все так же после зачетов выгребаются уборщицей бюстгальтеры и трусики?.. Конечно! - Антон как бы вчера защитил дипломный проект, и еще не раскусил горечи в словоплоде - коллизия (поражения его преследовали значительно чаще побед), и был рад тому, что тема производственной его деятельности выпала как бы сама собой.
Зазвонил телефон на столе Али, она поднесла трубку к уху, дернулась и напрягла струной спинку, отвернула лицо на всю длину шнура, приглушила голос и даже побледнела.
- Сегодня вторник, мне в детский садик... Муж во вторую смену... - Уронила на пол шариковую ручку, потянулась, и обреченно повисла все на том же телефонном шнуре. - Нет-нет! Алексей Иванович, я что-нибудь придумаю. - Положила, после рассеянного промаха, трубку на место, раскрыла сумочку, достала зеркальце, - все делала вяло, - подвела вишневым губки. - Пошла я, - отстучала шпильками мимо тускнеющего Садердинова. - До завтра...
Домой возвращались вместе на "Жигулях", и на "ты".
- Жалко бабенку, - сокрушался Садердинов, - но надежная, ни за что не проболтается, а ты это, погорячился я насчет живодера, не вздумай ему передать, такое говно, скажу тебе. Мне бы только до пенсии дотянуть. - Для того чтобы поделиться последней мыслью, он вернулся от подъезда к автомобилю со стороны водителя. - Смотри, никому... - Не для целой мысли вернулся, а ради этих двух последних, через запятую, словам.
Вторник остывал...
Реактивный самолет написал в небе - "я": выехал левой, припухшей, ножкой буквы на чистый, голубой лист, нарисовал рожицу, другой исчез за горизонтом, - перо исчезло, инверсионные чернила поползли по промокашке, вероятно, оставляя следы на том, что являлось ей опорой. Антон ощутил желание встать ногами вверх, смахнуть промокашку и вписать в космическую страницу свое, личное, - вероятно, он и сделал какое-то движение в этом направлении, потому что качнулся, теряя равновесие, и, стремясь не нанести смертельных ранений младенческой зелени, оставил ноги в линеечке меду грядками, упал же расчетливо на руки в податливое пухом тепло. Поднялся, отряхнулся, отмечая очень экономную, безукоризненную, грядочную геометрию, заложенную еще отцом - нечто подобное наблюдалась им из иллюминатора самолета перед посадкой. Деяния рук человеческих внизу притягивали глаза плывущим совершенством - но он-то знал, что, выпав из самолета, ему суждено приземлиться на кривую в лужах улочку в мусорных болячках, - в неопрятное человеческое равнодушие. Отец же обустраивал свой мир, вовлекая в него только семью и тех редких людей, которым мог быть интересен, и, главное, - при этом не претендовал и на толику чужого, используя при этом, - Антон усмехнулся итоговой казенности своих размышлений, - свои внутренние резервы.
Антон страшился новой работы. Обчихав заваленные книгами закоулки дома, он остановился на двух основательных томах: "Газодинамика" и "Аэродинамика", и поочередно, судорожно, переворачивая страницы стопками, ужасался содержанию - в них не было текста, а многоэтажные формулы, не довольствуясь пожелтевшим, разбухшим шестисотстраничным пространством (только в одном томе!) выплескивались на стол, стул, стены, на настольную лампу, опутывая загадочной сетью поглупевшую головушку Антона, - закружили ее. Со студенческих лет Антон ненавидел "е" - основание натурального логарифма, ложно спрятавшегося под обыкновенный заряд электрона в формуле Шредингера, - физик тогда испортил ему настроение на все каникулы, и вот теперь это расплодившееся "е" - таращило свои тараканьи усики из-под каждого арифметического знака. "Спокойно, - говорил себе Антон, - спокойно, не торопись", - снова и снова вгрызаясь в несъедобную математическую глину.
Утром баба Маня прошлась передником по запотевшему ветровому стеклу автомобиля.
