люди шагают следом, доверяя свой маршрут мне! Человеку-Мэру!... Человеку или песне? М-да!
Обернулся, найдя в толпе Павла. Кричит, преодолевая шум.
Мэр: - А почему такая старая песня? Когда ее написали?
Павел: - В 1937-м, это “Спортивный марш”.
Мэр: - Вы такой поклонник старины, ничего свежее не нашлось? Например, песня последнего десятилетия или двух десятилетий?
Павел: - Нет, мы искали. Но о спорте ничего написано не было, и о дружбе тоже, и о футболе…
Мэр: - Вы уверены? За двадцать лет ни одной песни о спорте? Разве такое возможно?... О чем же нынче поют?
Hу-ка, ветеp, гладь нам кожу,
Освежай нашу голову и грудь!
Каждый может быть моложе,
Если ветра весёлого хлебнуть!
Чтобы тело и душа были молоды,
Были молоды, были молоды,
Ты не бойся ни жары и ни холода,
Закаляйся, как сталь!
Павел: - Не знаю, о чем поют, но, ни о спорте, ни о любимом городе, ни о дружбе за последнее время никто ничего не написал… Мы не смогли найти…
Физкульт-ура!
Физкульт-ура!
Ура! Ура!
Будь готов,
Когда настанет час бить врагов
Со всех границ ты их отбивай,
Левый край, правый край, не зевай!
Слова мелодии разрывали тишину вечернего города на части. Эти двое с трудом слышали друг друга, а колонна людей, вспомнив эти слова, подпевала, и мощные звуки гигантским раскатистым эхом разносились на многие километры вокруг. Военные за сеткой ограждения столпились, издалека рассматривая это шествие, пока оно не скрылось за домами.
Ну-ка, дождик, тёплой влагой
Ты умой нас огромною рукой,
Напои нас всех отвагой,
А не в меру горячих - успокой!
Чтобы тело и душа были молоды,
Были молоды, были молоды,
Ты не бойся ни жары и ни холода,
Закаляйся, как сталь!
Колонна, пройдя несколько улиц, начала приближаться к центру. Из подвалов, из милицейских участков люди, задержанные вчера, были отпущены. Они выскакивали на улицу, присоединяясь к удивительному маршу. Это была нескончаемая река людей.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца - пламенный мотор.
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
Шествие подошло к больнице. Восторженные здоровые больные в смирительных рубашках, высовывались из окон, махали развязанными рукавами, кричали, пели, рвались на улицу.
Иван Степанович (кричит): - Открыть ворота и выписать всех больных!
Люди, не успев снять больничные наряды, как были - в пижамах и смирительных рубашках, устремились наружу, чтобы смешаться с праздничной толпой, с маршем дружбы и любви…
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
К колонне подошла большая серая лошадь. Она встала во главе толпы и, как само собой разумеющееся, повела их за собою. Губа ее отклячивалась, покачиваясь в такт шагам. Катенька, в порыве радости и юного задора, помогала Павлу выбирать песни, сидя с ним в открытой машине. Потом, взявшись за руки, они счастливой парочкой, пристроившись за лошадью, зашагали по улицам и площадям. Мэр и Иван Степанович немного отстали, смешавшись с толпой.
Мэр: - Почему они пели эти песни?
Иван Степанович: - Как такие удивительные слова и такую музыку, вообще, могли написать в те страшные годы, когда одни умирали в застенках, а другие шли по площадям и пели их?
Мэр: - Почему таких песен не пишут теперь? А ведь я раньше не задумывался об этом? Прекрасно знал историю той эпохи, но подумал об этом впервые. Были безумны те люди в тридцатые годы, когда в любой вечер за каждым из них могли прийти, а они пели?
Иван Степанович: - Были безумны те, кто приходил за ними и служил режиму?
Мэр: - А ведь их было много, очень много – целая армия ночных гостей.
Иван Степанович: - Безумны ли те, за сеткой оцепления, которые больше их не поют и не пишут подобных?
Мэр: - Или безумны эти, идущие в смирительных рубашках, поющие о спорте, авиации, дружбе? Как все странно...
Солнце село за горизонт. Люди организованной колонной подошли к центральной площади, здесь собрался весь город.
