воспринимая смысла слов. Поднявшись, взглянул на брюки – порваны у колена, куртка тоже у локтя. Водитель даже не пытается помочь, что-то кричит. Распрямляясь после осмотра ущерба – сам почти не пострадал, пострадали только еГО чувства – оН наносит снизу резкий удар в подбородок. Тот отлетает к машине. Из дверцы пассажира выскакивает женщина. Жена? Начинает кричать….
Вдруг оН почувствовал чью-то руку на плече: «Что с вами, вам плохо? Может отвезти к врачу?». оН словно очнулся – стоит посреди дороги, на светофоре уже красный – перед ним уже остановились две или три машины, никто не сигналит. Мужчина, прикоснувшийся к еГО плечу, все еще напряженно вглядывается в маску застывшую на лице потерпевшего. оН встряхнул слегка головой, скорее следуя стереотипу, чем, испытывая потребность освободится от наваждения. Затем посмотрел на мужчину. «Извините… да, что-то… но уже все в порядке…» - пробормотал вслух, наверное, вслух, потому что мужчина с облегчение двинулся на свое место в кабину. Только теперь раздался сигнал, еще сигнал. Скопилось уже машин пять, крайние в недоумении начали сигналить.
В ожидании несчастного случая были проявления злости, разочарования, протеста. И истинные объекты этих недобрых чувств были еМУ известны.
Утренние прогулки уже не несли того заряда бодрости, ради которого оН их предпринимал.
…………………………………………………………………………………………………
Тем не менее поведение его стало постепенно (после последней истории на перекрестке) осмотрительнее и все более бесконфликтным даже в фантазиях - оН не мог ставить исполнение своей роли от случайностей, подстерегающих человека на каждом шагу в этом организованнейшем из миров.
…………………………………………………………………………………………………
Выяснения отношений с Богом оН избежать не смог. Но оно не носило характер богоборчества. Вопрос: «за что мне это, Господи? – ни разу не прозвучал из его уст, даже в молчаливых внутренних диалогах, к которым склонны люди загнанные в угол. Усилия найти утешение в религии через церковь предпринимались довольно робко. В прочем эти усилия не были направлены на поиск Бога, но тишины. В ней нуждались перегретые мозги, хозяин которых постоянно что-то выяснял, то ли сам с собой, то ли с кем-то другим ему с первого взгляда еМУ не подвластным.
Заходя в церковь – крестился. Вслушивался в простор и тишину, прислушивался к себе. Но ничего не происходило. Да и не могло произойти – оН же ничего не просил, ни за кого не молился.
Закончились эти попытки во время посещения Лавры на исходе зимы, где оН стал свидетелем ряда картин, отвративших еГО от поисков выхода в утешительных беседах с представителями организованной церкви.
Это произошло в день праздника Восьмое марта. Поздравлять ему в этот день было некого (на работе все поздравления проходили накануне), оН решил поехать в Лавру. До вечера у нЕГО было свободное время. еГО подопечные в неполном составе - к тому времени Макс уже несколько отошел от них, или скорее его отдалили по причине пошедшего на убыль успеха в личной и деловой жизни, и усилившейся в связи с этим склонностью к шумному эпатажу - собирались у Бизнесмена отпраздновать с семьями.
оН бродил по Лавре, рассматривая строения, находившиеся на территории ей принадлежавшей, наблюдал за перемещениями таких же, как оН скорее любопытных, может сочувствующих, но едва ли верующих, посетителей.
У одного из таких строений - судя по всему оно было связано скорее с управлением всего этого немалого хозяйства, нежели с его культовой составляющей,- задержался наблюдая как служители Господа, представлявшие иерархию, разных чинов, встречали гостей, подъезжавших на шикарных машинах, вручавших этим священникам, многие из которых были в габаритах превышающих еГО представление даже об умеренном аскетизме сегодняшних служителей культа, какие-то подарки, корзинки, лукошки. Впрочем, возможно, этих машин было и не так уж много, но они увиделись ему столь неуместными на этой территории смирения и благолепия. еГО предвзятому тогда взгляду служители показались самодовольными и не умными, хотя определить их интеллектуальный и моральный уровень на основании только виденного было бы не объективно.
Здесь же рядом пожилые женщины, одетые в фуфайки, и другие обноски, со смиренным видом с металлическими ломами в руках, стучали по ледяным наростам на дорожках, оставшимся после зимы. И все. Собственно, сам пережитый опыт не явил собой что-то особенное, возмутившее еГО. Скорее он сам подсознательно искал подтверждений своему вольтерьянству.
Богу людей, который всегда норовит проявится в то ли сузившимся, то ли расширившемся пространстве упадка сил, веры оН не смог довериться.
…Из того, что человек погибает, следует ли, что есть Бог - Всеблагое, Всемогущее, Всеведущее Существо к которому можно обратиться с мольбой и надеждой? Но если бы следовало, то и в вере не было бы никакой надобности: можно было бы ограничиться одной наукой, которая ведает всеми «следует» и «следовало».
Надеяться на то, что это Существо вмешается в наши человеческие дела, означало подвергнуть сомнению его созидательную силу. И в то же время, не Оно ли не допустило его скатывания в некий кровавый мрак?
Нечто, безусловно, присутствовало - без места и без образа. Это оН уже начал ощущать по тому направлению мыслей и образу действий, к которому был ведом, и по роли, которую начинал примерять без поклонения и пафоса.
