его пути лежала, ящерица? - не очень большая, но препротивная, с длинным, хвостовым лезвием, перпендикулярным распластанному тельцу в крокодиловой коже. Мерзкая рожица сохраняла до поры ядовитый язык в сомкнутых челюстях, замороженный в желто-красных юпитерных кольцах зрачок довольно быстро лишился интереса - прикрылся складочной портьерой, оставив (на всякий случай) подсвеченным желтый сегментик. Четырехпалые (или пяти?), сильные лапы поддерживали тушку над перегретой солнцем поверхностью трубы, видимо, предохраняя от ожога бледное, незащищенное брюшко. "Кыш!" - крикнул Антон, но ящерица даже не шелохнулась, он несколько раз подпрыгнул, приземляясь жестким кулем на каблуки, - портьера приподнялась и опустилась. Опустился на корточки и Антон, но на почтительном расстоянии. "Ты вот что мне скажи, - серьезно обратился к ней Антон, - как жить в этом мире, когда на пути одни крокодилы, как ты? Человеческих слов не понимают, ни обойти, ни объехать, ни перепрыгнуть, что скажешь? Молчишь... Возьму сейчас ивовый прут, и рассеку пополам!.. Но как тогда быть с заповедью: не убий? Молчишь..." Замолчал и Антон, прислушиваясь к чужой, болотной, и яростной жизни. И его веки начали опускаться на глаза, и его разморило жаркое солнышко. Ящерица неожиданно встрепенулась, скользнула по рыжему боку трубы и плюхнулась в воду, вызвав в ответ на поверхность пузырные извержения. "Терпение! Вот оно оружие против таких, как ты!" - не в первый раз Антон делал подобное открытие, но как быть с конституцией, писанной для него лично, аж тридцать пять лет назад?..
На другом конце кольца, там, где трубы начинали подъем, чтобы впиться под лопатку циклона, его ждал традиционно неотчетливый Герасимов.
- До этого места добежит, а дальше, хоть кол на голове теши.
- Ящерица! - обрадовался Антон, - я только что ее...
Герасимовский кулак вырвался из кармана, распускаясь одним указательным пальцем, метнулся к виску, - ну, конечно же, чтобы повертеться у него характерным вращением, - но вовремя спохватился, где-то на уровне ожесточившихся глаз.
- Какая ящерица?! Мусор!.. Ты! Вот что, начальник! Отпусти сегодня пораньше, надо мне. - В конце его просьбы не прозвучало вопросительного знака, а тон, выражение лица, и это первое, - "ты" - хлесткое и жестокое в его исполнении, просто уничтожали Антона.
И не дожидаясь, за демонстративной ненадобностью, ответа, Герасимов подвесил через плечо велосипед, и удалился с острова, и в другой ситуации Антон бы подметил несоответствие размеров седока и хрупкой машины, и наверное бы пошутил по этому поводу, и скорее всего - удачно, - но только не в этой. Он бесцельно бродил между воздуходувками, зачем-то поглаживал ладонями крышки трансформаторов, прошелся по всем лестничным маршам, вглядываясь в прокисшие рожи - рожицы манометров, - он плакал?..
Рабочий день заканчивался. Разбухнувший чертежами под мышками, Антон, ринулся к "Жигулям", чтобы уронить папки перед дверцей, справедливо не признававшей родным (общее колечко для ключей не в счет!) ключ зажигания, и краем глаза, а затем и в зеркало заднего обзора стянуть с любопытствующих лиц ненавистные выражения, рвануть с места и освободиться от них аж за прямым углом заводской ограды, с удовольствием оставляя там же тощую, опоздавшую фигуру Садердинова. Чтобы перед въездом на главную дорогу безрассудно, но удачно, отмахнуться от помехи справа, перелететь через жлезнодорожную эстакаду при полностью придушенной педали акселератора, обратить желтый цвет и долю красного светофора в свою пользу, заставив автобус как бы стукнуться тупым рылом о невидимую преграду, необъяснимым образом разминуться под аркой со встречным автомобилем...