Мэр: - Сказать речь? (посмотрел на доктора) Хотя… Пожалуй, достаточно сказал вчера, пора бы и честь знать…
Лошадь улеглась посреди площади. Никто не удивился, откуда она взялась. Лошадь и лошадь, нелепая, с грязными пятнами на серых боках и удивительной черной гривой. Она сидела и спокойно смотрела на людей. Молодая женщина с черным футляром села рядом со своей вчерашней знакомой. Уже не хотелось музыки из динамиков, не хотелось маршей и построений, сумерки нависали над площадью, стало уютно и тепло в большой людской толпе. Женщина достала из футляра скрипку и заиграла. Она играла музыку, которую все слышали впервые. Она не была написана ни сто лет назад, ни вчера и даже не сегодня. Женщина сама ее никогда не слышала, только в глубине ее души иногда возникали фрагменты призрачного звучания, растворяясь в тишине или суете дня. Но теперь она играла эту музыку, и та неуловимыми звуками расстилалась по площади, отражаясь от стен домов, нежным эхом проникая в отдаленные закоулки. Она была призрачна и неуловима, потому что повторить ее уже никто не сможет, никто не запишет ее и не воспроизведет. И жить, и звучать она будет только здесь и сейчас, пока не закончится… И умрет? Нет, останется в сердцах людей, которые почувствовали, что присутствуют при рождении нового и неповторимого, того, что исчезнет навсегда. Люди в странных своих нарядах с пьяной площади и стадиона, люди в смирительных рубашках и пижамах, ребята с дубинками в руках, художник и девушка Катенька, и эта лошадь – все замерли, слушая, и провожая каждый волшебный звук мелодии в последний путь. А женщина все играла и играла, даруя им еще один миг, короткое мгновение. Давая насладиться великим, потрясающим и… неповторимым. Наверное, в том и был смысл этой мелодии, что повторить ее будет не дано никогда и никому. Как в любви…
39.
ПЛОЩАДЬ У МЭРИИ.
На всех улицах развешены динамики, и из них громко на всю округу неслись марши и песни времен далеких, музыка забытых кинофильмов и, конечно же, классические произведения.
40.
КАБИНЕТ МЭРА.
Мэр, сидя в приподнятом настроении в кабинете и насвистывая мелодию, заметил, что делает это уже несколько раз кряду. А мелодия все повторяется, начинаясь снова и снова. Выходит на балкон, потом зовет Катеньку.
Мэр: - Катенька?
Катенька: - Да, господин Мэр?
Мэр: - Мне кажется - эта мелодия повторяется уже несколько раз?
Катенька: - Не кажется. Все верно.
Мэр: - А где же наш министр культуры? Он занимается этим вопросом.
Катенька: - Сегодня не появлялся.
Мэр: - Странно. Устал за неделю? Не заболел?
Катенька: - Не знаю.
Мэр: - Поэтому вы такая грустная? (смеется) Вам ответственное задание - разыскать Павла и вернуть его на рабочее место!
Катенька обрадовалась этому поручению.
Катенька: - Лечу!
Мэр: - Куда?
Катенька: - К нему…
Мэр: - Нет! Вы летите не к нему, а выполнять поручение господина Мэра!
Катенька: - Да.
Мэр: - Что - да?
Катенька: - Господина Мэра… поручение.
Мэр(смеется): - Вот так.
Выбежала с балкона.
Катенька (шепчет): - Нет! К нему!
Мэр (кричит): - Не забудь взять адрес в отделе кадров!
41.
ПОДЬЕЗД.
