переворачивала мозги, заставляя учащенно биться немолодое раненое сердце, и вдруг он поймал себя на том, что поет вместе с остальными. Он стоял, смотрел по сторонам, слышал этот потрясающий хор и сам был его участником, был одним из этих посаженных, закрытых в подвалах и на стадионе, но поющих людей. Он был одним из них и теперь не представлял себя без этой песни, которая мощным облаком нависла над городом… И тишина.
Голос Мэра: - А теперь передача “Спокойной ночи малыши”. Здравствуй мой маленький дружек…
Голос тает.
НА БАЛКОНЕ.
Орлов: - Да!... Пожалуй, мы немного переборщили.
Розовая женщина: - Пожалуй, легче петь с сумасшедшим Мэром, чем наводить порядок и спасать город. Не берите в голову, господин Орлов. Вы все правильно сделали.
Орлов: - Товарищ.
Розовая женщина: - Что?
Орлов: - Товарищ Орлов.
Розовая женщина: - Ах да! Простите! Товарищ… М-дя!
1-й зам: - А, господин Мэр, теперь нам нужен. Он нам просто необходим.
Большой человек: - Этот чертов Мэр с голосом Шаляпина…
31. НОЧЬ. ГОРОД.
И уже совсем поздно, когда все разошлись и только сгоревшие автомобили на центральной площади напоминали о произошедшем, случилось еще одно незначительное событие. На площадь вышла молодая женщина. Она поставила свечку в стеклянной баночке на булыжной мостовой, рядом положила цветок. Зажгла свечку. Потом достала из футляра скрипку и заиграла. Город спал, спал стадион и подвалы, больница под наркозом смотрела беспокойные сны. А она все играла и играла. Эта музыка неслась куда-то высоко, к звездам, растворяясь в тишине ночного городка. А на другой улице в это самое время раздался цокот конских копыт. Он приближался, и на площади появилась большая коричневая лошадь с нелепыми пятнами на боках. Одно ухо ее было подернуто кверху, другое, как у собаки непонятной породы, загибалось вниз. Челюсти ее были приоткрыты, а нижняя губа свисала, обнажая большие редкие зубы. Губа оттопыривалась и пришлепывала в такт ее звонких шагов. И только грива, как чудесное черное оперение, обрамляло ее длинную шею. Лошадь уселась недалеко от скрипачки, больше не цокая копытами и не разрушая тишину. Сидела и слушала. Женщина все играла и играла, а луна, освещая две эти фигурки, тоже слушала, устроившись на своем облаке поудобнее, словно боясь вздохнуть.
32.
КАБИНЕТ ГЛАВВРАЧА.
Утро. Ивана Степановича разбудил громкий стук в дверь его кабинета. Он вскочил и, наскоро одевшись, открыл ее. На пороге стоял Орлов. Он поздоровался, прошел по комнате и молча включил телевизор. На экране был МЭР. Он казался усталым, похудевшим, и только глаза его светились безумным огнем.
Мэр: - ... когда мы переплывали Одер, наши войска были изрядно потрепаны, но сила духа и боевой задор, близость скорой победы придавали силу и уверенность, которая и помогала тогда... Как сейчас помню, я молодой генерал...
Орлов умерил звук.
Орлов: - Нужно спасать Мэра.
Иван Степанович: - Он снова говорит речь?
Орлов: - Он еще не закончил предыдущую. Говорит уже сутки.
Иван Степанович: - Что же, он привык это делать…
Орлов: - Поедемте на телестудию.
Иван Степанович: - Не могу. Пусть поговорит еще, мне нужно сделать обход.
Входят два врача.
Иван Степанович: - Что у нас?
1-й врач: - Пациенты проснулись и активно продолжили вчерашние бдения.
2-й врач: - Особенно угнетены те, кто не может жить без телевизора. Они переключают с канала на канал, рычат, плачут, пытаются броситься на говорящую голову Мэра и достать ее из вожделенного ящика.
Иван Степанович: - Почему?
1-й врач: - Как же? Ведь больше не показывают любимые сериалы и, необходимые для жизни и здоровья, криминальные новости...
Иван Степанович (Орлову): – Пожалуй, вы правы, пора спасать Мэра. И мою больницу тоже. Едем.
