нарочитая размеренность с паузами вместо звуков, оборачивало информацию в совершенно ложную обертку. Зачем? Зачем он пользовался таким приемом?
- Такая шикарная, отапливаемая дача! - Олнька вновь прильнула к нему всем телом, а так как на них уже отсутствовала верхняя одежда, то он ощутил все прелести ее молодого упругого тела, и ту доверчивость, без которой близость женщины механистична и опустошительна. "А вот зачем!" - отвечал себе Антон, а она понимала его блуждающие в потолке глаза по-своему. - Как хорошо, что вы не такой как все, стеснительный, хорошая у меня фигурка?
Она тоже играет, - убеждал себя Антон, но и признавался, - ее оправдывает и очищает молодость, ей хочется замуж, рожать детей, а вот ты, - он ткнул, ее указательным пальчиком, в свою грудь, - ты совсем другое дело, ты паук...
Самобичевание разрасталось, и Антон принялся разгонять неприятные мысли сосредоточенными действиями, предложив ей заняться чем-нибудь по своему усмотрению и, кружа между столом, холодильником, и плитой на кухне, все же осудил ее еще раз, - она устроилась на стуле перед трельяжем, рассыпав удвоенное зеркалом содержимое сумочки по всей поверхности столика, - Антон ужаснулся, - вот и женись на такой!
Оленька клевала бледным, отточенным клювиком по всем тарелочкам, вино разогревала вытянутыми ладошками, немигая целясь в уменьшающееся сердце золотистого эллипса, а когда выдох все же прорывался наружу, жидкость нервничала, куталась в тумане, и фиолетовый ноготок выскребывал из хрустальной стенки задумчивую мелодию. Не отрываясь от бокала, она неожиданно перешла на "ты".
- Отнеси меня на кровать! - и, более того, проконтролировала его действия. - Не туда! - она остановила его перед дверью (и когда только успела высмотреть все?!) в его комнату, и он повиновался: нарушил еще свежее табу. В отцовской комнате уверенно высвободилась из его рук, затребовала постельное белье, быстро расправившись с ним, распростерлась поверх, оставив навесу два завлекающих тапочных стартика. - Теперь все сам!
Два противоположных чувства столкнулись внутри Антона, не уступая первенства друг другу, - так было всегда, когда устоявшаяся уверенность вдруг начинала колебаться от какого-нибудь мельчайшего фактика, на изгнание которого требовались колоссальные душевные силы, если вообще это было возможным, - вот и сейчас, знаток психологии женщин Бутин терпел фиаско: простушка Оленька приоткрылась ему с "обратной стороны луны", и еще более того, пытаясь расстегнуть пояс для чулок он наткнулся на булавку, укололся, ругнулся и утвердился было в своем первом варианте, но тут же забалансировал "на одной ножке" с еще большей амплитудой.
- Ты думаешь, я неряха, пуговицы не пришиваю? Сто лет пояс не носила, колготки только, а тут для тебя, как в кино, постаралась. Напялила, да располнела, и обеденный перерыв закончился, и после боялась к тебе опоздать...
В страсти Оленька громко кричала, Антон находил ее стоны искусственными, и снова сомневался, и когда часы прихватили к ночи утреннюю часть наступающего дня, он принял окончательное решение: распрощаться с нею навсегда, - варил кофе, она долго сидела перед трельяжем, - за воротами перешла на "вы", увернулась от поцелуя, заставляя его опять сожалеть о принятом решении.
- Да не забивайте вы себе голову, Антон Сергеевич! Я обыкновенная, женская, женщина. Надумаете, звоните, только я увольняюсь, я больше не смогу там находиться, а вы... Вы сильный, задумаете - найдете. Прощайте!
Антону очень хотелось, чтобы она обернулась, и она выполнила его желание: потрепетала перчаточными крылышками над перекрестком.
