Анапы никто не купался. Кроме знакомой уже мне пляшущей на волнах фигуры, поменявшей красный купальник на черный.
Пляжные раздевалки тоже были разгромлены ветром, но среди поваленных скамеек с навесами можно было найти укромный угол, чтобы переодеться. В этот раз одел я на себя много чего, и одежки снимал через не хочу - со вчерашнего дня никак не мог согреться.
В отсутствии алкоголя вода казалась холодной. Уходящие с берега волны завораживающе подметали обнажающееся дно и неожиданно вздымались навстречу, мешая прорваться на глубину без нырков. Я пару раз заплыл и устал. Катание на волнах слишком быстро заканчивалось выносом на мелководье. Ковыряться же у берега в пенных бурунах с песком и водорослями или стоять, подставляя под удары волн бока и спину, как нравилось Зинаиде, было не так интересно, а главное, холодно.
Но все равно сам факт встряски организма и купания в непогоду, когда другие, умные, только испуганно смотрят и жмутся от холода, доставил мне приятных ощущений.
С пляжа мы опять уходили вместе с дамой. Ветер гудел и подталкивал нас в спину, босые ноги вязли в песке, которым наполовину занесло проход в валу. Кучи песка были и внутри ближних к пляжу пустых торговых павильончиков, где можно было спрятаться от ветра, обуться и оправить одежку, - и на асфальтовой дорожке, ведущей в поселок.
Гордая бодрость после плавания скоро прошла, а вместо нее опять появилась и немного беспокоила внутренняя дрожь. Я вспомнил, что было холодно ходить в носках по гостиничным полам и завернул в торговые ряды. Хотел купить тапки или шерстяные носки - выбрал теплые вязаные следы. Послушавшись внутреннего голоса, подошел к ларьку с фруктами и спросил мед. «Заболел?» - озвучила мою догадку худенькая, в утепленной черной куртке и черной юбке до пят продавщица кавказских кровей, протягивая баночку в виде фигурки медвежонка и лимон.
Весь вечер, до ночи, я заставлял себя пить чай с медом и лимоном. Напившись, лежал под одеялом, в одежде и купленных следах, отбрасывая малодушные мысли о том, что зря отказался от предложенных Зинаидой таблеток.
Температура чувствовалась все явственней, веки тяжелели, потеть не получалось, уснуть тоже. Перед глазами мелькали пенные гребни волн, мелкий белый песочек, крупные морские чайки, полоса ракушечника, покалывающего ноги, и круглое лицо заботливой Зинаиды, снова и снова как будто заходившей ко мне с бутылью воды, большой кружкой и кипятильником. Не выдержав ее очередного появления, я поднялся с кровати и пошел за ней, дрожа всеми членами. Она вела в ночь и в сторону морю. На берегу женщина разделась и зашла в воду, пропав в темноте, а я не пошел, остался ждать ее на песке, ничего не видя. Дрожал и ждал, надеясь, что она скоро вернется и поможет мне согреться, все ждал и ждал, до истомы и почти до утра, когда только и удалось пропотеть и забыться.
Утром температуры как не бывало. В изломанное тело пришла легкость. Беспокоил желудок, отдавал резями. Хотелось пить, но если чай, то без меда.
Перед обедом по плану семинара стоял мой доклад о новых игровых технологиях и организации детского самоуправления. Выступил, как обычно хорошо, вызвав дискуссию. На обеде подсел за столик к Зинаиде и демонстрировал суперменство, чувствуя возвращение привычной уверенности в своих силах. Особенно после супчика, когда рези в желудке прошли.
Показалось, что Зинаида смотрела на меня, раскрыв глаза. Можно было пользоваться женским расположением, но спешить не хотелось.
Возникшая взаимная приязнь особенно почувствовалась, когда мы договаривались с ней продолжить традицию совместного купания в море в любую погоду.
