же тогда «любимое государство» ничего в этом направлении не делает? А если даже что-то и делает, то лишь, скорее, для маскировки этого своего неделания. Ведь столько кругом молодежи, буквально, морально уродуется, гибнет, очерняется… – она было замолчала, точно вспомнив о чем-то, но тут же печально продолжила. – Тут давеча опять сообщили что нашли тельце новорожденного ребеночка в мусорном баке... Смерть от переохлаждения…. Представляешь?... Крысы его, бедненького, живого еще объели… И вот как представлю младенчика этого плачущего, взывающего… умирающего… среди крыс, мусора, холода, голода… Сердце просто разрывается!... Тянет дитятко свои слабенькие, младенческие ручки… зовет родненькую мамочку… надрывается… кричит, слабеющим голоском… умирая под самыми окнами мира человеческого, вопиет: «Я здесь! Здесь! Здесь!»... Представляешь?... И ведь только что он с мамочкой своей был единое целое. Только что в спокойствии пребывал под сердцем ее, растя. – голос женщины задрожал, мучительно вибрируя. – Сколько же он человеком-то успел пробыть? Час? Два?... И ни имени не получил. Ни фамилии… Мальчик ли? Девочка?... Он мог стать писателем, замечательным мужем и добрым человеком. А она прекрасной матерью, любящей женой и любимой учительницей для сотен таких же ребятишек… Но все было перечеркнуто, истреблено и убито… – женщина было замолчала, но дрожащим голосом продолжила. – Такое предательство!… Такое незаслуженное страдание!… Такая невыносимая и одинокая смерть… Его даже, выходит, и воздуха-то чистого перед смертью лишили… Зловоние человеческих отходов – вот, стало быть, его последний удел… Представь себе только!… Точно не дитя он человеческое вовсе, а… а… – женщина, осекшись, не договорила, мучительно сжав дрожащие губы. – Сердце просто разрывается!... Так больно о таком слышать!… Так больно!...
– Кошмар!… – тяжело выдохнула Вера. – Просто кошмар! Очень печально и очень страшно…
– Не то слово! – воскликнула женщина, утирая слезы. – Как же все это не достойно и человека и человечество… Как мерзко. Как страшно и низко!… И сколько таких же детских страданий по всей стране и по всему миру! Так больно о таком читать и слышать! Как же мы люди позволяем себе такое?... Уму просто непостижимо!... А сколько еще случаев о которых осталось безвестно? Погребены, утоплены, зарыты… Должно быть и не перечесть их в это наше гадкое время!... – страдальчески качая головой она, вспомнив о чем-то, замерла. – Помнишь еще… тетя Маша недавно рассказывала… Толи в Сирии, толи еще где… Раненный умирающий трехлетний мальчик… с многочисленными внутренними кровоизлияниями… Помнишь, когда уже умирающего его привезли в больницу?… Помнишь, что сказал он, чувствуя, видимо, что умирает?… Страдая и плача… «На всех на вас – говорит. – пожалуюсь Богу. Все Ему про вас – говорит – расскажу!» Представляешь?... Как же надо так разуверится в людях, чтобы такое сказать, умирая?... Точно не было у него уже к нам никакого доверия. Точно мы уже недочеловеки в глазах его… «На всех на вас пожалуюсь Богу. Все Ему расскажу…» Все мы, выходит, для него… и для тысяч других… и для младенчика того же… нами же, опять же, брошенного на растерзание… – женщина едва договорила дрожащим голосом. – Совсем, стало быть, нелюди… Как же так, Вера? Отчего? Почему?... Если… как ты говоришь… все ясно так и понятно?...
6
Вера, обняв мать, и сама чуть не плача, глядя в высокое небо, спрашивала себя теперь о том же. Спрашивала отчего все так происходит. Отчего наполнен мир невероятных страданий и неимоверных несправедливостей? Отчего происходит все то, что заставляет страдать и плакать детей и матерей по всему миру?
