соблюдающую правила уличного движения. Дуло при этом Куркуль направлял вверх, но кто мог дать гарантию, что в его крупной, нечесаной головушке не произойдет координатного сдвига с необратимым результатом. Утром он тарахтел мотоциклом с коляской, объезжая задние проходы городских предприятий общепита, не гнушался свалкой, - перекуривая махоркой у огромной трубы, вкопанной для острастки лихих водителей, норовящих экономить бензин за счет, обнимающих его собственность, подпаленных березами, газонов, вслушивался придурковатой, по-детски, улыбкой в сытое хрюканье, чавканье, кудахтанье, ржание и, конечно же, в баскервильный, судя по басам, дуэт. Его бройлерный петух, черно-рыжий, с крутой хвостовой радугой и кровавым, сочным, модно заломленным на глаз гребнем, страшно стеклянился другим. Опираясь на адекватный нрав своего хозяина, петух претендовал и на чужие территории, и, надо сказать, с его авторитетными шпорами мирились не только несушки. Вечером же он выкатывал под ласковые, солнечные лучи ослепительно - вишневую "Ниву", опирался локтями на капот, вероятно, объяснялся ей в любви, - отгораживаясь или, наоборот, привлекая к отполированной заднице внимание рассыпанного по скамеечкам люда.
Ладонь Антона не уступала Куркулю разве что только размерами, мужицкими же ее признаками: каменным весом, мышечными буграми, наждачной шершавостью, и даже черноземным ожерельем под сломанными, слоеными ногтями, признавалась значимой с первого касания.
- Можа ко мне заглянем? - темными колючками слукавил он из-под ондатровых бровей (кстати, и в пушном деле он первенствовал на местном рынке). - А можа и тута! - обнародовать внутриблиндажную тайну было не в его правилах. - Тепленько. Посевная не за горами. Будешь, али опять куда сбежишь?
- Буду, - ответил Антон.
- А то и правильно...
Разговор явно пробуксовывал, Куркулю требовалось вырулить на свой интерес, и он тяжело поворачивал мозгами по разным направлениям, да как-то видимо все не туда, - желваки на лице породили волны, которые докатились до дремучей растительности в ушной раковине, заставив и ее дышать болотной кочкой.
- Цыгана с плугом нанимать буду, заодно и тебе вспахать можно, - брезгливо скользнул колючками вдоль антоновского забора, - чево у тебя, с ноготок, а у меня, - доверительно качнулся угрястым носом к Антону, переходя на шепот, - четыре огорода - то, один в лесу, одна беда - грабят...
- Да я как-то в кооперации с бабой Маней, - Антон даже приблизительно не нащупывал его истинного намерения.
- А и бабу Маню прихватим! Можа и за моим хозяйством приглядит, а ты все один да один теперь?
Лучше, чем просто замолчать, придумать было трудно, но Куркуль продолжал говорить в режиме диалога, соблюдая очередность и время, отведенное им самим Антону.
- Бобылем никак нельзя, ну как без бабы... Постирать там, ублажить. Она хоть и не человек, да как без нее, а мужик, тот делом заниматься должон, не босяком, в один день спустить можно нажитое... Лидка моя на выданье, да все прохвосты одни ластятся, а ты хоть и старый, да можно сказать в моем скусе, да и Лидка перестояла, так что сладить можно... Видел я, как она за тобой в щелки подсматривала... А?.. Что скажешь?..
- Да я вроде как женат еще...
Старшая дочка Куркуля Лидка - на удивление некрасивое создание в такой степени, что возраст ее мог заинтересовать разве что чиновника при заполнении официального бланка, - в жизни же мужицкие, пришибленные взгляды, в страхе цепляясь за носки своих обувок, спешили мимо этого среднего рода с огромными ступнями, над которыми рокотало что-то глухое и темное меж прореженных зубами редутов. И вот теперь эта Лидка за неимением более подходящей кандидатуры предлагалась ему - Антону.
