Возмездие теленгера (постапокалипсис)

А-а-а! – дико заорал Косой и нажал на курки, раз-два. Курки сухо щёлкнули.
Чёбот тоже схватил «плазматрон» и тоже прицелился в Косого, от которого теперь можно было ожидать чего угодно.
Косой отшвырнул «тулку», и она ещё не успела коснуться земли, как он развернулся, как может развернуться только зверь – быстро, в один рывок и кинулся в болото.
Все в каком-то странном оцепенении смотрели, как тщедушный Косой, не обращая внимание на то, что всё глубже и глубже погружается в трясину, разгребает холодную грязь и ищет тела и головы своих хозяев – людей-кайманов, ныряет и ищет, ныряет и ищет, и борется с этой самой грязью, захлебывается в ней. И вот уже, издав на прощание дикий вопль, он исчез в этом самом болоте на веки вечные.
– Фу… – выдохнул суеверный Чёбот и перекрестился. – Прямо как демон…
Костя тоже готов был перекреститься, да не верил он в демонов. В деревне в них никто не верил, в черта и болотную кикимору – верили, а в демонов – не верили. Не водились у них демоны.
– У вас в Теленгеше все такие? – осуждающе покачал головой дядя Илья и пошёл к костру.
За ним потянулись остальные, ошарашенные смертью Косого. Один Дрюндель остался у того места, где на поверхности болота булькали холодные пузыри.
– Идём! – крикнул Костя, чтобы отвлечь его от тягостной картины.
– А может, он ещё выплывет?! – испуганно предположил Дрюндель, оглядываясь на Костю.
– Не выплывет, – сказал Костя, сам не понимая, откуда у него взялась такая уверенность. – Идём, чай стынет.
– Да какой там чай! – с возмущением отозвался Дрюндель, поднимая с земли «тулку» и с сожаление рассматривая поцарапанный ствол. – Теперь мне не до чая.
Однако уже через минуту он нерешительно хмыкнул, а через пять минут, как всегда, дрыгал ногами и заливался хохотом.

***
Правда, потом им стало не до веселья и не до чая, потому что когда Костя объявил, что идет в областной центр, компания в горячке спора разделилась.
Во-первых, Телепень, не то чтобы испугался, он всегда был готов поддаться страху, однако на этот раз он был категоричен:
– Я возвернусь в деревню!
Для него всё произошедшее было уже чрезмерным, он уже и так слишком далеко забрался от дома, ему почему-то хотелось ещё раз взглянуть на родной дом и только потом топать куда угодно, хоть к чёрту на кулички.
Дрюндель тоже струхнул. Ясно было что, опыт, полученный в результате общения с Костей и Чёботом, не прошёл для него даром, но страх перед неизведанным все же оказался сильнее, чем страх с позором вернуться в отчий дом. Ведь наверняка спросят, думал Дрюндель, почему отпустил Костю в неведомую даль одного, а это негоже для теленгера.
Костя же с надеждой поглядывал на Чёбота. Вот кого бы он взял с собой без всяких сомнений и условий. Но физиономия Чёбот ничего не выражала: ни желания топать назад, ни желания навострить лыжи вперёд. А ещё Костю что-то мучило: неизбывное, таинственное, но он никак не мог понять, что именно, то ли память о погибших родителях, то ли тайна, связанная с ними. Одно было ясно, она лежала там, куда убегала железная дорога, и это было неоспоримым фактом и внутренним движением его души.
Они сидели в теплой кабине паровоза, с интересом разглядывали его внутренности, и это прибавляло толику страха к их извечным страхам. Кое-кто думал: «Ведь если здесь так много всего понатыкано непонятного и таинственного, так что же мы увидим там, в Большом мире, то бишь на Большой Земле? Жуть какая!» Подобные мысли внушали оторопь. Не каждый из них готов был сделать этот последний шаг. Давно уже было выпито второе ведро чая, съедена вся уха, но никто не поднимался со своих мест, словно не решаясь окончательно и бесповоротно отдаться на волю судьбы.