2-й врач: - А мы?
Иван Степанович: - Работайте! Трудитесь!
33. ТЕЛЕСТУДИЯ.
Мэр занимал центральную студию, которая была предназначена для выпуска местных новостей. Десятки мониторов показывали все, работающие сейчас каналы, и на них был только он один. Девушка - редактор. Орлов. Иван Степанович.
Орлов: - Как прошла ночь?
Редактор: - Господин Мэр заменил все программы и передачи, телесериалы и новости и даже шоу. Уже сутки без сна и отдыха, без пищи и даже без воды. Как по расписанию, провел передачу "Спокойной ночи, малыши" и "Кто хочет стать миллионером". Особенно блистал, устроив конкурс "Минута славы". Пел, танцевал, устраивал дискуссии и соревнования. Все делает сам, не позволяет ему помогать.
Иван Степанович: - А почему просто не остановить трансляцию?
Орлов: - Нельзя, не положено.
Иван Степанович: - Почему?
Орлов: - Во-первых, формально мы подчиняемся ему, а во-вторых, в городе начнется паника. Он сам должен завершить выступление и попрощаться со зрителями.
Иван Степанович: - Думаете, зрители есть?
Орлов: - Весь не арестованный город. А в нашей ситуации, когда город окружен и неизвестность пугает, этот ящик - единственное средство массовой информации. Есть ли хотя бы одна квартира, где люди не привыкли включать его и с ним жить? Это член семьи.
Иван Степанович: - Да-да, вы правы... Так… В прямом эфире невозможно сделать укол и ввести успокоительное… Невозможно провести сеанс гипноза... Остается одно - ждать, когда он упадет от бессилия.
Орлов: - Этого допустить нельзя. Из политических соображений. Нельзя демонстрировать слабость власти. Этого… оратора нужно заставить замолчать каким-то другим способом. Думайте, доктор, думайте.
Мэр: - Это была удивительная история о том, как сто лет назад я летал на первом стратостате. А теперь сменим жанр…
Мэр перешел к пантомиме.
Орлов: - Устал, бедняга. Тяжело говорить, решил передохнуть, продолжить в жанре немого кино.
Иван Степанович: - Его нужно отвлечь.
Орлов: - Чем? Он невменяем…Я знаю, как это сделать! Наш Мэр продукт советской эпохи. Того партийного периода, когда все функционеры говорили по бумаге. Только по бумаге. Говорить от себя считалось неприличным и было опасно - вдруг ляпнешь что-нибудь не то... Ему нужно подсунуть речь.
Иван Степанович: - Что мы там напишем?
Орлов: - Не знаю, что напишем.
Иван Степанович: - Меня осенило одно предположение… Гипотеза. Я вспомнил о своем друге-художнике.
Орлов: - Причем здесь художник?
Иван Степанович: - Притом, что он не заболел, не сошел с ума, не предался безудержному пьянству, скорее, наоборот… Мне нужно отойти.
Орлов: - Куда?
Иван Степанович: - В библиотеку...
Орлов: - Вы себя хорошо чувствуете?
Иван Степанович: - Именно в библиотеку! (убежал)
Орлов (редактору): - Если руководитель единственной в городе больницы слетит с катушек, в этом хаосе будет крайне сложно. Больница - единственное место, куда еще можно изолировать тяжелых больных.
34. ТЕЛЕСТУДИЯ.
В прямом эфире Мэр. В студию входит Иван Степанович.
Мэр: - А вот и наш доктор, главврач городской больницы. Мой однополчанин, друг и коллега по гольфу. Прошу любить и жаловать! Сейчас мы споем нашу любимую и выпьем по чарке боевой. Город в надежных руках, когда такие люди рядом.
Доктор положил перед ним на стол книгу, и тот запнулся.
Мэр: - Что это?
Иван Степанович: - Речь!
Мэр: - Моя?
Иван Степанович: - Ваша.
Мэр подтянулся, поправил галстук, который после танцев, эксцентрических миниатюр и сцен оказался во внешнем кармане пиджака и сосредоточился на тексте. Потом он начал читать, сначала деловым официальным тоном, потом речь его стала меняться, став мягче и певучее, и Мэр прямо на глазах стал меняться тоже.
