дневным светом, спускающимся из высоких окон. Было грустно и радостно и хотелось соответствовать непонятно чему.
В блоке, где я жил, была только одна комната, зато большая – пятиместная, удобная для компанейских посиделок. Мы с ребятами решили отпраздновать в ней Новый год, а потом пойти на одну из дискотек в том же здании, но на этажах других факультетов, где училось много представительниц прекрасного пола.
Целый день тридцатого декабря мы бегали по магазинам, покупая выпивку и скромную закуску. А следующим утром я почувствовал себя нехорошо. К обеду мне стало зябко, заломило кости; я понял, что остаюсь без праздника. «Ты чего кутаешься?» - спросил один из приятелей, занесший последние покупки – хлеб и яблоки. Он заставил меня померить температуру. Было на полградуса выше нормы. «Значит, так, - сказал он со знанием дела. – Ты пока только заболеваешь. Твое состояние можно поправить. Стакан перцовки внутрь и два часа сна под одеялом». Я сказал, что перцовка мне не подходит, потому что я не пью водку. «В твоем случае это не водка, а лекарство, - убедил он. – Подействует мгновенно. Вечером будешь как огурец». Приятель налил и объяснил, что надо пить залпом, не задумываясь, обязательно до дна. Я выпил полстакана. Потом, под его напором, преодолевая подкатившую к горлу тошноту, еще немного. Во рту горело. Голова еще больше отяжелела. По телу разлилась теплота и слабость.
Приятель и ушел, а я лег и накрылся одеялом, обессиленный, с бредовой мыслью о том, что лекарство может не помочь, потому что я не смог его допить, а может и помочь, потому что целый стакан рассчитан на массу тела здорового мужика, а с моим весом должно было хватить и половины.
Через пару часов, когда все заинтересованные в празднике лица стянулись в наш блок, я продолжал лежать. Народное средство не помогло, появился озноб и жар, праздник для меня откладывался. Еще через час ко мне за шкаф заглянули узнать, как я. Сил не прибавлялось, отвечать было тяжело. Потом пришли поглядеть на меня еще раз, поставили мне градусник, увидели высокую температуру, испугались и вызвали «Скорую помощь», которая отвезла меня в стационар.
Утром нового года я проснулся в больнице на окраине города и почти здоровым. На мне была пижама. Голова была ясная. Жар и озноб прошли. Температура была только чуть выше нормы. Между прочим, вспомнил о перцовке и о том, что получилось так, как мне хотелось в глубине души - не напиваться, хотя с учетом сделанных нами запасов этого казалось не избежать.
В моей палате было несколько лежачих больных с утками под железными кроватями. Находиться в палате не очень хотелось, и когда я не спал, то бродил по длинному коридору здравницы. Смотрел в высокие окна на белый снег и голые деревья в больничном дворе, или болтал с ровесником из соседней палаты - хоккеистом, попавшим в больницу с воспалением легких. Он хвалился, что уже кандидат в мастера спорта и надеется попасть в команду мастеров, и весь был как на шарнирах, - посидеть полчаса на одном месте и за одним занятием было для него мукой. У него была припрятана одежда, и, переодевшись, он иногда убегал на волю. Через неделю, дождавшись результатов анализов, меня выписали, а его – нет.
Случай напиться представился мне на четвертом курсе, когда друзья, работавшие в стройотряде и хорошо заработавшие за лето, взяли меня за компанию в ресторан. Мы заказали салатики, мясо, по бутылке водки, коньяка и вина на четверых. Я старался не отставать и поднабрался достаточно для того, чтобы не помнить обратный путь до общежития. Прояснение моего сознания случилось на крутой лесенке, по которой мы поднимались в башенку, где жили. Навстречу спускался незнакомый скуластый преподаватель. Почему-то мне показалось обидным услышать от него требование не шуметь. Было только около полуночи, в нашей башенке были свои правила, к тому же никаких пьяных я здесь не видел. Я прошел мимо незнакомца и оказался выше на две ступеньки. Помню распиравшее меня чувство превосходства, когда я обратился к нему сверху вниз, а еще - быстрый ответный взгляд. Идущие сзади ребята стали что-то ему объяснять, и, отталкивая меня от него, дотолкали в спину до нашей комнаты. В комнате они рассказали, что это комиссар их стройотряда, что он не пьет и не любит пьяных. Долго потом, оценивая мою щуплость, они удивлялись, что грубость сошла мне с рук. Слушать их рассказ на трезвую голову было неприятно.
На последнем курсе я был в летнем студенческом лагере на море - солнце, пляж, соленая вода, медузы, девушки, трехразовое питание, дневной тихий час. По пути с пляжа на обед можно было завернуть на небольшой рынок и выпить стакан домашнего вина за двадцать копеек, - как говорили, для аппетита. Иногда вкус рыночного вина был очень неплох.
Я вполне мог без этого обходиться, но тогда мне казалось, что употребление вина добавляет солидности и внутренней уверенности.
В середине лагерной смены наш двухъярусный блок в жилом корпусе посетила девушка в шортах. Я спустился ее послушать к двум белорусам, которые жили на первом ярусе. Оказалось, отдыхающие студенты разбиты на отряды, как в пионерском лагере, а она – аспирантка и наша вожатая. В нашем отряде было три блока, где жили ребята, и четыре – девушки. По ее мнению, мы должны хотя бы познакомиться между собой, и для этого она организует поход в недалекое соседнее ущелье на шашлыки. Ребята из соседнего блока купят на рынке вино, а нам она предложила заквасить мясо. Один из белорусов, высокий и длиннорукий, любитель поговорить с прекрасным полом, выписывая вокруг девичьей фигуры завораживающие движения, обещал ей сотворить все в лучшем виде. Они хорошо смотрелись вместе, - хозяйственный белорус и краснеющая вожатая.
