свечи, и было жарко. Разговор, конечно, зашел о гесионах.
– Я слышал, что они распространяются по мере затопления древних русел рек, – важно сказал Леха, наливая водку.
– Скоро и до нас доберутся, – высказался Федор Березин с чувством превосходства.
– Исключено! – скромно заметил юмон.
– Это почему? – спросили мы хором, а Леха Круглов даже пролил водку мимо стакана.
– Потому что есть программа искоренения местной фауны.
– Но это же не местная фауна, – заметил я.
– Какая разница! – как бы мимоходом бросил юмон, макая сосиску в горчицу.
– И то правда, – согласились мы и выпили.
Федор Березин стал буянить.
– Я русский офицер! – кричал он в темноту ночи, распахивая окно. – Слышите! Гесионы! Черти полосатые! Я русский офицер! Приходите, искоренимся!
Мы с Лехой едва оттащили его за ноги, опасаясь, что на крики действительно сбегутся все гесионы со всей округи.
– Не наливайте ему больше, – сказал я, чувствуя одышку в груди, потому что Федор Березин был здоров, что твой буйвол – вцепился руками и зубами в подоконник и вытянул из нас всю душу, пока мы его отцепляли.
– Пошли к черту, черти полосатые! – ругался Федор Березин, отползая под секретер, где у него была лежка на половиках.
Мы с укором смотрели, как он, подобно собаке, крутится, устраиваясь удобнее и поднимая клубы пыли.
– Напиться не дают нормально… гады!
– Ну и ладно… – произнес Леха, наливая еще водки. – Нам больше достанется.
Стало скучновато. Леха попробовал рассказать байку, но она, что говорится, не пошла. Леху даже не вдохновляло присутствие Катажины. Он стал кунять носом. Сорок пятый принес дров, и мы разожгли самый жаркий огонь, который когда-либо горел в этой башне. На ее стенах заплясали тени и отблески пламени.
Минут через двадцать Федор Березин проспался, вылез из-под секретера и, как ни в чем ни бывало, позевывая, присоединился к нам. Леха быстренько налил. Федор, лихо подкрутил усы, быстренько выпил, крякнул и ему снова захотелось выпендриться – он снова завел песню о гесионах. Стал храбриться, что разорвет их голыми руками, затопчет, изничтожит всеми известными ему средствами, и в том же духе.
Я знал, что многообещающее начало не сулит ничего хорошего, скорее всего большую драку, и подтолкнул Катажину в бок.
Катажина попросила:
– Расскажи, почему тебя зовут Мама ту-ту?
– Мата ту-ту? – переспросил Федор Березин, силясь понять, о чем идет речь. – А… Ну да. Когда я был маленьким… – начал он, закусывая соленым огурцом.
– Ты и сейчас маленький, – легкомысленно заметил я, наливая себе и Катажине водки и намекая, что он ведет себя не сообразно чину и возрасту.
Федор Березин поморщился.
– Совсем крошка? – уточнил Леха.
– Еще в школу ходил? – переспросила Катажина.
– Да… в десятый класс! – Федор Березин начал терять терпение.
– Ха-ха-ха… – не удержался юмон.
– Чего ты ржешь?! – возмутился Федор Березин. – Чего ты ржешь! Все равно маленький!
– Ну в общем, конечно, – согласился я.
– Не расскажу ничего! – обиделся Федор Березин.
Где-то в лесу перекликались шитики, да один раз почудилось, что гесион подал голос. Мы помолчали, прислушиваясь. Я стал дремать, прижимаясь к теплому катажининому боку. Иногда мне ее не хватало. Но последние годы я все чаще свыкался с одиночеством. Любить все же лучше на расстоянии.
– Был маленьким, а дальше что? – Я почувствовал, как Катажина подмигнула мне.
– Ну в общем… – начал Федор Березин с трагическими нотками в голосе. – Был такой случай: я в десятом классе учился, но уже был такой же здоровым и крупным, как сейчас
– Шкаф, одним словом? – заметил Леха.
– Скорее переростком, – уточнил Сорок пятый.
– Слушай! – возмутился Федор Березин. – Я тебе в морду дам!!!
