картина из собственного опыта. Прихожу в церковь, благоговейно с надеждой, а там поп еле на ногах стоит, держится за что-то, большой палец целиком загнал в ноздрю, физиономия красная. Мимо прошел, таким перегаром дыхнул, я чуть с ног не свалился... И теперь что прикажешь, мне опять к нему идти, в ноги кланяться?" "Не ходи, - сдержанно отвечал ему второй, - не кланяйся. Ты же не к Богу приходил, не в церковь, а в театр, и зрелище тебе не понравилось. А что до попа, как ты сказал, так с него и спросится, и по большому счету, пусть это тебя не волнует..." Тогда, в Загорске, да и еще вчера, после своего побега из местной церкви, Антон поддерживал первого, но сейчас, - он поднял глаза на икону, - он чувствовал истину в словах второго, и еще он понял, - так основательно понял, - что все открытия, которые еще ему предстоит сделать, таятся внутри него самого, и только...
В ворота забухали изрядно.
Стояли двое: "Дон Кихот", и , "Санчо Панса".
- Здесь поминки? - спросил "Дон Кихот", обшаривая глазками контуры Антона, стараясь заглянуть и за них, но тщетно. - Ну тут старик помер, наш друган, а мы вот только, - он нервно зажал двумя руками лицо в бледной, болезненной паузе, трудно выдавливая из него нужные слова, - приехали...
- Из командировки! - подшустрил вовремя "Санчо Панса".
- Во-во! Из командировки, и пропустили, значит, событие. А ты кто? - с подозрением воззрился он.
- Сын, - ответил Антон.
- Ну сын, похож! - согласился он, - ну тогда сам Бог велел! Тогда нас знать должен, мы с самих задков. Уезжал куда, коли нас не признал?
- В командировку.
- Во-во! В командировку, а то признал бы, я Вася, - "Дон Кихот" протянул руку, металлически холодную, - он Паша, - у того рука теплая из ватного кармана, - а мы, - он с небным всхлипыванием втянул в себя воздуха и побольше, - за грибками там, за ягодками, поутрянке, по этой, значит, уличке в лес, а дед, отец твой, тихинький такой, в спину, значит, закурить просит, ну мы завсегда и в рот и прозапас, не жалко, свой человек - то...
- Да отец мой, - улыбнулся Антон, - лет тридцать, как курить бросил. Выпить - да, но курить...
Вася на минуту растерялся, но Паша был при нем совсем не зря.
- Чего несешь - то? Закурить на том конце, - он придавал значения своим звукам уже двумя мельничными рукавами, - а тут другое дело, тут...
- Вспомнил! - Вася вновь подгребал инициативу к себе, - там инвалид был, - как он внимательно следил за реакцией Антона! (с инвалидом его кажется пронесло), - а тут наоборот все. Из лесу выйдем, передохнуть присядем, перекусить, ну и отец тут как тут. Ну за компанию нальем, вместе и оброкинем по маленькой.
Они скинули последние козыри, и теперь с нетерпением ожидали хода Антона, и тот сжалился.
- Выпить надо? - спросил он откровенно.
И получил в ответ облегченное, радостное, лучистое и счастливое:
- Ага!..
Вася обалдел от наличия целого ящика водки, оставшегося от поминок, и предназначенного для еще двух подобных (Антону почему-то первым приходило на ум определение совсем неуместное: праздника, усилием он подменял его - трагедией, - но и она не соответствовала тому состоянию, в котором он пребывал, и - драма - звучала фальшиво) мероприятий, глотал судорожно и сухо, пока примеривался к уровню жидкости в стакане, а в финале беспричинно тормозил о воздух небритым кадыком, захлебывался, и слезливо таращился опять же окунем, но фантасмагоричным, утопающим. Паша - жал на закуску без очереди, в другой же половинке процесса действовал по старшинству, успевая тем временем не только догнать напарника, но и значительно опередить его, сдвоенными хватательными ходами. Паша потянулся за второй бутылкой, - теряя равновесие, съехал со стула на пол, ухватился за рукав антоновой рубахи, потянул так, что рубаха запричитала, но и ее Паша перекрыл своим фальцетом.