Убирая постель, Антон мысленно просил прощения у отца за проявленную слабость, и получил его, потому что почувствовал в себе легкость от испарившейся ответственности, чего не произошло в соседней комнате: Богородица смотрела с укоризной, и он, наскоро перекрестившись, шмыгнул из нее в прихожую и обегал все другие тупики дома, - перед дверью же в свою комнату пролетал с низко опущенными глазами, но так и не освободившись от чего-то угнетающего, хотя и неконкретного, выбежал на улицу, ускоренным шагом добрался до телефонного автомата, судорожно набрал номер и, услышал то, что и должен был услышать в это время суток: жена и дочь не отвечали.
И наступила весна, не такая, как в детстве, быстрая - с ручейками и корабликами, а затяжная, с незначительными температурными и влажностными перепадами между днем и ночью, рыхлая, вялая и вязкая, прячущая солнце то ли "под", то ли "над" серым облачным покрывалом. В дневное время суток жена и дочь не отвечали, вечером - нехотя, устало, односложно, и, казалось, бесконечно.
Как-то возвращаясь из этой бесконечности, он вздрогнул от еще не притупленного временем того, ночного окрика, в спину: "Антон!.." Загребая носками кирзовых сапог весеннюю жижицу, к нему направлялся Куркуль - сосед, по определению, но только географически, по существу же - инопланетянин с персонально писанной конституцией для него, его жены, и двух его дочерей. Его непокоренный "блиндаж" торчал, над мощным заборным укреплением в два человеческих роста, серебряной крышей, изумительной по осени яблочной, фантастического сорта, россыпью, - сколь привлекательной, столь и недосягаемой, - а первосентябрьские букеты его дочерей пахли такими купюрами, что кружили головы бойким сорвиголовам, и не только им, - но у Куркуля было ружье, которое он демонстрировал с необычайным грохотом всякому, кто нечаянно переезжал его курицу, не соблюдающую правила уличного движения. Дуло при этом Куркуль направлял вверх, но кто мог дать гарантию, что в его крупной, нечесаной головушке не произойдет координатного сдвига с необратимым результатом. Утром он тарахтел мотоциклом с коляской, объезжая задние проходы городских предприятий общепита, не гнушался свалкой, - перекуривая махоркой у огромной трубы, вкопанной для острастки лихих водителей, норовящих экономить бензин за счет, обнимающих его собственность, подпаленных березами, газонов, вслушивался придурковатой, по-детски, улыбкой в сытое хрюканье, чавканье, кудахтанье, ржание и, конечно же, в баскервильный, судя по басам, дуэт. Его бройлерный петух, черно-рыжий, с крутой хвостовой радугой и кровавым, сочным, модно заломленным на глаз гребнем, страшно стеклянился другим. Опираясь на адекватный нрав своего хозяина, петух претендовал и на чужие территории, и, надо сказать, с его авторитетными шпорами мирились не только несушки. Вечером же он выкатывал под ласковые, солнечные лучи ослепительно - вишневую "Ниву", опирался локтями на капот, вероятно, объяснялся ей в любви, - отгораживаясь или, наоборот, привлекая к отполированной заднице внимание рассыпанного по скамеечкам люда.
Ладонь Антона не уступала Куркулю разве что только размерами, мужицкими же ее признаками: каменным весом, мышечными буграми, наждачной шершавостью, и даже черноземным ожерельем под сломанными, слоеными ногтями, признавалась значимой с первого касания.
- Можа ко мне заглянем? - темными колючками слукавил он из-под ондатровых бровей (кстати, и в пушном деле он первенствовал на местном рынке). - А можа и тута! - обнародовать внутриблиндажную тайну было не в его правилах. - Тепленько. Посевная не за горами. Будешь, али опять куда сбежишь?
- Буду, - ответил Антон.
- А то и правильно...
Разговор явно пробуксовывал, Куркулю требовалось вырулить на свой интерес, и он тяжело поворачивал мозгами по разным направлениям, да как-то видимо все не туда, - желваки на лице породили волны, которые докатились до дремучей растительности в ушной раковине, заставив и ее дышать болотной кочкой.
