нервно дёргал свою нелепую бородку и молчал.
– Что же, будешь говорить? Отвечать! – прикрикнул на него Верёвкин.
– Ваша взяла, господин полковник. Правды хотите? Будет вам правда; записывайте или запоминайте, как вам угодно, – Мефистофель вдруг жутковато улыбнулся. – Андрей Гаврилович Политковский есть первейший мошенник и вор. Деньги Пенсионного фонда, что ему наш государь Николай Павлович доверил, крадёт и проматывает. Многие тысячи украл и остальные украдёт, – уж будьте уверены!
– Я не об этом тебя спрашиваю, болван, – строго одёрнул его Верёвкин. – Причастен ли господин Политковский к похищению Медного всадника?
Мефистофель тяжко вздохнул и понурился.
– Что же ты молчишь?
– Причастен, – глухо произнёс Мефистофель. – Не для корысти, а ради озорства, – с пьяных глаз. Александр Гаврилович как разойдётся во хмелю, так не остановишь.
– Как это сделалось?
– Как сделалось? Просто сделалось. Праздник был в доме Александра Гавриловича и большой бал; три дня гуляли, а на четвёртый поехали прокатиться по Петербургу. Дамы и девицы, что при господине Политковским находились, очень веселились, а он поклялся любое их желание исполнить. В таком состоянии он преград не знает: было дело, когда во имя прекрасного пола все статуи в Летнем саде в крестьянское платье одел.
– Это мы знаем. Дальше!
– Я и говорю – преград не знает. Одна из девиц возьми, да и скажи: «Вот вы клянётесь, что всё для нас совершите. А можете ли вы, месье Политковский, Медного всадника с места сдвинуть?». «С места сдвинуть? – говорит Александр Гаврилович. – Не только что с места сдвину, но и на свою дачу перевезу для вашего удовольствия». «Докажите!». Александр Гаврилович распалился и вызвал меня к себе: «Так, мол, и так, Мефистофель. Обещал прекрасным дамам, что Медный всадник сегодня же ночью будет у меня на даче стоять. Ты уж постарайся, ты и не такие дела проворачивал». Я под козырёк: «Будет исполнено, не сомневайтесь!». К утру памятник был уже на даче.
– Да как же вы это произвели? – удивился Кокошкин.
– Вот так и произвели, – пожал плечами Мефистофель. – Тоже мне, задача! И не такое производили.
– А моя полиция? Неужели никто ничего не заметил? – продолжал удивляться Кокошкин.
– Гм, полиция, – Мефистофель выразительно глянул на обер-полицмейстера.
– Ах, негодяи, – пробормотал Кокошкин.
– А жандармы? – в свою очередь спросил Верёвкин.
– Гм, жандармы.
– Да… – протянул Верёвкин.
– Картина преступления ясна, – сказал Кокошкин. – Значит, Медный всадник сейчас находится на даче господина Политковского?
– Так точно.
– А назад его можно доставить?
– Отчего же нельзя? Только прикажите. Но прежде переговорите с Александром Гавриловичем, без него никак-с.
– Переговорим, – решительно произнёс Верёвкин. – Нам государь большие полномочия предоставил. А ты, любезный, никуда не отлучайся, вскоре ты нам понадобишься.
– Ах, ваше высокоблагородие; ах, ваше превосходительство, – какое удовольствие таким важным господам услужить! – снова залебезил перед ними Мефистофель. – Я весь ваш, весь! Готов исполнить любое ваше приказание; любой ваш каприз исполню, только скажите.
– Ну, ну, не забывайся! – перебил его Верёвкин. – Сиди дома, а для верности я к тебе жандарма приставлю.
– Премного благодарен. Мог ли ожидать такого внимания? – со слезой выпалил Мефистофель. – С жандармом-то оно, конечно, куда спокойнее.
– Не рассуждать! – рявкнул на него Верёвкин. – Ваше превосходительство, – сказал он Кокошкину, – теперь доказательства у нас имеются: едем к Политковскому.
– Для начала надо бы заехать к Клеопатре Петровне посоветоваться, – шепнул ему обер-полицмейстер.
– Верно. Едем к Клеопатре Петровне, – согласился Верёвкин.
***
«Мой дорогой Иоганн!
Уже месяц как мы в разлуке, я пишу тебе третье письмо, а от тебя получила лишь одно короткое известие о начале твоей работы. Не знаю, доходят ли до тебя мои письма: от Павловска до Санкт-Петербурга расстояние небольшое, но в России нельзя быть уверенным в хорошей доставке почты даже на небольшое расстояние.
Если ты не получил два моих предыдущих письма, не является лишнем повторить то, что я в них писала. Я очень довольна, что твоя работа пошла вперёд, но лучше