«Ведь рождают, воспитывают и растят… – думала печально Вера, вернувшись ненароком к прежним своим недавним мыслям. – И тех, кто стреляет и тех, в кого стреляют… Одни и те же женщины-матери… И тех, кто мучит и тех, кого мучат… Одинаково уча своих детей быть добрыми. Помогать ближнему и слабому. Заботится о немощных и не обижать кого бы то ни было. Так откуда же?... Когда и как появляется в нас, в людях, все то, что толкает затем одних бросать своих младенцев на помойку, а других – бомбить и стрелять в трехлетних детей?... Отчего? Каким-таким образом?... Неужто права тетя Маша?… Неужто все дело лишь в том, что существуют рядом с нами какие-то неведомые бесовские силы… что, хотя и не вхожи в наш мир, но зато, будучи умней, способней и могущественней нас, побуждают и толкают нас… не смотря на наше доброе и светлое материнское воспитание… становится злодеями, палачами, насильниками…
Неужто права тетя Маша, говоря, что удается им, темным и потусторонним, поднимать нас друг против друга... Поднимать человек на человека, брат на брата, народ на народ… Удается за счет тех или иных страстей и желаний наших, идей и учений, мировоззрений и идеологий… Удается за счет того, что прежде всего делают они своими слепыми орудиями наших правителей и вождей. И уже через них, через «властителей дум и правителей умов», направляя столь же «слепые» человеческие множества в столкновения друг с другом. Поднимая одних против других. Терзая ближних и дальних. Обижая немощных и слабых… Поступая совершенно по-другому, чему учили и наставляли их матери. Действуя совершенно наоборот тому, что привыкли слышать и слышали они от родных и близких. Слышали от своих сердечных учителей и добрых наставников…
Неужто все именно так?... Неужто эта темная, злобная, неведомая сила может вот так запросто перечеркнуть старания миллионов, почти даже миллиардов матерей по всему свету, превращая их детей в страшные и гибельные орудия… Превращая их в гонителей, терзателей, в мучителей, насильников и палачей?… – и тут внезапно Веру пронзила еще более страшная догадка. – Неужто когда-нибудь найдется очередной вождь и правитель… что столь же умело-лукаво, как и нынешние «слуги народа»… прикрываясь той или иной «целесообразностью», теми или иными идеями, доводами и призывами… а главное – поддержанный и направляемый все той же незримой и темной силой… возьмет вдруг, переборет и перечеркнет все то, что я вкладывала в своего будущего сыночка… Все то, что я, недосыпая ночей и беззаветно любя свое доброе, славное дитятко… учила его и вразумляла его… Учила быть добрым, справедливым, милосердным, сострадающим, гуманным, человечным… И перечеркнув все это, толкнет, ведомый все той же темной бесовской силой, моего сыночка, мое дитятко, моего славного мальчика, стать… – сердце Веры точно мучительно остановилось. – Стать палачом и убийцей… Толкнет и направит его на смерть свою собственную и на погибель других… Толкнет стать гонителем, истязателем, извергом, насильником, палачом… Палачом и истязателем таких как он сам… как моя мама… как я сама?... О Боже!...»
Пораженная такого рода мыслями, Вера, еще крепче обняв мать, долго молчала, едва сдерживая слезы. А затем, наконец, когда обе уже успокоились, твердо и решительно произнесла:
– Ты права, мама. И это хорошо и даже правильно, что ты обо всем этом каждый раз говоришь. Ведь если не делать этого, то мир никогда не изменится. И завтрашний день будет ничем не лучше прежнего. Ни для тебя, ни для меня, ни для… – она было хотела сказать «ни для твоего… еще не зачатого, не рожденного, но уже точно обреченного на зло, внука», но промолчав, добавила совершенно иное. – Вот только зачем… зачем же вы с тетей Машей… то вместе, то в отдельности… так сильно изводите себя всеми этими переживаниями и разговорами о нашей болезненной современности?... Зачем вы все столь близко принимаете к сердцу?... Лучше же от такого накала все равно не становится?... С таким же надрывом вы только сердца себе разрываете... Ведь даже если переубедите не одного, а двух, трех, четырех человек... Ну, те еще, быть может, один или два десятка неравнодушных людей… То это же все равно – как капля в море… Ведь так?...