– Ладно, мальчики! – остановила его Катажина легким прикосновением. – Что дальше?
– Да ничего!..
– Ну говори!
– Пусть он заткнется!
– Хорошо, я помолчу, – пообещал юмон.
– Жили мы в Гореловке – наконец воодушевился Федор Березин. – Туалет на улице, умывальник тоже. Даже душ – в огороде. Однажды встаю, а бежать в клозет облом. Я и сел на горшок брата – он, кстати, большим писателем заделался. Пишет о каких-то лунных вариантах, пожарах в метрополиях и прочее, в общем про землян. А у нас в поселке двери с роду никто не закрывал. Веник снаружи поставишь – и все дела – то есть, хозяин дома. Только натужился, входит… постальонша. Что делать? Не вскакивать же голышом? Соседям расскажет – сраму не оберешься. Все знают, что я летчиком собирался стать. Я морду скорчил, вроде как даун, и бубню: – Мама ту-ту… мама ту-ту… – и слюни пускаю, пусть на брата думает, с которым, кстати, мы очень похожи.
– И что дальше? – спросил юмон, у которого с юмором было не все в порядке.
Федор Березин терпеливо вздохнул.
– А дальше… в школе меня так и прозвали: “Мама ту-ту…” Мало того, все пять лет в учебке меня звали Мама ту-ту. Только когда героя получил, вроде, как забывать стали. И то кто-то из друзей завернет в полк, все начинается заново.
Минут десять башня або сотрясалась от смеха. Я даже выглянул в окно, словно мы могли кого-то разбудить, но поселок по-прежнему был мертв: под звездный, мерцающим светом серебрились крыши, да Танаис – младший брат Фобоса, готовый рухнуть на Марс то ли через сорок миллионов, то ли через сто миллионов лет, сиял подобно огромной звезде, а на фоне осенней травы темнели купы деревьев и кустов.
– А зачем ты всем рассказывал? – удивился Леха.
– Так весело же… – признался Федор Березин, – где еще, как не в казарме, байки травить.
– Ну насмешил, – сказала Катажина, вытирая слезы и одновременно отодвигаясь от Лехи, который под шумок не прекратил ухаживаний.
Все сводилось к исследованиям Катажининой талии. Мне было наплевать, потому что Леху могли остановить только какие-то чрезвычайные обстоятельства, например, четвертование или вивисекция всех членов одновременно. И то, я думаю, не помогло бы.
Вдруг Леха стал трясти головой и ковыряться в ухе, словно туда залез таракан.
– Что с тобой? – спросил я, решив, что Катажина незаметно пресекла его ухаживания, то есть врезала по уху.
Но оказалось все проще – сломалась его знаменита “ракушка”. Пришлось Лехе срочно искать в своих волшебных карманах агрегат, похожий на шприц, и с его помощью высасывать из уха “ракушку”. Леха повертел ее, повертел, достал из бездонных карманов новую и вставил в ухо.
– Да что за черт? – удивился он, снова тряся головой.
– А в чем проблема? – спросили мы с Федором Березиным.
– Да жужжит и жужжит, зараза. Лопочет! Ничего не пойму. Новости забивает.
– А где юмон? – как бы между делом спросил Федор Березин. Он все сразу понял. – Где это козлик?
Насколько я помнил, Сорок пятый смотался как раз в тот момент, когда мы стали смеяться. Водку он не пил, а армейский юмор его интересовал меньше всего.
Юмон появился как ни в чем ни была и уселся на свое место.
– Ты где был? – спросил я.
– По нужде ходил, – ответил он, не моргнув глазом.
– Врешь! – сказал Федор Березин. И в его голосе прозвучали металлические нотки. – Врешь ведь?!
Юмон молча уставился на нас своими бесцветными глазами. Ежик у него на голове отрос, и редкие волосики лежали на черепе, словно тощий блин на скороде.
– Ну?! – произнес я. – Колись!
– Шеф!!! – вдруг заорал Сорок пятый. – Шеф!!! Простите наглеца!!!
Мы навалились на него втроем и обыскали.
– Вот он! – торжествующе крикнул Федор Березин, вытаскивая из-под воротника рубашки как-то лепесток. – Передатчик!