Шторм стих. Море раскрасилось зелеными у побережья и синими на глубине, все более насыщенными с расстоянием, полосами. Взгляду, упирающемуся в горизонт, казалось, что вода поднимается к небу. Ветер переменился, дул с берега, поднимая зыбь. Дамы пенсионного возраста с закатанными выше колен штанами бродили вдоль моря, собирая в пакеты вынесенные штормом ракушки. Двое рабочих с помощью экскаватора поднимали разбросанные за синим заборчиком скамейки. Жирные чайки, гладкие белые и коричневые с остатком пушка, родители и птенцы, догнавшие по размеру родителей, важно вышагивали по песку в поиске добычи и противно кричали на близко подходивших к ним людей.
Вода в море стала еще холоднее, остывала с каждым днем. Я сплавал до буйков и вылез, помня про недавнюю болезнь и остерегаясь.
Мысль о болезни произвела в голове неожиданное разрушительное действие, смешав чувства, события, людей и картины.
Зинаида вдруг представилась в нескольких лицах.
Выбравшись из моря с капельками воды на животе и плечах, она наложилась и на образ дамы, заведенной вечерними ресторанными плясками, с горящими глазами и капельками пота на шее, стекающими за ворот платья на спине, и деловой женщины, раскрывшей глаза на предложение поработать в моем лагере, и задумчивой подруги, бредущей по колено в успокоившейся лазурной воде и говорящей перед отъездом о том, что октябрьское бабье лето все-таки наступило, но не для нас.
Пышущая рабочим здоровьем пожилая полная адыгейка в темно-синем платье с выцветшими цветами положила на песок блестящую отмытым металлом большую посудину, пересекла наш путь и, зайдя в море по грудь, с нескрываемым удовольствием принялась омывать руками лицо и шею.
Один за одним, как на параде, проехали в сторону Тамани рыбаки на мотоцикле с коляской, «Ниве», старых «Жигулях» и двух новеньких серебристых пикапах.
Мы с Зиной были на пляже и одновременно гуляли по верхней центральной улице поселка, застроенной новыми домами и частными гостиницами, кичащимися псевдоевропейской отделкой, где вереницей ехали машины и команды велосипедистов-подростков, юношей и девушек, выбравших спорт вместо учебы. Другие подростки спортивного вида ходили по этой улице и ближним проулкам от гостиниц до здоровенного дворца спорта, выстроенного перед заболоченными берегами лимана. Мы тоже шли по нарядной центральной улице, не собираясь удаляться от нее в степь, где курортный праздник заканчивался обычной жизнью.
Раздвоившаяся Зинаида обещала сразу не отказываться от предложения поработать вместе, а ровное море опять словно поднималось к небу на горизонте и непременно надо было объяснить себе этот оптический обман до ответа на вопрос, зачем мне эта женщина, и чего я от нее хочу…
***
Очнувшись, я долго и лениво соображал, что со мной было, и чьими глазами смотрю в окно на рассветное небо – своими или нет. На фоне трудно прокручиваемых дум потное облегченное тело радовалось, что в этот раз баня помогла, и болезнь удалось застать вовремя.
Можно было подниматься, но я еще какое-то время попереживал, разбирая, что в привидевшемся было от моих ощущений и памяти, а что я нафантазировал на тему скромного банного разговора. А нафантазировал ли? Может быть, подсознательно прочитал невысказанное по глазам Андрея Андреевича и на том же уровне просмотрел то, что меня обеспокоило?
Я немного знал покойную жену Андрея Андреевича и их отношения, и думал до этого, что он однолюб. Узнать о другой женщине в его жизни оказалось неожиданным. И очень не хотелось, чтобы ею оказалась Зина из моего детства.
Зина, которую я знал, - дочь старой маминой подруги, тети Аси. Последний раз я видел Зину лет десять назад, на одном из семейных праздников, на которые пришелся мой приезд. В этом году был похожий случай. Приближался юбилей мамы. Обещали прийти многие старые знакомые, и Зина тоже. Так что загадка, которую загадали Андрей Андреевич и мой болезненный сон, скоро могла разрешиться.