К справедливости оН не стремился. Она не стала его пафосом. Справедливость – это чисто человеческое понятие.
Презрение, неприязнь, физиологическое либо психическое неприятие виденного – позже оН оценил эти чувства, как низкие, вполне резонно придя к выводу, что часто то, что мы презираем, ненавидим, к чему чувствуем омерзение, и есть то, рабами чего мы сами являемся. Но тогда виденное прервало еГО робкие попытки искать утешение в церкви.
В такой эклектике пребывали его религиозные чувства, к определенности в которых оН, впрочем, и не стремился.
…………………………………………………………………………………………..
Выход из лабиринта намерений, чувств и поступков, в котором несмотря на заметные перемены, оН все еще пребывал, иногда казался близким. Но, даже короткие часы независимого досуга таили в себе вероятность возвращения во власть лабиринта, где было невозможно ни размышлять ни действовать осознано. Сумрак лабиринта требовал только одного – переставлять ноги, не думая, цель и так ясна – выбраться из него. Логика передвижения по лабиринту несла в себе печать покорности без гарантий успеха.
Испытание заключалось именно в том, что, когда не надо было думать, возвращался хаос прежних дней. Возвращение же к осознанности возвращало и к новому порядку.
Слова, имеющиеся в языке, начали терять свои соответствия состояниям, которые оН переживал. Пустота, одиночество, чужесть испытываемые по всем психологическим канонам человеком в таком состоянии не были в еГО переживаниях столь лексически однозначны – в них не чувствовалось того канонического трагизма, который привычно видится потребителями драматических сюжетов. Но, в то же время эти состояния поглощали всю образность, которая у нЕГО еще сохранилась от прежних дней, и за которую он пытался зацепиться вопреки уже необратимому движению. И не утаить, не сберечь ничего из прошлого было нельзя.
…………………………………………………………………………………….
Между тем, незаметно для самого себя, оН обустраивал пространство своей квартиры. В своей квартире оН старался окружить себя предметами, с которыми было возможно общение, чтобы при наступлении депрессии, а таковая периодически посещала еГО, находя их взглядом, прикасаться к ним, рассматривать, отвлекаясь необременительными мыслями. Вещи были аккуратно разбросаны по всей квартире.
оН общался с предметами, долго еМУ служившими, как с одушевленными, и еМУ вовсе не казалось это ненормальностью. Любое отклонение от общепринятого восприятия мира становиться таковым, переходя в разряд публичных в поступках или в высказываниях. Свое восприятие оН содержал в неприкосновенности от стороннего слуха или взгляда.
Собственно вопрос одушевленности окружавших его вещей не стоял вообще. Через них оН просто общался сам с собой. У них ведь было достаточно общих воспоминаний.
В итоге, выходя из этих молчаливых диалогов и рассуждений не пострадавшим психически, оН продолжал общаться с «добрыми знакомыми», окружавшими еГО, когда для этого возникало настроение.
……………………………………………………………………………………
…Возникла музыка… Он купил проигрыватель, затем начали появляться диски, к выбору которых он относился очень тщательно.
Мысли, и воля его действовали в одном направлении, чувства, вызываемые этими совершенными мелодиями, пронизывая их, не давали ему опуститься на ступень ниже человеческой.
Незаметно для него самого его квартира, вещи в ней начали принимать черты совершенного пространства. Совершенного для той жизни, которую ему предстояло вести долгие годы.
……………………………………………………………………………………………
А когда эти ресурсы исчерпывались, в конце концов, всегда оставалась возможность выйти из дому на улицу, чья переменчивая в зависимости от времени года белая, зеленая либо серо-коричневая длина успокаивала его взгляд рядами однообразных домов, бликами луж осенью и худобою голых деревьев зимой, бесцельной ходьбою. Улица больше не несла угрозы, она вступила с ним в сговор. … Она уже давно была с ним в сговоре во время его бдений за своими подопечными. Она благоволила к нему, так же как и ко всем тем, кто наполнял ее в неторопливом движении. Это надо было только заметить… Суетливо бегущие, а тем более те, кто передвигаются по ней исключительно в автомобилях, не входили в число ее фаворитов.
оН всматривался в проходивших мимо людей в поисках чего-то подтверждающего, или хотя бы намекающего, что оН не одинок на своем пути, что это действительно путь, а не а шизофреническая мысль, благодаря которой оН пытается удержаться в этой жизни. Удержаться? А хочет ли он удержаться и жить, вообще? Нет, это не оН удерживает себя с его плотью, кровью, с его жалким аморфным сознанием склонным скорее к хаосу и распаду, чем самоутверждению. еГО удерживает Путь. Значит, путь существует, значит, оН им избран, значит, еМУ дано идти этим путем? В таких мыслях завершавших еГО периодические размышления на эту тему, еГО несколько смущала пафосная составляющая. Она таила опасность принятия на себя мессианской роли, что, даже пребывая в том состоянии, котором оН пребывал, оН считал серьезным отклонением психики, за которым может последовать все что угодно.
Но если путь все же существует.… Если это так, то где-то среди идущих еМУ навстречу или обгоняющих еГО, едущих в общественном транспорте или катящихся на собственных автомобилях есть люди, благодаря которым этот мир не скатится во мрак мыслей, чувств, действий, единственным разрешением которых будет кровь.
Тогда одиночество было еще тягостным, но уйти от него оН не пытался. Он должен был довести его до некоей болезненно