Городская библиотека располагалась на втором этаже, и только на затяжной ее лестнице Антон вынужденно обмяк, обнаруживая противными - трясущиеся руки и колени. В читальном зале, на стуле главенствовала полная дама, между книжных полок, она же, широченным тазом, - как уж она там передвигалась в узких проходах, - но принесла то, что нужно, - выдать же книги на дом отказалась каменной статуей, с глухими, одышечными пыхами.
- Не дам-м! Неп-положено!
Антон положил перед ней краснокожую, гербастую паспортину.
- До завтра?
- Нет-т! - пыхнула она.
Но Антон, прихватив книги, выбежал из зала, и внизу, на его голову посыпались подушечные, милиционерные угрозы, - Антон счел их мелкими и несерьезными, впрочем, уже сидя в машине, как бы вернулся в ее ожесточенные зрачки с термоядерными взрывами. "Остынет, - успокоил он себя, - куплю завтра шоколадку, повинюсь, и оттает женщина..."
Баба Маня ползала между грядками на четвереньках, тихонько напевала, завидя Антона поднялась, двумя ладошками устроила козырек - "бабка в окошке" - да и только, прищурилась, и, что-то сказала. И Антон окончательно успокоился. Долго плывущее за Антоном солнце остановилось, зарделось, и ветерок послушно усмирился на макушке отцовой надежды - антоновке в белоснежном носочке; взъерошенная, черная с золотым отблеском гусеница захмелела от ошибки, приняв теплый бок дубовой, из-под коньяка? бочки за необыкновенную удачу; за оградой соседский пес, пресыщенный картофельным однообразием, жадно тянул носом антоновый воздух через щели, хитро нацеливаясь одним глазом на бабу Маню.
- Оглох, али как? - она громко затребовала к себе внимания.
- А! - отмахнулся рукой Антон от того, что еще так или иначе цеплялось за него из прожитого дня. - Одичал я тут с тобой, баба Маня!..
И пес тоже не сдержался, и она подхватила.
- Во, и собака чево табе гавкает? Поли, поливай, не забывай! Чево, плохи дела? - подошла поближе, как бы притаиваясь от собаки. - А ты помолись Заступнице нашей, Богородице. Попроси пособить! И Спасителю молитву прочитай, и все сладится...
- Баба Маня! - Антон обнял ее за плечи, чмокнул в щечку. - Как хорошо, что ты есть. Что бы я без тебя делал?
Она отстранилась.
- Окучать цыгана позовешь, али как? Али сам? Из меня - то кака сила?..
- Окучу, обязательно окучу, - он проводил ее до ворот, - в бочки тебе набрать воды?
- Мене завтра, делай, как сказываю!..
Сделал наспех, - и побыстрее к чертежам. Развернул, углубился в них, в книги, и.. - нашел, довольно скоро, причину заклинивания мусорного клапана.
Десятимиллиметровый эксцентриситет его оси вращения, по отношению к геометрическому вступал в противоречие с углом трения, но вводился он, к сожалению, не по глупости, а для более надежного уплотнения торца. Конструкция требовала полной переделки, - какой? - ему было уже достаточно опыта, чтобы не критиковать что-либо без альтернативного решения, - какого? - нужен был другой, лаконичный ответ.
Забрезжил рассвет, ответа не было, Антон завалился в спортивном костюме поверх одеяла, но тут же вскочил, включил свет, поклонился.
- Пресвятая Богородица! Молю тебя..., - задумался над тем, как же сформулировать свою просьбу, - ну, в общем, помоги мне найти удачное решение, - и, смутясь неуклюжести и мелочности своей просьбы, перекрестился. - Прости меня, Пресвятая Богородица, за мою глупость...
И надо сказать, ему приснился сон, технический, - про злополучный клапан, и, проснувшись, Антон не смог сразу привести в себя в нормальное, спокойное состояние, потому что сон был сродни менделеевскому с его периодической таблицей: этот самый эксцентриситет безболезненно переносился в опору винтового привода, что требовало совсем незначительной переделки с абсолютно аналогичным результатом...