- Мышь! - выкрикнул он, и, не удовлетворившись недоумением Антона, усилил категорию агрессивным образом. - Крыса! Крыса! Вон побежала!..
Паша вел себя совершенно странным образом: не сводя глаз с Антона, грызуна он мог обнаружить разве что ухом, но и разгадка не заставила себя долго ждать, - Вася возвращался из комнаты на веранду примагниченным к стенке листиком - сколь нетрезвым, столь и лукавым. Впервые, уж и не зная за какое время, Антон обнаружил улыбку на своем лице. Сложил пальцы в кулак, габаритами не уступающим Васиной головке, легонько ткнул в нос, ощущая под ним обреченную сырость.
- Где тут туалет? - тоненько опросил Вася потолочное пространство, скукоживаясь в человечка, привычного до битья, и прикрываясь вероятностью скрещенной защиты для слабых мужских мест, - лицом Вася не дорожил.
- Ладно уж, - усмехнулся Антон, - доставай! Чего спер?
- Ты чего к нему пристал? - бросился на помощь Паша, но встреченный нечаянной (и вправду нечаянной!) антоновской рукой, отлетел к стене, обмяк.
Вася из пазухи выудил отцовский кожаный пенал; Антон высыпал из него на стол запонки, булавки и вещицы, явно ему не принадлежавшие, - из ящичков тумбочки, - обручальные кольца, мамины серьги, брошь...
Но ни гнев, ни вполне бы оправданная злость, не обрушились на Антона, а пришло совсем неожиданное решение: собрав содержимое пенала, Антон, пригрозив гостям, словно нашкодившим щенкам, указательным пальцем, удалился в отцовскую комнату и скоро вернулся с ворохом одежды. Раздевал и одевал Васю с применением силы, - от носков до черного, кожаного пальто на ватине, - маловатыми пришлись только зимние, на меху, ботинки. У Паши капали из глаз слюнки, но шапка пришлась ему впору, и кое-как перчатки, - остальное - все-все! - Ваське, но с адекватной компенсацией Паше упущенной выгоды - двумя бутылками водки. Васька-то же предпочел бы компенсацию.
- Чо ржешь! - прикрикнул он на ошалевшего друга. - На двоих дали! - заискивающе обернулся к Антону. - Подтверди, на двоих!
- Уж как получится! - Антон прямо-таки выдавливал их, запутавшихся, в новой одежде, в брюзжащих претензиях друг другу, из дверей дома, и словно трудную сдвоенную пробку через ворота. Но там, на широком уличном просторе Паша вдруг задал такого стрекота, что Вася упал, забарахтался в снегу, и когда добежал до перекрестка, то заметался в двух противоположных решениях, потому что за ними, короткими тоже, были повороты, и куда завернул Паша, было известно только ему самому.
Вася облил матом все четыре стороны света, и предпочел - медленное прямо, - но затем убыстрил шаги, и побежал, вероятно, подталкиваемый родственниками Пашиных мыслей, - теперь проблема состояла только во времени: успеть бы! Антон рассмеялся широко, но все же грустно...
Проснулся он посреди ночи от чистого, ясного голоса, произносившего его имя: "Антон! Антон!", - замер в ожидании повторения призыва, но тщетно, - и в то же время он не сомневался, что слышал его уже вне сна. Антон накинул на плечи дубленку, вышел из дома, - тишина, только характерный шепот проплывающей мимо ночи, да деревенская перебранка собак на ее островах, за воротами звезды: крупные, яркие, чистые, как услышанный голос. Кажется, он успел ухватиться взглядом за кончик исчезающего шлейфа, - да! он увидел... но что он увидел? Голос? Да! Это был тот голос. Для сверки Антон громко выкрикнул в небо свое имя, и не услышал, но когда развернулся, чтобы шагнуть в ворота, снова ощутил его за спиной, и снова развернулся, и снова увидел кончик шлейфа между звездами. Не насторожился, не испугался мистического сюрприза, и, когда вернувшись, нечаянно обнаружил на лике Богородицы улыбку, зажмурился, и перепроверил свои ощущения, и сразу (вот так сразу!), поверил в происходящее. Антон так ясно понял, что все совершающееся с ним в этом мире далеко не случайно, что он послушен чьей-то высокой Воле, которой и принадлежал этот голос, и удивился той простоте, все объясняющей и расставляющей по своим местам, чуть-чуть сожалея о потерянном, на пустые блуждания, времени. "Но лучше поздно, чем никогда!" - сказал себе Антон, блаженно вытягиваясь на кровати и ощущая себя от кончиков пальцев вверху над головой между прутьев, до букетика роз на обоях на противоположной стене. Как хорошо, когда есть возможность вот так просто и логично, как бы сверху, очертить контуры прожитой жизни.
