с воротником и потерявшей форму кроличьей шапке. Поэтому я даже обрадовался, когда она убежала.
Больше мы не виделись, но я всегда был в курсе ее жизненных событий с маминых слов.
Ира с красным дипломом закончила исторический факультет и поступила в аспирантуру.
Вышла замуж, родила двух детей. У нее были проблемы с мужем, она его даже выгоняла, но потом сошлась с ним снова.
Довольно успешно работала преподавателем в педагогическом институте. Рано защитилась. Стала доцентом. Я хорошо запомнил, как мама обрадовалась моей диссертации еще и потому, что могла теперь рассказать Ире при встрече, что ее сын тоже не лыком шит.
В начале нулевых годов у нее был конфликт на кафедре, после которого ее уволили и в тот же год восстановили. Потом она защитила докторскую диссертацию, стала профессором и заведующей кафедрой.
Я не знаю, какую историческую проблему она решила. К тому времени я уже насмотрелся на ученых даже в метрологически состоятельных точных науках и мог представить себе, как ломала себя Ирина, делая карьеру на периферии в постоянно переписываемой области наук. Представление мое об этом было грустным, и рассказы мамы об ученых успехах одноклассницы меня не радовали. Считая, что ее закрутил околонаучный водоворот, я вспоминал, как горячо Ирина стремилась отличиться на олимпиаде по истории. Мне было жаль думать, что, вероятнее всего, она ошиблась со своей мечтой. И что, как умная женщина, знала об этом.
Несколько последних лет новостей о ней не было. Мама ее не встречала и думала, что Ира переехала. Мама помнила советское время и решила, что заведующая кафедрой не может жить с двумя детьми в старой двухкомнатной квартире, оставшейся ей от умерших родителей. Но оказалось, что Ира не переехала, а с переменным успехом боролась с раком, навалившимся на нее после развода с мужем.
Мама рассказала об этом год назад, увидев мою худую и неунывающую одноклассницу, декана факультета, в онкологии. А в этот приезд я узнал, что она умерла, стремительно сгорев за полгода.
Я не очень удивился этой новости, чем расстроил мою постаревшую маму. Она сказала, что Ирина всегда расспрашивала обо мне, и что у меня черствое сердце.
Я не стал расстраивать маму еще больше рассказом о том, что рак – это информационная болезнь, часто настигающая людей, тратящих свою жизненную энергию на соблазнившее их мертвое дело.
Зина (4)
Все-таки я продолжаю верить, что люди и должны и могут относиться друг к другу сердечно. Возможно, это не очень рационально, поскольку при первых встречах получается замечать только хорошие стороны человека, но, с другой стороны, - помогает возникновению незримых дружеских связей, которые мы так ценим и которые невозможно приобрести, если ни во что не верить и всегда быть настороже, стремясь вовремя углядеть плохое.
Конечно, бывает тяжело, когда, доверившись, ошибешься. Впрочем, судьба любит и хранит тех, кто верит; меня она тоже хранила, а те удары, от которых не уберегла, помогала пережить.
Еще один удар от прерванного товарищеского чувства доставил мне Андрей Андреевич – тоже старый знакомый. Сегодня он успешный и богатый человек. Многие, завидуя и не любя, называют его барином…
<…>
Андрей Андреевич многодетный вдовец. Его жена умерла четыре года назад, оставив ему на попечение трех взрослых дочерей и пятилетнего наследника капиталов. После смерти жены кроме денег ему интересны собственный загородный детский лагерь и частые заграничные вояжи, впечатлениями о которых он делится в бане. Перед моим отпуском он рассказывал об очередной такой поездке. На этот раз он был не в Штатах, Франции, Австрии или Португалии, а в нашей Анапе, на семинаре по индустрии детского отдыха.
Получилось так, что мы отстали от других парильщиков нашей компании, несколько раз заходили в парилку вдвоем, постучав друг друга вениками, и с благодатью телесного очищения мне вспомнилась старая приязнь, бывшая между нами. Может, и у моего компаньона сложилось хорошее настроение, или он почувствовал мое расположение, - в общем, душевно расслабился в ответ и между заходами в парилку рассказал о знакомстве с женщиной, которую, как мне показалось, я узнал.
Яркость восприятия рассказа Андрея Андреевича мне добавило пограничное с болезнью состояние, которое я тогда испытывал и которое пытался выгнать банными процедурами. Дело в том, что он познакомился, заболевая простудой, которую получил, купаясь в холодном море. И рассказ про его болезнь вкупе со знакомством соединился с моей борьбой за собственное здоровье, родив в ночном поту сон, в котором я словно переживал его чувства.
Представить в полусне-полубреду взволнованное море и пустой песчаный берег поселка близ Анапы труда мне не составило, потому что я там был и как раз в близкую к рассказанной, не удобную для купаний погоду, когда солнце прячется в задумчивой дымке, а сильный ветер гонит волны на берег, переворачивает пляжные скамейки и забрасывает песком ближние к пляжу торговые точки и асфальт. Сложнее было бы справиться с представлением гостиницы, в которой проходил семинар, и о которой Андрей Андреевич сказал, что одну звезду из четырех ей нарисовали авансом. Повезло, что про семинар и гостиницу в его рассказе было мало, а вся завязка истории и ее развитие были у моря и в штормовую погоду, - это и приснилось.
Поначалу я долго ехал в темноте, слушая морской гул и вой ветров и чувствуя жар сильно разгоряченного во время банкета тела, хоть и обдуваемого порывистым свежим ветром, но мало на это реагирующего. Постепенно вокруг стало проясняться, и я увидел под собой китайский квадроцикл, взятый напрокат у прячущихся от ветра в куртках с капюшоном местных джигитов, и начал узнавать местность, по которой ехал.