- Уснул, а свет не погасил, - укорила его, но после пояснения с удовольствием подтвердила. - А как же, усе помню, по всей деревне тьма, а в твоем, значит, спать не собирались. Не боись, головушка у табе светла, сдюжишь. - И перекрестила его, тронувшего к перекрестку.
Садердинов положил на стол перед Антоном добрую дюжину пухлых папок и ворох чертежей.
- Осваивайся! Наша задача - пустить стенд, проводить испытания, и главное, показы важным господам из правительства, иностранцам, и иже с ними. Голова наша в Москве, а мы хвостики, что укажут, то и делаем. У нас отдел двадцать первый, у них - первый. Советую этого не забывать. - Толкнул ногой дверь в коридорную черноту со светлой полоской неприкрытой еще одной двери. - Виктор Герасимов! - крикнул, и пояснил, - твой подчиненный - мужик специфический, привыкнешь...
Через порог перешагнул Виктор Герасимов, - медленно, не вынимая рук из надколенных карманов комбинезона, от чего тот казался частью спортивной амуниции, призванной защищать ноги от просто - таки страшных ударов. Дышал он тяжело, с подсвистом, но не от болезни, а от постоянно голодного на кислород грузного тела. В ответ выудил - таки кулачище из кармана, разжал пальцы, позволяя потрогать толстые, иссеченные черными следами металлических кромок, пальцы со слюдяными, расщепленными слесарным трудом, ногтями.
- Муму, не надо, слышали, - прогнусавил (нарочито?) он.
- Какое муму? - Антон чуть запаздывал с открытием. - А! Имеете в виду Тургенева?
- Во-во...
Подробностей в описании литературного героя Антон припомнить не мог, но в целом соглашался с его настоящим прототипом. На его широченных плечах рубашка повизгивала, усмиряя мышцы до вынужденной сутулости, лишенный пуговиц клин выпускал наружу тропическую на груди растительность, загорелый от постоянного контакта со смазкой живот беременел в пику поджарому Садердинову. Простенько укороченные под Иванушку немытые лохмы не знались с крупным, и в общем-то некрасивым, лицом.
- Покажи стенд! - Садердинов подтолкнул Герасимова в спину к двери, Антона же придержал за руку, наклонился к уху. - Ничего не понимаю... Адольф подписал приказ, тебя - завотделом, а друг твой, Норкин, сбегал к нему и переписал на завсектором. Сарафанное радио сообщило. Но только ты никому, ни-ни! - приложил к губам, обезушенный за ночь указательный палец и, перехватив взгляд Антона, отмахнулся. - Жена поплевала, мелочи... А то был бы сейчас моим начальником!
Мелкая радость Садердинова исчезала под более крупной пакостью Алексея Ивановича, - по сути справедливой, - ну какой из Антона заведующий научно - исследовательским отделом? - но в то же время в его душе зародилось какое-то квадратное неудобство с царапающими, при каждом шаге, углами. Герасимов раскачивался впереди, с одной разбитой бутсы на другую, папиросные выдохи так порциями и повисали в воздухе, надеясь на повторное их использование, но Антон маневрировал между ними и более ядовитыми мыслями. Еще вчера, мечтая получить хоть какую-нибудь работу, теперь сожалел об утерянной (она была так близко!), высокой должности. В Англии однокашники почитают великим долгом помогать друг другу, - рассуждал он, - вспоминал, как мама организовывала помощь семье Норкиных, - он почувствовал медицинский запах кипящего на плите стерилизатора с шприцем для уколов Норкину старшему, - и бесплатно... "Да что же я, совсем идиотом стал?" - грубо, хотя и мысленно, оборвал себя Антон, и, видимо, не только мысленно, потому что Герасимов обернулся.
- Чево? - На его головушке пирожком лежала шляпа, рожденная ковбойской, но с безобразно обкорнутыми, особенно спереди, полями, и пояснил кому-то другому, к которому явно приравнивал Антона. - Вакуум! Дело сурьезное!..