Зину я помнил по детским играм лет примерно с шести и до пятого или шестого класса школы. В этих играх у меня было три круга: ближний, средний и дальний. Ближний круг составляли ребята из соседних дворов. Я видел их по несколько раз на дню, знал, как облупленных, бывал у них дома, знал, как зовут их родителей и почти всех родственников. Ближних ребят было мало, играть в кости-«альчики», футбол или войнушку-догонялки вдвоем или втроем часто было неинтересно.
Ребята с соседних кварталов и улиц образовывали дальний круг. Многих из них я видел в школе, но встречались и совсем не знакомые, которых следовало опасаться. Один раз футбольная игра с чужой командой чуть не закончилась дракой. В другой раз три дальних пацана, прищуриваясь, сплевывая сквозь зубы и осторожно матерясь, какими-то хитро летящими свинцовыми битами выиграли все наши «альчики» – простые и раскрашенные, большие и маленькие. В третий раз я, выказывая смелость, увязался за компанию с ними бросать снежки в проезжающие машины, пока меня не поймал водитель одного из грузовиков и не отвез в школу к директору.
В средний круг входили все ребята нашего квартала, за исключением крайнего хулиганского двора. Я здоровался с их родителями, хотя не всех знал по имени-отчеству и мало у кого бывал дома. С ними получались две хорошие футбольные команды и отряд для догонялок по всему кварталу, с лазанием по заборам, крышам сараев и заросших камышом задов дворов. Это был самый веселый круг, где никого из ребят можно было не бояться. В него входила и дочка тети Аси. Семья тети Аси жила на соседней улице. К ним можно было быстро попасть проходным двором, под собачий лай за заборами из серых неровных досок, сколоченных поперек. Я часто бегал туда, выполняя роль телефона, которые были тогда редкостью, и заодно звал поиграть Зину. Если ей разрешали, она с удовольствием присоединялась к догонялкам на нашей улице. Зина была озорным маленьким чертенком, на два года младше меня.
Их дом был хуже нашего: крыльцо кренилось к земле, в прихожей было темно, в комнатах, меньших по площади и высоте, скрипели и прогибались подгнившие полы и отклеивались от стен обои. Тетя Ася жила с мамой и мужем, которого я редко видел, но неприятный запах которого – спутник пьющего работяги - постоянно чувствовал. Из-за него тете Асе редко удавалось уговорить меня остаться попробовать ее пирожки с чаем. Только иногда удавалось, - когда я был особенно голоден, и от запаха печева кружилась голова, - и только до тех пор, пока я не стал свидетелем отвратительной сцены, когда, не постучав, залетел в дом прямо под руку ее мужу.
С сумасшедшими глазами, пьяный и страшный, он кричал на маленькую и бледную тетю Асю, которая, поджав губы, молча стояла перед ним в углу, пряча за сгорбленной спиной круглолицую дочку. Бабушка Зины сидела на железной кровати у противоположной стены и сипела, покрывшись багровыми пятнами.
«Убью!» - услышал я и подбежал к тете Асе.
Она прижала меня к груди, закрыв руками: «Это Варин сынишка. Не бей его. Меня бей. Убей, если я виновата».
«Я вас всех, с…, поубиваю!» - он жутко закричал и стал бить ремнем по стульям, кроватям, столу, - по всему, что стояло в комнате.
«Беги, Илья, беги домой», - подтолкнула меня тетя прочь, когда он оказался к нам спиной.
Я убежал и, пролетев на одном дыхании до своего дома, с порога стал звать на помощь.
Отец не бросился сразу за мной, как я надеялся, а стал советоваться с мамой.
«Он же убьет ее!» - лез я к ним, чуть не плача, пока они не решили пойти, наконец, вдвоем, оставив меня дома.
Их не было больше часа. Бабушка моя