- Да я тут намедни видал, какой ты женатый! - не замечая сомнительной паузы, продолжил Куркуль, - краля в шубейке, конечно, знатной, да чужой, я так думаю, да и тела в нем на одну закрутку, а у нас все свое, натуральное... Да и с лица воду не пить... А?.. Что скажешь?..
Жена Куркуля была маленькой, но такой плотненькой - без единой складочки и в лице, и в одежде, неваляшкой, - ежедневным визгом оглушающая засыпающую округу: "Наташка!.. Домой! Я кому говорю, домой!" Младшая дочь была полной противоположностью старшей, и, если бы не крутой нрав отца, можно было бы сомневаться в их стопроцентном родстве, но младшую Куркуль и не предлагал.
- Два дома в одно хозяйство, я тут присмотрел, отец твой еще, Царствие ему Небесное, жив был, где тепличку поставить, саженцы где, зелень, картошку у тебя сажать не будем, свою девать некуда, воду протянем... А?.. Что скажешь?.. - Он все еще надеялся. - Тут, конечно, спешить ни к чему, помозгуй, а я вот чего хотел - то. Открытка пришла с химического завода, я там за бригадира, на "Жигуленка", шестерку, рубином... Сам знаешь, у меня есть, вот и подумал, не лишней, думаю, будет, зятьку будущему, - ухмыльнулся неприятно, как бы благодетельствовал никчемному, - ну там начальству сверху, как положено, а так цена государственная, чего пешком - то ходить солидному мужику. А?.. Что скажешь?..
Антон согласился, - совсем из других соображений, - но результат получился тот, на который Куркуль и рассчитывал.
- Довольно благодарен! - вот так (подпевая что ли?) выкрутил Антон. Он сам, будучи директором, подписывал подобные ходатайства, знал, каким образом приобретаются автомобили, а тут такая удача. - Только одна просьба, возьмите с меня деньги - как с постороннего, сколько сочтете нужным, чтобы вам не остаться внакладе.
- Да как же с будущего родственника втридорога, за каждую копейку отчитаюсь, - Куркуля подобный разворот событий вполне устраивал.
И в дальнейшем, - оговаривая распорядок завтрашнего дня, первая половина которого Антону отводилась на сбор необходимых средств, и во второй половине, когда радостное, сытое чувство приобретения удобно пристроилось внутри на уровне желудка, - его не покидал тот же червячок, рожденный под сердцем, что и в ложных паузах общения с Оленькой: он никогда! ни при каких условиях не станет куркулевым зятем, но почему-то оставлял щель для несбыточной его надежды и, пригнав "Жигуленка" к дому, он не препятствовал куркулевской энергичной деятельности и во дворе, по расчистке площадки под автомобиль, и в ремонте рассыпавшихся от долговременной бездеятельности ворот, и в доме, - чрезмерно хозяйской его расторопности при накрывании стола.
- Ну что? За всеобщее счастье! - поднял Куркуль первую рюмку, и больно высверлил в Антоновом лбу два колючих отверстия.
Антон поперхнулся...
Пройдет совсем уж немного времени, лужи подсохнут, и в самом начале весенне - полевых работ, Куркуль, вдруг, выбежит на середину улицы с топором, и с дикими децибелами (на такие могла быть способна только его широкая, крестьянская грудь), бросится вдогонку за парящей в дорожной пыли женой - неваляшкой. Споткнется, и уронит топор на левую (или правую?) ступню, острием вниз, окропит возвращение к своему дому красной "ртутью", - скорую вызывать не позволит, - скрючится, раскалится до запредельного жару, и скончается от заражения крови. И менее чем через год, при совсем уж невыясненых обстоятельствах, уйдет из жизни его неваляшка, и две дочери схватятся в смертельной схватке за обладание несметных "блиндажных", и за его пределами, богатств. Младшая одолеет старшую (вытеснит ее в хрущобную однокомнатную квартиру где-то на задках городской жизни), не мешкая выйдет замуж, и удачно, потому как ее муж нарастит ограду до уровня третьего этажа, прихватив в ее пределы и куркульную трубу, и березы, и рябины с газонами - в общем все то, что нельзя отнести к проезжей части дороги, - утроит сытое хрюканье, чавканье, кудахтанье, ржание, и конечно же усилит баскервильный дуэт устрашающими контрабасами. И только бройлерный петух, черно-рыжий, с крутой хвостовой радугой и кровавым, сочным, модно заломленным на глаз гребнем останется в единственном экземпляре. Наташа начнет совершать по вечерам выезды на автомобиле иностранного производства, но прежде чем сесть за руль, она подолгу будет опираться локтями на капот, - вероятно, объясняться ему в любви, - отгораживаясь, или, наоборот, привлекая к широкой, плиссированной заднице внимание рассыпанного по скамеечкам люда.