Женщина решительно подняла глаза.
– А что, доча, молчать? – она глядела пристально и твердо. – Не обсуждать и не думать?... Не жалеть и не сострадать?... Да ведь мы же люди. Не камни. Не животные. Люди!... Да и капля камень точит. Кап-кап… Вот как слезы мои, да тети Машины… Глядишь и прорастет что-то в головах и в душах человеческих. Ты вот, до кого донесешь боль нашу. Другой еще кто. А там, глядишь, кто-то, вообще, статью напишет. Кто-то стихи пронзительные сочинит или столь же пронизывающую прозу... Капля камень точит…
– Да. Ты права. Капля камень точит. – произнесла, тяжело вздохнув, Вера, вспомнив вдруг свои мысли о возможном будущем своего не рожденного еще, но уже, вслед за многими поколениями предшественников, точно обреченного уже, сыночка. – и тут же, точно в продолжение этих своих скорбных мыслей, решительно произнесла. – Что там тетя Маша по этому поводу говорит?… – сделав секундную паузу, далее Вера продолжила, отчего-то намеренно подражая интонации своей крестной. – «Вся государственная верхушка теперь в когтистых лапах сатаны. Все они ныне слепые и покорные марионетки и осуществители демонических замыслов…» – а от себя вдруг с надрывом и болью добавила. – Черт бы их всех побрал!...
– Да, да. – тихо подтвердила женщина, печально думая о чем-то своем, но, как Вере показалось, о том же самом. – Наше будущее теперь в опасности. Снижение демографии. Развал здравоохранения и образования. Кругом обман и очковтирательство. Развал промышленности. Коррупция. Плохое качество жизни… Завозится теперь семьдесят процентов промтоваров и свыше сорока продовольствия... Ох уж эта лживая и бессовестная пропаганда!... Гонка вооружений. «Банановая» экономика… Боже мой! Боже мой! До чего дожили… Ну, ладно, все мало-мальски относящееся к экономике власть может по-прежнему пытаться «замазать» и как бы лукаво оправдать экономическими неурядицами. А те же нелепые реорганизации в медицине и в школе? А постоянное сокращение бюджетных мест в ВВУЗах? Это уже явно либо не компетентность, либо вообще – настоящее вредительство нашему будущему и нашим детям и внукам... – женщина сострадательно посмотрела на дочь, в ее лице точно мучительно-искренне сопереживая нелегкой доле современной российской молодежи. – Все страны наоборот помогают своим молодым, понимая, что за образованием молодежи будущее. А у нас?... Иначе как вредительством верхушки против своего народа и не назовешь… И впрямь как темные, бесовские марионетки… – женщина, махнув в сердцах рукой, не договорила…
7
Поняв вдруг что совершила оплошность, вновь прямиком направив мысли матери к болезненной для нее теме, на которую та могла говорить часами, а затем долго и мучительно переживать о современном положении дел в России и в мире, Вера тут же поспешно произнесла:
– Тут вот мы говорили, что наше… точно бы «полуатеистическое» еще общество еще не разобралось до конца в том, что такое «душа» и «тело»… «душевное тело» и «тело физическое»?... Отчего, скажем, путая одно с другим, нередко болезни именно «душевного тела» и душевные, неверно выдаются за болезни «физического тела» и физические… Ну и наоборот… Когда сбои в функционировании именно физического мозга… – Вера на секунду задумалась, вспоминая болезни человеческой психики. –