– А ну дай-дай! – потребовал Леха.
Он любил всякие новинки и разбирался в них, как в любимых женщинах.
– Старье, – сообщил он, разглядывая чип величиной с ноготь и соответствующего цвета – телесного.
Такой чип приклеивался к одежде или телу, получал энергию от него и увеличивал радиус действия нейтринного передатчика, который в данном случае был встроен в юмоне в качестве мозгового имплантанта.
– Я все объясню! Я все объясню! – нервно повторял юмон.
– А чего объяснять?! – удивились мы, немного расслабляясь.
Вдруг юмон изловчился, вырвал чип у Лехи и проглотил его.
Минуты две мы месили его, как тесто. Широкий охотничий диван благополучно подогнул ножки. Импровизированный стол из огромного пня откатился в угол. Под ногами звякали пустые бутылки. Наконец устав больше от того, что мешали друг другу, мы оставили юмона в покое и, тяжело дыша, расступились кружком. Катажина все это время с философским спокойствием курила и наблюдала за нами.
– На кого работаешь? – спросил я, наклоняясь над Сорок пятым.
Несмотря на наши усилия, мы его только слегка помяли. Камены были приспособлены и не к таким переделкам. Так что для него это была только разминка.
– На наших, – с готовностью сообщил он, облизывая разбитые губы.
– Надо ему рожки отбить, – посоветовал Лука, облокачиваясь на очаг и переводя дыхание. – Это не передатчик, это усилитель. Правильно?
– Правильно, – согласился юмон и легко сел, словно его и не били. – Я и брать не хотел. Да заставили.
– Смотри, еще разжалобишь, – заметил Федор Березин, возвращая пень на место и присаживаясь на него.
– Ну и что, связь была? – спросил я, потом что это было самым важным. Если нас засекли, то надо было срочно уходить.
– Временами, – посетовал Сорок пятый, глядя на меня умоляющими глазами. – Как только вылетели, оборвалась, а потом снова появилась. – Он шмыгнул. – Похоже, базу… того… и спутники тоже…
Я почему-то поверил. Юмон производил впечатление искреннего человека, путь даже он и был чьим-то клоном. Правда, ситуация к жалости не предрасполагала – среди нас завелся предатель. Интересно, на чем его взяли? Неужели на семье?
– Ну и бог с ней, со связью! – жестко заметил Федор Березин, давая понять, что дружба кончилась. – А рожки мы тебе на всякий случай вырвем, чтобы неповадно было.
Сорок пятый даже не сопротивлялся, хотя операция была болезненной. А потом, когда мы поставили его на ноги и Леха полил ему голову водкой, чтобы продезинфицировать раны, стал нас благодарить.
– Слава богу, я от них отделался! Слава богу! Теперь я просто обыкновенный, рядовой юмон Дуракон сорок пять!
– А кем был? – спросил я.
– Дураком! Кем еще? – ответил он. А то они мне приказы сыпали каждые пять минут.
Шутка не прошла. Да и никто из нас не был настроен на сопереживание – разве что только я, потому что знал о его семье.
– Выпей, полегчает, – сказал я. – Шпион несчастный.
– Спион, – согласился он, превозмогая боль и слабо и радостно улыбаясь.
А рожки-то, между прочит, отбили ему обыкновенной бутылкой и кровищи было по колено. Мы налили стакан, и юмон, не поморщившись, выпил, хотя, как известно, юмоны не пьют от самого рождения. С другой стороны, возможно, лишившись рожек, Сорок пятый даже формально перестал быть юмоном. Федор Березин разорвал простыню на полоски, а Катажина перевязала юмону голову.
– Дочку-то видел? – спросил я.
– Видел, шеф, видел.
– Слушай, не называй меня так. Какой я тебе шеф?
– Слушаюсь, шеф.
На том и разошлись спать. Леха Круглов сунулся было с нами, но я спустил его с лестницы, и он удовлетворился обществом Федора Березина и Сорок пятого, который напился, наверное, второй раз в жизни. Первый раз, помнится, на звездолете “Абелл-085”.
Они еще долго бубнили, допивая водку и рассуждая про жизнь и ее казусы. Больше всех распалялся