Дядя Илья наставлял их так, как если бы это делал Рябой:
– Пойдете, не сворачивая, по рельсам. Станцию только обогнёте, чтобы никто лишний вопросов не задавал, дня через три доберётесь до Чупы, а там рукой подать до Теленгеши. В Чупе заглянете к соседке тёте Варе, я её предупредил, что могут быть гости. Она вас накормит, обогреет, в баньке попаритесь. Но так, чтобы тихонько, без огласки. Лишние уши и рты не нужны. А главное, не нарвитесь на бывшего начальника полиции Панова. Он хоть и старый, но дело своё знает, и вас живо раскусит.
В глазах Дрюнделя сквозила тоска, но он ничего с собой поделать не мог. Ноги сами несли его в обратную сторону, хотя он догадывался, что всю жизнь будет сожалеть об утерянном и невозвратном.
Дядя Илья выдал им еды на три дня, спичек, пару тёплых носков и кусок брезента укрыться в непогоду, а Костя отдал один «плазматрон» и обойму к нему. 
– Ну прощевайте! – совсем как его отец-мельник, сказал Дрюндель. – Не поминайте лихом, – и поклонился до земли.
Телепень крепко пожал всем руки и спросил Костю:
– Верке-то привет передавать?
Костя покраснел и ответил так, чтобы его ни в чём не заподозрили:
– Передай на всякий случай. Может, вспомнит.
Однако обычных шуточек насчёт его влюбленности не услышал, видно, всем было не до того, дела назревали поважнее, чем отношения между Веркой Пантюхиной и Приёмышем.
Наконец формальности расставания остались позади, даже, показалось, все вздохнули с облегчением. Дрюндель и Телепень отступили с насыпи к болоту и смотрели снизу вверх, задрав головы, а Костя залез вслед за Чёботом в паровоз. Дядя Илья дал протяжный гудок. Колеса чуть провернулись, состав дёрнулся, окутался паром, и они поехали. Дорога огибала болото и уходила в ущелье между сопками. Солнце вставало оттуда – ярко-жёлто-белое. Фигурки Телепня и Дрюнделя делались всё меньше и меньше, вот они пропали за мысом, вот снова возникли – крохотные, как букашки, вот снова пропали за кустами, и вдруг Костя заорал:
– Стой! Стой, дядя Илья! Стой!
– Святые угодники, – только и прошептал Чёбот.
Кто-то бежал оттуда, из-за мыса, придерживая шапку, больше похожий на блоху, чем на человека. Бежал отчаянно, изо всех сил. Бежал вначале по кромке болота, а потом – одним махом словно взлетел на железнодорожную насыпь и понёсся по щебёнке, рискуя свалиться в топь. Дядя Илья стал тормозить, приговаривая не зло, но веско:
– Колодки-то старые, на вас не напасёшься?! – улыбку однако прятал, нравилась ему мужская дружба, серьезно он к ней относился и с пониманием.
Вдруг все поняли к их огромному удивлению, что бежит вовсе не Дрюндель, а – Телепень. Не может этого быть, подумал Костя и протёр глаза. Но это действительно был Телепень, который наяривал так, будто за ним волки гнались.
– Тю-ю-ю… – разочарованно произнёс Чёбот, вероятно, загадав на Дрюнделя.
Состав нещадно тормозил, скрипя и жалуясь всеми своими изношенными частями, и окончательно замер перед клином леса, который огибал болото. Все высунулись в окно и повисли на перилах. Телепню понадобилось ещё добрых минут пятнадцать, чтобы нагнать их.
– Я с вами! – орал он, запыхавшись. – Я передумал! Я решил, что лучше увидеть свет, чем всю жизнь просидеть в деревне. Пусть батя сам ловит рыбу. А ты, Костя, научишь меня грамоте. Я тоже хочу читать!
Ему протянули руки, рывком втянули внутрь, и он упал, счастливый, в объятия друзей.


Глава 5
Областной центр

И пошли мелькать деревни – пустые и развалившиеся, в которых на остановках в поезд подсаживались в основном бабы в чёрных платках и телогрейках. Ко второму дню пути набилось три вагона. Кто с рыбой и живностью, кто с консервированными грибами и моченой брусникой, а кое-кто и с самогоном, и медком, всё залезали в вагоны и кричали:
– Давай, Илья! Давай наяривай! Комары заели!!!