Отправившиеся в поход двадцать незнакомых людей сразу разделились на мужскую и женскую группы. В первой вместе со мной было шесть или семь ребят. Во второй – вожатая с девушками и два белоруса.
Среди девушек откровенных дурнушек не было, но и красавиц не замечалось. Расторопности им тоже не хватало. Берегом ходу до ущелья, куда мы направлялись, было чуть больше часа. Но некоторые девчонки так осторожно перелезали камни, по которым можно было прыгать, что снижали скорость движения чуть ли не вдвое. Устав наблюдать их ползанья, мы пошли своим темпом.
Мы уже добрались до ущелья, расположились на узком пляже, искупались, позагорали и опробовали вино из десятилитровой канистры, когда появились первые представительницы второй группы. Пока они подходили, нашим вниманием завладела стройная школьница, спрыгнувшая с каменистого откоса и принявшаяся мыться под струйкой похожего на душ водопада, падающего из расселины. Поглядывая в нашу сторону, она дразнила по-украински подружку, сидевшую в кустах наверху и стесняющуюся спуститься, и звонко смеялась.
Коротко стриженная, загорелая хохлушка-старшеклассница красиво вертелась перед нами, поворачиваясь то гибкой спиной с обтянувшими попу трусами, то животом, на котором эти трусы под струйкой воды волнующе пузырились, и показывая через просвечивающую легкую ткань лифчика грудь с набухшими сосками. Сравнение ее фигуры с фигурами наших девушек было не в пользу последних. А они, не понимая этого важного обстоятельства, вспотев от прогулки и устав от высоко поднявшегося солнца, еще и жаловались вместе с вожатой, что мы их бросили, ставя нам в пример белорусов. Родившееся у ребят общее мнение по этому поводу выразил лидер нашей группы, плечистый усатый парень с маленькими глазками: пускай девушки с белорусами лезут на заросшую кустами террасу жарить свой шашлык, а мы будем купаться, загорать и пить наше вино.
Довольно быстро в канистре осталось не больше литра. Солнце пекло. Всех разморило. Больше всех выпивший лидер уснул.
Допивать вино никто не хотел. Почему-то это раздражало мою шумящую голову. Я схватил канистру и полез с ней наверх.
На террасе, куда я поднялся, было безлюдно, - девушки прятались от солнца в тени редких кустов. От ближних кустов поднимался дымок, от которого аппетитно пахло шашлыком. У костра меня встретили белорусы и вожатая. Увидев плещущиеся в канистре остатки, они обиделись и сказали, что мы не получим мяса, раз выпили вино.
Было еще несколько приключений в холостяцком периоде моей жизни, связанных с попытками познакомиться с женским полом, приправленных алкоголем. Обычно я был в компании и обязательно в ней находился заводила, за кем следовали остальные. Девушки тоже не отказывались пригубить, а иногда выпивали и покрепче ребят. Они тоже не умели разговаривать с противоположным полом, тоже стремились преодолеть барьер непонимания, показаться интересными и тоже предпочитали простое решение проблемы - плыть по течению. Я сейчас думаю, что и они, и я не были бы столь легкомысленны, если бы тогда нам была доступна информация о том, как алкоголь влияет на разум. Если бы нам рассказали, что он смывает жировую оболочку с клеток крови - эритроцитов, которые вместе с ней теряют одноименные электрические заряды и слипаются. Если бы мы знали, что сосудики, питающие клетки коры головного мозга, настолько узкие, что отдельные эритроциты проталкиваются по ним друг за другом. Если бы понимали, что «зашумело в голове» - это когда склеенные эритроциты закупоривают сосуды, нейроны остаются без кислорода и питательных веществ и погибают. Когда с каждой умершей клеткой гибнут тысячи ее связей с другими нейронами, снижая наши моральные качества, умение критично мыслить и противостоять обману. Если бы мы могли представить, утоляя похмельную жажду, что наш организм требует жидкость для того, чтобы быстрее вымыть из мозга клетки-покойники и дать душе возможность наладить старые связи, насколько ей позволит это сжавшееся живое пространство мозговых клеток.
Одна из причин алкогольной привычки - стремление к товариществу. «Если все пойдут в пропасть прыгать, ты тоже за всеми пойдешь?» - ругала меня бабушка в детстве. Я тогда удивлялся, что она во мне сомневается. Как будто я был глупым, не мог разобрать, что прыгать в пропасть и пошалить, как все, – разные вещи. И уж конечно бы ни за кем не повелся, если бы мне что-то угрожало.
Сейчас я уже не так уверен в себе, как в детстве.
<…>
Я преувеличил, конечно, когда сказал, что меня будто обожгло. Из этого можно понять, что все описанное про веру и доверие пришло ко мне разом. Когда обожгло, был только толчок, после которого началась мысленная работа. Она шла много дней, пока дала результат. К тому же все это я вынашивал в одиночку, потому что поговорить о вере, кроме как с Александром Петровичем, мне было не с кем. А он опять заболел. Перед Новым годом он стал покашливать больше обычного и на месяц раньше запланированного срока ушел обследоваться. Из диспансера пришел в последний рабочий день старого года и сидел на традиционной вечеринке хмурый и задумчивый.
- Что случилось, Александр Петрович?
- Не очень хорошо в легком, - ответил он. – Процесс.
В январе он занимался своим здоровьем. На работу приходил редко, только чтобы в очередной раз отпроситься. В конце месяца ему дали инвалидность. Вспомнив, как ему отказывали в этом раньше, я понял, что действительно нехорошо.
Он договорился с начальником, что