И наступила весна, не такая, как в детстве, быстрая - с ручейками и корабликами, - а затяжная, с незначительными температурными и влажностными перепадами между днем и ночью, рыхлая, вялая и вязкая, прячущая солнце то ли "под", то ли "над" серым облачным покрывалом. Концовка зимы осталась позади в виде однообразного, будничного тире, не короткого, но и не длинного, прерванного, пожалуй, единожды - появлением секретарши Оленьки. Антон позвонил ей из автомата утром, и она после окончания рабочего дня манерно (для чего придержала дорогой шубкой на ступеньках возроптавшую, было, женскую часть пассажиров) подала руку при выходе из автобуса, - говорила громко, успевая собирать вокруг себя пробегающие по лицам впечатления.
- В мире столько завистников! - бросила она отъезжающему автобусу в спину. - Столько завистников!.. А вы?
- А что я? - не сразу нашелся Антон.
- Вы, конечно, не завистник, но тогда вам завидуют очень многие.
- Особенно когда вы выйдете за меня замуж, - Антон как бы отменил в конце ее предложения точку, и без знаков препинания продолжил скольжение в русле ее голоса, - а на работе просто все лопнут от зависти!
- Да?! - Оленька вскрикнула, бедрами разогнала его руки в стороны, прильнула всем телом, преодолевая сопротивление из двух таких разноширотных прокладок: из овчины и песца, горячим дыханием приклеилась к уху. - Я верю в любовь с первого взгляда, а вы меня не обманете? Про вас говорят, - бабник, - кокетливо укусила его за мочку уха, - а я не верю...
Она вместе с сумочкой повисла на его руке, часто оглядывалась назад, вероятно, сказывалась привычка, - улица в оба конца подмораживалась одиночеством, - и говорила, говорила, говорила, удаляя его от неосторожной шутки о замужестве, и лишая возможности вернуться к ней в будущем (если таковое состоится) без царапающих коготков по уязвленному женскому достоинству. Частенько сбивалась на привычки своего босса, спохватывалась, и тогда останавливала Антона за руку, прижималась грудью, заглядывая в глаза.
- Вы ведь не ревнуете меня? Он такой потный и противный. У меня ничего с ним не было, правда...
Антон согласно кивал головой, и к концу пути сам себе не мог ответить на вопрос: зачем, зачем он пригласил ее к себе, и сразу в дом? - вдобавок и она обсыпала его вопросами, разочарованными восклицаниями, жаркими, и неожиданно холодными, карими всполохами между ресничных, густо вымазанных частоколов - словно елочными игрушками.
- У вас нет гаража? И машины? В этой деревне? - она прямо-таки наезжала на мужицкую хрипотцу в голосе. - Впервые вижу таких руководителей. Нет водопровода, и туалет на улице? - бросилась в четвертую октаву, - да меня под пистолетом ночью не выгонишь на улицу! Как же здесь жить?
Антон отвечал спокойно, и размеренно:
- Машину я куплю завтра же, всегда ездил на служебных, поэтому не испытывал особенной надобности. Гараж выстрою за лето. Основное место проживания в квартире, в городе, а здесь, на окраине, дача.
В его словах не было неправды, но отсутствие других необходимых поясняющих слов, для чего и использовалась