Перепроверив себя в десятый, сотый раз, Антон ворвался в слесарную мастерскую.
Стояли фигурами, прямо и вполоборота, с папиросами в зубах, с руками отвислыми, или в боках, или ладонями на верстаках, - внимали к Герасимову в ухмылке с кулачными волдырями, - с появлением Антона волшебно засахарили лица, и в углу крякнули. Антон нервно (планировал же быть спокойным) выдернул из кармана, наспех набросанные, эскизы.
- Надо бы это сделать!
Каждый, вразнобой, произнес по одному слову, - уложенные в предложение они отсылали его - "по начальству". Вовремя вошел Садердинов, сказал: "Здрасьте! - интеллигентно опустив глаза долу, но не в чертежи, бросил бригадиру, - сделай, как просят!" "Вы бы ошибки проверили, сто раз переделывать?" - возразил тот. "Я проверил!" - соврал Садердинов, иезуитски, как бы в защиту, - крушение Антона ему было необходимо?.. Почему?.. Потому, что он хотел видеть Антона поверженным?..
В диспетчерской Герасимов готовился к открытой схватке, но Антон, прихватив коробку с ключами, молча, направился к клапану, Герасимов оголил спину в стороне; жарило солнце, слесарь из Антона не получался долго, в столовую на обед он не пошел, но справился.
- Я позвонил, - Антон обратился к Герасимову, так и не обернувшемуся, - кронштейны готовы, надо забрать. И еще, Садердинов сказал, что вы прекрасный газоэлектросварщик.
Герасимов принес детали, облачился в робу, нацепил маску, рукавицы, электрод демонстративно взял наизготовку.
Сборку Антон производил сам, и сам забросил первую порцию мусора, и вторую, - третью потребовал от Герасимова. Тот влажно сопел, собирая самые коварные фракции - щепки, но клапан срабатывал безотказно. После десятка испытаний Герасимов сдался.
С работы Антон уходил последним, невольным свидетелем нарушения трудовой дисциплины: подвыпивший охранник в проходной никак не мог справиться с запором, и прибегнув к услуге Антона, в спину же ему выплюнул совсем чем-то нелестным. Сил на него не оставалось, и для того чтобы машину загнать за ворота дома, - тоже, выключив двигатель, Антон пешим автоматом продолжал двигаться в том же направлении - в лес, на поляну, - и там он упал... в себя, заново переощущая прожитый день - без лиц, фактов, событий, диалогов, - только чувства, за минусом одной единицы, соответствующей победе. И позже, возвращаясь в вечерних сумерках, он забежал чрезмерно далеко назад - к первобытной общине и ужаснулся отсутствию разницы между людьми теми и настоящими: между охотниками, стоящими над поверженной тушей мамонта, и в очереди в заводскую кассу - борьба за выживание не изменила своей сущности, вырядилась только в сомнительные, на поверку, одежды. Ослабевший обречен услышать топот набегающей толпы?.. И как быть с заповедью: возлюби ближнего, как самого себя! Норкин, Садердинов, Герасимов - ближние?.. Баба Маня - исключение!..
Баба Маня ждала его у машины.
- Такую дарагую вешь на дороге бросил, я и табе полила, аж руки ломит.
- Спасибо, спасибо! - Антон подхватил ее под руку, увлекая через серенадную калитку. - Я не забыл, сейчас в момент наполним!
Она сидела на лавочке, раскачиваясь личиком в такт челночным его перемещениям между колодцем и бочками; его босые ноги с удовольствием утопали в мягкой, теплой земле, но, когда колодезное ледяное пламя проскакивало мимо ведра, он вскрикивал, смешно прыгал с ноги на ногу, и она молодо и очаровательно смеялась, - она любила землю, любила свой сад, - и любила Антона, как сына. В комнате под матрасом покоился узелок, - в нем все ее сбережения, и завещание в его пользу, - знала, что не положит поверх земли, схоронит по - православному, но чтобы с отпеванием в церкви и помином, - об этом ей еще предстоял с ним обстоятельный разговор, вот только улучить момента ей никак не