Мэр:
У лукоморья дуб зеленый.
Златая цепь на дубе том.
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом...
Он читал, и его глаза лезли на лоб. Он хотел остановиться, но не мог... И уже не хотел. Прочитал страницу, потом другую. Речь его стала спокойной, глаза изумленными. То были глаза человека, получавшего истинное наслаждение. Если бы не дикая усталость и желание положить голову на подушку, он читал бы еще долго. Он стал вполне нормальным, так читают сказку своему сыну или внучке, которые еще не слышали таких стихов… Через несколько минут МЭР, попрощавшись со своими телезрителями, сказал в телекамеру, что продолжение следует, откланялся, и через мгновение уже спал рядом на диванчике сном младенца… Здорового младенца. Зрители этого не увидели - все каналы вновь заняли свои места, и закрутился вихрь из новостей и сериалов, шоу и викторин, а главное - рекламы, боевиков и криминальной хроники, отбирая друг у друга рейтинги и любовь сумасшедших зрителей.
35.
У ВХОДА В БОЛЬНИЦУ.
Павел: - Привет, дружище! Привет, старый эскулап. Куда пропал, не звонишь, не заходишь?
Иван Степанович: - Пропал? А записку мою ты не видел?
Павел: - Какую записку?
Иван Степанович: - Понятно.
Павел: - Поехали на рыбалку.
Иван Степанович: - Мы не проедем через оцепление, к тому же у меня много работы.
Павел: - Работы? Какой работы - лето на дворе. И какое еще оцепление?
Иван Степанович: - Да, ты ничего не знаешь? Пойдем, покажу, сколько у меня работы.
Они прошли в больницу, надели белые халаты и теперь мчались по коридору. Следом шла Машенька. Открыли дверь палаты. Две домохозяйки прилипли к сериалу, плакали и хохотали без остановки. Увидев вошедших, замерли и кинулись к ним.
1-я женщина: - Антонио! (обняла художника) Где ты был? У тебя снова проблемы на бирже?
Другая пошла на доктора с табуреткой в руках.
2-я женщина: - Мне звонила Хуана! Где ты был, мерзавец? С кем ты время проводил?
Павел опешил. Его новая подруга или жена начала стаскивать с него рубаху и волочить к больничной койке. Тем временем тяжелая табуретка описала широкую дугу и готова была опуститься на голову доктора.
2-я женщина: - Получай, мерзавец! Ты больше не получишь ни копейки из моего состояния!
Мощная рука Маши вовремя перехватила табуретку и повалила ревнивую “жену” на койку.
2-я женщина: - Это она? Это твоя новая девка?
Дальше шла непереводимая тирада, состоящая из иностранных слов. Доктор посмотрел на экран.
Павел: - Они иностранки?
Иван Степанович: - Сериал мексиканский.
Павел: - Эти женщины учили мексиканский язык?
Иван Степанович: - Скорее всего нет, но по-видимому, разговаривают на нем безупречно… А теперь проверим одну гипотезу.
Иван Степанович взял пульт и начал эксперимент, переключая каналы. Криминальные новости, погода, кулинарное шоу, боевик… Каждый его нажим на кнопки, каждая смена телепрограммы передач оглашалась пронзительным женским визгом. Их, словно, резали без наркоза.
Иван Степанович: - Нет, не то. (бормотал он, не обращая внимания на женщин) Снова не то… Все это не годится.
Наконец, знакомая музыка ворвалась в белую палату с орущими женщинами и те внезапно замолчали. По экрану, перелетая из одного уголка в другой, шурша маленькими пачками, двигая синхронно ножками в пуантах, четыре балерины танцевали танец. Палата превращалась в ложу Большого Театра. Две сумасшедшие женщины, подобрав спины и выпрямившись, не отрываясь, следили за происходящим. Они, мгновенно позабыв испано-мексиканский язык, не обращая больше внимания на недавних своих “мужей”, трепетно, со слезами восторга и умиления, глядели на экран. Они вели себя так, словно на них были вечерние платья, а не смирительные рубашки, на шее надеты бриллианты, а на голове прическа, сделанная специально для чудесного вечера и похода в театр. По телевизору