- Цыгана с плугом нанимать буду, заодно и тебе вспахать можно, - брезгливо скользнул колючками вдоль антоновского забора, - чево у тебя, с ноготок, а у меня, - доверительно качнулся угрястым носом к Антону, переходя на шепот, - четыре огорода - то, один в лесу, одна беда - грабят...
- Да я как-то в кооперации с бабой Маней, - Антон даже приблизительно не нащупывал его истинного намерения.
- А и бабу Маню прихватим! Можа и за моим хозяйством приглядит, а ты все один да один теперь?
Лучше, чем просто замолчать, придумать было трудно, но Куркуль продолжал говорить в режиме диалога, соблюдая очередность и время, отведенное им самим Антону.
- Бобылем никак нельзя, ну как без бабы... Постирать там, ублажить. Она хоть и не человек, да как без нее, а мужик, тот делом заниматься должон, не босяком, в один день спустить можно нажитое... Лидка моя на выданье, да все прохвосты одни ластятся, а ты хоть и старый, да можно сказать в моем скусе, да и Лидка перестояла, так что сладить можно... Видел я, как она за тобой в щелки подсматривала... А?.. Что скажешь?..
- Да я вроде как женат еще...
Старшая дочка Куркуля Лидка - на удивление некрасивое создание в такой степени, что возраст ее мог заинтересовать разве что чиновника при заполнении официального бланка, - в жизни же мужицкие, пришибленные взгляды, в страхе цепляясь за носки своих обувок, спешили мимо этого среднего рода с огромными ступнями, над которыми рокотало что-то глухое и темное меж прореженных зубами редутов. И вот теперь эта Лидка за неимением более подходящей кандидатуры предлагалась ему - Антону.
- Да я тут намедни видал, какой ты женатый! - не замечая сомнительной паузы, продолжил Куркуль, - краля в шубейке, конечно, знатной, да чужой, я так думаю, да и тела в нем на одну закрутку, а у нас все свое, натуральное... Да и с лица воду не пить... А?.. Что скажешь?..
Жена Куркуля была маленькой, но такой плотненькой - без единой складочки и в лице, и в одежде, неваляшкой, - ежедневным визгом оглушающая засыпающую округу: "Наташка!.. Домой! Я кому говорю, домой!" Младшая дочь была полной противоположностью старшей, и, если бы не крутой нрав отца, можно было бы сомневаться в их стопроцентном родстве, но младшую Куркуль и не предлагал.
- Два дома в одно хозяйство, я тут присмотрел, отец твой еще, Царствие ему Небесное, жив был, где тепличку поставить, саженцы где, зелень, картошку у тебя сажать не будем, свою девать некуда, воду протянем... А?.. Что скажешь?.. - Он все еще надеялся. - Тут, конечно, спешить ни к чему, помозгуй, а я вот чего хотел - то. Открытка пришла с химического завода, я там за бригадира, на "Жигуленка", шестерку, рубином... Сам знаешь, у меня есть, вот и подумал, не лишней, думаю, будет, зятьку будущему, - ухмыльнулся неприятно, как бы благодетельствовал никчемному, - ну там начальству сверху, как положено, а так цена государственная, чего пешком - то ходить солидному мужику. А?.. Что скажешь?..
Антон согласился, - совсем из других соображений, - но результат получился тот, на который Куркуль и рассчитывал.
- Довольно благодарен! - вот так (подпевая что ли?) выкрутил Антон. Он сам, будучи директором, подписывал подобные ходатайства, знал, каким образом приобретаются автомобили, а тут такая удача. - Только одна просьба, возьмите с меня деньги - как с постороннего, сколько сочтете нужным, чтобы вам не остаться внакладе.
- Да как же с будущего родственника втридорога, за каждую копейку отчитаюсь, - Куркуля подобный рарировал с необычайным грохотом всякому, кто нечаянно переезжал его курицу, не