– В областной центр едут, обменять на спички, соль, охотничьи и рыболовные припасы, – сказал дядя Илья, не соблазняясь на алкоголь. – Может, ещё чего? Я не знаю.
В тамбуре уже во всю кудахтали куры и позванивали банки с тушеной крольчатиной – оплата за проезд.
Горы отступили к северу, и зелёная равнина раскинулась во все стороны. С левой стороны сквозь деревья и перелески всё чаще просвечивала водная гладь, потом распростерлось, Костя догадался, Белое море. Глядели во все глаза. Море – это нечто огромное, бескрайнее, непонятное – не озеро и не река. И действительно, сколько ни таращились, к своему удивлению противоположного берега так и не обнаружили.
Вдруг в одной из неприметных деревушек с названием Карамбай, которая пряталась за полоской леса, состав замер на целый день. Семён сказал, пряча глаза:
– У бати… – шмыгнул носом, – здесь зазноба. Он всегда здесь останавливается. Мамка-то у нас померла три года назад. А он, видать, себе нашёл…
– Мачеху, что ли, для тебя? – нехорошо хохотнул Чёбот.
– Мачеху… – хмуро признался Семён. – Только она с нами жить не хочет. Нравится ей так… наездами! – последнее он выпалил уже с раздражением.
Чёбот осуждающе поцокал языком, словно разбирался в подобных вопросах, строил из себя бывалого человека. Косте сделалось смешно. Он поглядел в окно: народ из вагонов высыпал, но далеко не уходил, расположился в тени состава, открыл туески, принялся заправляться деревенскими харчами. Запахло бочковыми помидорами и самогоном.
– Сходим на окрестности глянем, – предложил Костя, у которого рот тотчас наполнился слюной. – Чего сидеть-то?! – И первым спрыгнул на щебёнку, заросшую бело-розовым вьюнком.
Телепень схватил «тулку» и громыхнул в одно касание по лестнице. Припекало солнце, сделалось тепло, сквозь белые облака проглядывало голубое небо. Над ярко-жёлтыми лютиками кружились пчелы. Необычайно крупные ромашки разбегались во все стороны. Лето нагоняло весну.
– Подождите! – крикнул Семён, высовываясь в окно. – Сами не найдете!..
– Чего не найдём?.. – обернулся Костя, пряча в карман «менингитку».
Ветер из тайги взъерошил ему волосы. Приятно было почувствовать под собой твердую почву, а не шаткий пол вагона.
– Там у реки… – Семён торопливо закрыл кабину паровоза на замок. – Я покажу…
– Чего покажешь-то? – насмешливо спросил Чёбот, обозревая окрестности, и его маленький боксёрский нос выражал крайнюю задиристость. – Чего показывать? Деревня, как деревня, похуже нашей будет. Девок нет, танцев нет, скукотища!
В голосе его послышалось вечное теленгерское зазнайство, хотя, действительно, здесь в некоторых местах вместо изб высились холмы мусора, поросшего лебедой. Да и другие избы были не лучше – с чёрными провалами окон и гнилыми крышами. Печать запустения лежала на всём. Бывшее футбольное поле рядом с бывшей школой давно превратилось в осиновый лесок с кочками ярко-зелёного мха. Дорога, хотя и асфальтовая, заросла берёзами и липами. Под ногами вилась узкая тропинка. Чудно, думал Костя, от цивилизации ничего не осталось, словно её и не было. Через десяток лет здесь вообще встанет непроходимый лес, и звери будут глазеть на человеческие дома. А народ вымрет. Словно и не было великой страны.
– Место плохое покажу, – ответил Семён, проверяя, хорошо ли запер дверь, и ловко спрыгивая на щебёнку.
Он прихватил с собой карабин, из которого давеча целился в Костю.
– А не уведут? – пошутил Костя, кивая на паровоз.
– Не уведут. Некому здесь уводить, народу-то раз-два и обчёлся. Бабы и дети. Мужики на «промысле». Теперь все только «промыслом» и живут. Другого заработка нет.
– Ну веди, Сусанин, – с лёгким сердцем сказал Костя. – Чем же ты нас удивить хочешь?
Семён