Одной моей половине еще было жалко денег за почасовую аренду машинки, потому что это была какая-то неразумно дорогая и неподходящая цена, - и это был я и моя жадность, задушившая в свое время желание промчаться по косе до Тамани. Другая моя половина денег уже не считала и догоняла два других квадроцикла с москвичами, утянувшими меня из-за банкетного стола проветрить мозги.
Я гнал мимо песочных куч в виде вала, сложенного стихией вдоль всего равнинного берега и отделяющего пляж от первых к морю строений. Взгляд стремился вдаль, к видному как на ладони городу, кажущемуся игрушечным на фоне мутных гор, а по пути цеплялся за выглядывающие из-за вала новые пансионаты, за проходы от них к морю и за перекатные ложбины по склону и верху вала, где среди песка укоренились невысокие кривые деревца и кустарники.
Когда многоэтажки Анапы приблизились и четко нарисовались горные силуэты за городом, соперники-москвичи затеяли разворот на полном ходу, чуть не столкнулись и заковырялись в песке. Я удачно объехал их по широкой дуге и полетел обратно вдоль самого моря, накручивая газ, первым, и в полном восторге от скорости и поднявшихся на море волн.
Проигравшие москвичи ушли продолжать застолье. А я погнал дальше, держа взглядом дрожащие на горизонте высокие берега Тамани и слушая волнующую торжественную музыку, наполнившую душу.
Потом музыка смолкла, и мне перестало быть хорошо одному. Коса между штормящим морем и тихим лиманом казалась бесконечной. Тамань приближалась неохотно. Я заскучал и решил вернуться.
Расплатившись с джигитами, я пошел посмотреть, как высоко поднимающиеся на мелководье волны с пенными барашками катают маленькую сбитую женщину в открытом красном купальнике.
Час назад, когда я уезжал, она тоже купалась, и почему-то непременно мне понадобилось узнать, отчего ей не холодно. Ведь хотя редкие отдыхающие еще гуляли по пляжу в шортах и футболках, и вода в море, как говорили, не остыла, - купальщиков были единицы. Можно было сказать, желающие купались по очереди, по одному, вытирались, переодевались и уходили - все же ветер был неприятный, пронизывающий насквозь, - а дама в красном все купалась и купалась, почему?
Я снял костюм и туфли, остался в белой рубашке и трусах и пошел узнавать у нее, почему.
Дама сказала, что не столько замерзла, сколько устала бороться с волнами, но все равно ей так нравиться плавать, что трудно уйти. Она уже пыталась уходить: спряталась от ветра за заколоченной верандой летнего кафе и вытерлась полотенцем. Но тут выглянувшее на минутку солнце подсказало ей, что не для того она столько лет мечтала поплавать на волнах, чтобы потерять вечер, потея в банкетном зале, и она опять побежала в море.
Так я узнал, что эта женщина из наших, семинарских, и что она меня видела на пленарном заседании и в ресторане.
Расспрашивая, я ходил по щиколотку в воде, чтобы не замочиться, но брызги волн доставали, особенно от некоторых нежданно высоких и вылетающих на берег парой, друг за другом. Трусы мои в итоге намокли, и я решил поплавать за дамой. Уж больно азартно она бежала к волнам и лихо приплывала на них обратно, когда у нее получалось приплыть, или визжала восторженной девчонкой, когда волна била ее в спину и поворачивала. Сбросив на берег рубашку, я стал забегать в море наперегонки с ней, радуясь, что мне удается забегать дальше, а у волны не получается сбить меня с ног. Подныривая под высокие волны с поднятыми со дна и липнувшими к коже песочком и водорослями, я чувствовал привкус соли во рту, с каждым нырком все более сильный, а когда выныривал и плыл на волне, - радость покорителя стихий.
Бегал и плавал я не долго. Надоело, когда рот просолился, кожа загорелась, и кончились силы, неразумно потраченные на демонстрацию молодецкой удали.
Море порядочно отнесло нас от моих вещей. Дойдя к ним под порывами ветра, я понял, что не только устал, но и замерз.
У Зинаиды, как звали мою новую знакомую, кожа горела ярче моей, но она не показывала, что ей холодно. Наверное, женщине помогал жирок в обычных для сорокалетней дамы местах. Круглое лицо, боевые глаза, маленькая, фигуристая, с животиком, - не худая, но и полной ее назвать язык не поворачивался. А годков, как я узнал позже из анкеты, ей оказалось побольше сорока, которые можно было предположить с первого взгляда.
Увидев, что я замерз, она чуть не силой заставила меня переодеваться. Подчиняться этой малышке было смешно, но приятно.
Я вытерся ее большим полотенцем и оделся, натянув брюки на голое тело. Возвращались мы быстрым шагом, но до гостиницы согреться у меня все равно не получилось – ветер весь путь подгонял в спину, пронизывая насквозь.
На следующий день солнце после обеда снова спряталось в дымке и высоких облаках, а шторм разошелся покруче. Море на горизонте было черных оттенков, покрыто веселыми барашками, и только у самого берега приобретало приятный зеленый цвет. Ветер с удвоенной силой гнал волны. Самые сильные их них доползали по берегу почти до вала. Песок на пляже весь был не только холодный, но и мокрый, с лужами. Скамейки с навесом, стоявшие за синим заборчиком, все были повалены ветром и добавляли беспорядка. Редкие на берегу люди кутались в куртки и капюшоны. Несколько пожилых женщин шлепали вдоль воды босыми ногами, выглядывая ракушки, а два тела с животами в закрытых купальниках стояли на карачках среди пенных набегов, вылавливая и выковыривая самые большие морские дары.
На всем побережье до