Антон установит над могилками родителей деревянный, дубовый крест, укажет отцу рукой на рубиновые зайчики от стоявшего на окраине кладбища автомобиля: "Как ты хотел батя, на твои деньги, - и вздохнет, - Господи! Прости меня, грешного!" И дома, представ пред осуждающими очами Богородицы, снова, и в который раз, сокрушенно вздохнет: "Господи! Прости меня грешного!"
Перекапывая землю бабе Мане, он расскажет ей о постоянно гложущем червячке, и она изречет ему, и тоже в который раз:
- Причаститься бы тебе надо, сынок, причаститься, исповедаться и причаститься!
Возможно ли это? - исповедаться, ничего не утаивая, за тридцать пять! прожитых лет... Были моменты, которых он и краешком не хотел касаться, и не то чтобы не хотел - не мог, - потратить столько сил, чтобы вытолкнуть далеко за периферию своего сознания, и снова добровольно содействовать их возвращению? А если подойти к исповеданию дифференцированно? Кое-что исключить за давностью лет? Потому, что он, Антон, сегодня уже другой, и к чему ворошить старое?.. Нет! Конечно, нет! Лгать Богу?! Это вообще лишено всякого смысла. Тогда уж лучше не исповедоваться вовсе, или чуть позже?.. Когда? Завтра? Послезавтра? Не знал Антон ответов на подобные вопросы, боялся он их, - даже та, совсем маленькая, безобидная сценка из его детства, о которую он спотыкался и до сего времени, набегала болью и стыдом на его лицо.
Праздничный утренник во втором, или в третьем классе. Довольные, раскрасневшиеся танцоры, под оглушительные аплодисменты, сбивают за кулисами Антона с ног. Тяжелый занавес окатывает Антона последней волной, замирает, - и по ту сторону гаснет прибой, - лампы сверху как множество солнц, - чья-то последняя мелкая пробежка через всю сцену, и - "три - четыре" - учительницы Веры Антоновны, - и потолочная белизна ослепляет Антона. "Что ты ржешь, мой конь ретивый, что ты шею опустил!.." - кричит он в молочное пространство, набирает в легкие воздуха, и... нечаянно встречается глазами с мамой. Она очень внимательна - подалась вперед всем телом, ее рот полуоткрыт, на ее коленях новая, подаренная папой, сумочка, у нее сегодня день рождения, - Антон дарит ей стихотворение. Он чуть-чуть наклоняется в сторону, чтобы разглядеть получше сумочку и, напрочь забывает текст. Кашель множится, из-за кулис через него перепрыгивают в зал чересчур громкие подсказки пионервожатой, - Антон молчит. Занавес закрывается, Вера Антоновна подбегает к нему: "Что с тобой?" "Я вспомнил!" - кричит он, и занавес снова разбегается в разные стороны. "Что ты ржешь, мой конь ретивый, что ты шею опустил!.."
Зал взрывается хохотом, свистом... И в третий раз занавес распахнется перед ним - и одинокий ретивый конь растворится в беснующемся табуне лошадей, и, перекрывая топот, Антон ринется к Вере Антоновне, и сорвет пуговицу с передника пионервожатой: "Она! Она не там мне подсказывает! Это все она!.."
А мама уходила из зала преждевременно согбенной, старенькой, и сумочка у