На звонки в дверь никто не отвечал. Она озадачена, напугана. Катенька вышла из подъезда и села на лавочку напротив дома. Она не знала, что ей делать. Долго так сидела и смотрела на окна его квартиры. А музыка из ближайшего динамика все повторяла и повторяла надоевшую мелодию. Снова бросилась в подъезд, поднялась на второй этаж, снова звонила, до синяков на маленьких кулачках, колотила в дверь, но в ответ тишина. Вдруг случайно задела ручку и дверь свободно подалась. Ей стало жутко. Пересилив себя, девушка вошла в страшную квартиру, прошла коридор, заглянула в комнату и обомлела. Стояла так и не знала, что ей делать! Павел был здесь. Он сидел на диване и мучительно всматривался в полотно, которое было прикреплено к мольберту. Его глаза пронзали его острым взглядом, было заметно, как он страдает. Мучительно соображает, ищет ответ на какой-то вопрос! Девушка взглянула на картину и остолбенела. Она ничего не понимала в живописи, но свет, исходивший от нее, ослепил. Сначала не поняла, что там нарисовано, но ее, как током ударило, и непонятная сила прижала к стене. Теперь она так же, как и он, не отрываясь, смотрела на полотно. Это было потрясение! Эти краски, эти нереальные линии, сплетаясь в пучок необъяснимой энергии, но не отталкивали, а притягивали, как черная дыра… нет, как яркая, бесконечная и ослепительная пропасть…
Павел, заметив Катеньку, схватил ее за руки и потащил за собой. Он в каком-то ослеплении, с восторгом и горящими глазами, не выпуская ее рук, поставил девушку недалеко от картины и долго стоял, глядя на нее. Потом вернулся к картине и схватил кисть. Все происходило в тишине, как во сне или по какой-то странной договоренности. Девушка покорно стояла, он с кистью перед картиной, а в центре комнаты ОНА - его КАРТИНА! Теперь он, не отрывая взгляда от девушки, водил кистью, и больше не было мучительного ужаса и боли в его глазах, только восторг и страсть… А музыка из динамиков все повторяла и повторяла надоевшую мелодию, и некому было ее сменить…
42.
УЛИЦА.
Идут по улице.
Павел: - Жаль, что нельзя писать картину вечно… Не знаю, как это объяснить…
Катенька: - Как нельзя ходить босыми ногами по мокрому облаку, не соскользнув - оно ведь мокрое!
Павел: - Ты удивительная. Все понимаешь… Да! Нельзя писать картину вечно. Всегда нужно оставлять что-то на потом. Это маленький секрет, это закон искусства.
Катенька: - И вы его знаете.
Павел: - Наверное. Пожалуй… Но нужно торопиться сменить чертову пластинку и дать городу новую мелодию. Бежим?
- Да!
Смеются, берутся за руки и бегут по улице.
43.
КОМНАТА. ДВОЕ В ПОСТЕЛИ.
Малыш: - Привет, “заяц”.
Заяц: - Доброе утро, “малыш”.
Они проснулись, никуда не спешили, а солнышко освещало их лица.
Заяц: - Мне приснился сон.
Малыш: - Мне тоже.
Заяц: - Кто первый?
Малыш: - Опять подеремся?
Заяц: - Ладно, давай сначала ты.
Малыш: - Мне приснилось, что когда я стану большой, у меня будет много-много “зайчат”… таких, зайчат - “малышей”.
Заяц: - А у зайцев всегда много “зайчат” (смеется)
Малыш: - Почему?
Заяц: - Потому что они плодятся, как кролики.
Малыш: - Откуда ты знаешь?
Заяц: - Читал где-то.
Малыш: - Не перебивай.
Заяц: - А я и не перебиваю.
Малыш: - Ну, вот…
Он засмеялся, глядя на нее.
Малыш: - Ты опять перебиваешь!
Заяц: - Нет, я молчу. (смеется)
Малыш: - Нет, ты смеешься!
Заяц: - Значит, все-таки подеремся!
Он вскочил, запустил в нее подушкой. Та вернулась незамедлительно назад, а следом за ней полетела другая, потом розовый медведь, лежащий так мирно рядом, он описал дугу и попал ему в голову. Все, что лежало рядом, превратилось в вихрь летающих предметов – одежда, тапочки, подушки, покрывала. Все летало в воздухе, и, не успев опуститься на пол, снова неслось в их сумасшедшие головы. Наконец, эти двое упали на пол и, смеясь, угомонились.
Зайка: - Все?
Малыш: - Мир. (тяжело дыша, отдуваясь, поправляя всклокоченные волосы).
Зайка: - И что они будут делать эти твои “зайки”?
Малыш: - Как что? Жить, расти. Мы их будем учить, потом они пойдут в заячью школу, будут умнеть, становиться взрослыми…
Она говорила с