Его сакраментальность помогла Антону отвлечься.
- У тебя был другой начальник?
- Штабс-капитан в отставке, - раскрылся Герасимов в ухмылке одиноко светлыми, но такими крепкими, на зависть, зубами, - скручивая шляпу в замасленный рулет, развернулся и закачался, едва умещаясь на дорожке из бетонных плит, медведем раздвигая ивовый туннельчик для Антона. - Запил, и сбег!
- Почему? - спросил Антон.
- Я и говорю: вакуум - дело сурьезное...
Бетонная "ручка" внезапно оборвалась, и взору Антона представилась "сковородка" из насыпного грунта, окаймленная по всему периметру болотными зарослями. На ней большое промышленное здание, второе поменьше, между ними и вокруг, и вверх тоже, - замеревшее научно - фантастическое "кино", - под воздействием невидимых лучей живая цивилизация исчезла, и все ею созданное тихонечко остывало, и ему, Антону, теперь предстояло вдохнуть в нее свежую душу. Отгороженность от остального мира его сразу успокоила, - теперь-то он был уверен, что справится, как в драке: в углу Антона достать никому не удавалось.
В диспетчерской, во всю стену висела принципиальная схема стенда, - Антон углубился в нее, вышел на улицу, сравнил с натурой, вернулся, пролистал спецификацию, и, весело, с силой, ударил рукой по столу.
- Все ясно!
- Ишь какой шустрый, - тихонечко пробубнил Герасимов.
- Что ты сказал своему начальнику? - Антон шутливо, с кулаками, подступил к нему. - Повтори! Что ты сказал?
- Я говорю, - он широко, пятерней, почесал брюхо, - вакуум - дело сурьезное...
Антон, студентом, распушил перья перед требовательным экзаменатором, использовал орголитовую пластинку в виде указки, и даже оперировал приблизительными скоростями воздуха, улавливая слабую аналогию с любимыми хладагентами из недавней профессии.
- В общем стенд - не что иное, как жилой микрорайон, собранный на одном пятачке, в масштабе один к одному! - бойко закончил он.
- Так-то оно так, - Герасимов пропахал на любимом животе нотный стан, заводя все ту же, приевшуюся пластинку, - но вакуум...
- Ну что ты, как попка! - раздраженно оборвал его Антон. - Чего-нибудь свеженького можешь?
Герасимов по-детски насупился, упрятав кулаки в карманы, вышел (Антон последовал за ним к макету мусоропровода), молча, загрузил стояк, нажатием кнопок поднял и опустил клапан, - стояк разгрузился, - он все повторил сначала, но на стадии подъема клапан вдруг дернулся, остановился, и мерзко зарычал на застрявшую в тарелочной челюсти, щепку.
- Раз открылся... второй, третий, пятый - нет, человек запил и убег.
- Почему в первый раз открылся?
- Чурочку поперек горла, для начальства, ложу, выручает...
- Мы так работать не будем! - с совсем не уместным пафосом выкрикнул Антон, и покраснел, потому что увидел себя в зеркале: небритое, ленивое лицо Герасимова, вдруг, оказалось выразительным и точным...
Пряча смущение, Антон, описал задранным подбородком круг, заключая в него все металлические конструкции, значительную часть неба, и облако с надутыми для важности щеками, взобрался на трубу, как бы это сделал слепой человек без палочки, нащупывая препятствия носком ботинка, двинулся по кольцу, с первых же шагов вынужденно приземляясь (скорее - приводняясь) взглядом для собственной безопасности: трубы прогибались под тяжестью его тела, обнаруживая под дышащим зеленым ковром коричневую жижу, но там, в центре кольца, зазывно покоилась теплая, зеркальная гладь - такая привлекательная ложью. "Ты уже не директор, - твердил себе Антон, - довольствуйся тем, что имеешь. И вообще, в чужой монастырь со своим уставом не ходят!" Твердить - то он твердил, но что было делать с конституцией, писанной для него лично, аж тридцать пять лет назад?..
На
