Киров Евгений Флорентович как махровый адепт лженауки.

Устная форма языка – это ПЕЧКА, ОТ КОТОРОЙ СЛЕДУЕТ ПЛЯСАТЬ ВСЕМ ОСТАЛЬНЫМ ВЕРБАЛЬНЫМ АССОЦИАЦИЯМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО МОЗГА [/i][/b]
 
З.  По отношению к фонемам Болдуэн усматривает возможность их расщепления на более мелкие атомарные единицы — кинемы и акусмы (впоследствии Р. Якобсон и Н. Трубецкой предложили термин «различительный признак» фонемы, который и вытеснил терминологию Бодуэна, однако эта замена «выплеснула ребенка»),
 — букве же в такой возможности деконструкции совершенно несправедливо было отказано. Итак, Болдуэн не считает, что буква способна к разложимости на конструктивно составляющие элементы, которые терминологически можно было бы обозначить как, например, «штрихемы» — в параллель с кинемами и акусмами. Так, он пишет: «Следует считать признаком графем их неразложимость... При этом напомню, что обнаруженная графема становится буквою, точно так же, как и обнаруженная фонема становится звуком» (там же. С. 213–214).
 Опять заметим, что слово «обнаруженная» использовано Болдуэном в смысле «реализованная», «воплощенная в реальности». Из положений, выдвинутых Болдуэном, следует, что графическая система соответствует как вторичная знаковая система фонетической (звуковой) системе языка и поэтому существуют две ассоциированных единицы — фонема (звукопредставление) и графема («буквопредставление», т. е. образ буквы), при этом графема — это чистый знак звука, т. е. не-символ.
 
 
Авторский комментарий. Перед нами снова очередная порция научного бреда невменяемого быдла, когда даётся попытка выдать желаемое за действительное. 1.  Почему звуки языка можно и должно расщеплять на составляющие? Удивительная вещь происходит -  за время существования письменного языка
состав букв  менялся неоднократно. Сейчас, как известно, в русском языке 33 буквы, однако были времена, когда было и 47 букв, и 43, и 40. Но при этом фонетический состав языка совершенно не изменялся, т.е. как был , таким и оставался.  Так нет бы, взять  и установить то общее число членораздельных звуков, которое имеет русский язык, - нет, на это у безмозглых скотов ума не хватает. Поэтому и руководствуются тем, что есть, т.е. буквами, пытаясь на этой материальной основе  создать какие – то закономерности.  И в данном случае И.А. Болдуэн совершенно прав, поскольку рассматривает фонемы как «тип», т.е. как особый ряд  феноменов человеческого языка, представляющих собою его самые минимальные элементы, собирая которые «в кучу»  создаются морфемы и лексемы.
Соответственно, любой звук, как действие, создаваемое речевым аппаратом, имеет не только начало, конец, но и определённые кинематические стадии, - поэтому Болдуэн и говорит об этом, имея в виду способность учёного- исследователя  разлаживать действие речевого аппарата на ряд элементарных составляющих с акустической точки зрения.
Но есть ещё и понятийная точка восприятия членораздельных звуков. И связана она с «обратной стороной» членораздельных звуков. Дело в том, что  огромное число членораздельных звуков с кинетической  точки зрения очень – очень похожи  друг на друга. Например, произношение звонких звуков фактически похоже на произношение глухих звуков. Или же когда мы произносим мягкие звуки, то они произносятся почти также как и твёрдые. Или же ещё один случай -  произношение долгих или кратких гласных звуков, когда техника произношения одна и та же, однако, в силу того, что за долгими и краткими гласными  в некоторых языках закреплены различные фонетические значения, значения произносимых слов могут быть разными. То же самое касается и в отношении произношения долгих или кратких  согласных, например, в финских языках,  года у этих звуков  имеются свои собственные фонетические значения.  И вот именно по причинам субъективного и объективного характера Болдуэн призывал  различать общий корпус членораздельных звуков, потому что для этого имеются весьма важные научно – познавательные причины.
  Но совсем другое дело, когда дело касается «своего» языка, т.е. чёткого и постоянного «набора собственных членораздельных звуков».  И вот здесь разные деятели, пытавшиеся облечь речь в письменную форму, искали и находили различные пути реализации. При этом кто как мог, тот так и делал, исходя из уровня своих учёных представлений. Естественно, всем хотелось как лучше, однако не всегда так получалось.  Особенно в этом смысле не повезло могучему и великому русскому языку, который огромная толпа невменяемого быдла стремилась облечь в благообразный вид. Чего только эти тупорылые скоты не выдумывали, однако так до сих пор ничего путного и не придумали.
И в этом смысле И.А. Болдуэн де Куртенэ был абсолютно прав, говоря о преходящем, историческом характере графики русского языка, когда всё новое и новое быдло предлагало свои быдлячие объяснения, однако разумного начала в них как не было, так и нет. Пока, наконец, не появился  ЕАСТ БТРЯ, где ясно и чётко изложено общее предельное количество членораздельных звуков, состоящее из 48 (сорока восьми) членораздельных звуков – фонем, среди которых 25 – мягкие фонемы, а 23 – твёрдые фонемы.    
2.  Почему букве отказано в деконструкции?  Вновь напомню:  звуки языка – это первичная основа, первичный знакоряд для всех остальных «иновариантов»  языка. Поэтому, в принципе, если бы изначально для каждого  звука языка было установлено конкретное графическое выражение, никаких поисков и исследований в этом направлении никто не вёл. Но поскольку этого нет, поскольку каждый как мог, так и лепил горбатого, стремясь свой бред выдать за истину, И.А. Болдуэн де Куртенэ специально указал на то, что буквы по отношению к звукам  языка имеют второстепенное, т.е. историческое значение.      
Поэтому, если всё же русскому народу приходится пользоваться письменностью, то чтобы окончательно не быть сбитым  с  толку,  для каждого звука, в принципе, должен быть свой особенный символ. Иными словами говоря, в идеале в русском языке должно быть 48 букв, отражающих фонемы, а кроме этого, - ещё пять символов, отражающих «йотированные дифтонги», - итого, 53 штуки.
Однако пользователи русского языка в настоящее время ограничиваются всего 33 буквами, потому что, скажем, наличие мягкого знака в его современной графике позволяет присовокупляя его к другим буквам (где это уместно), организовывать выражение как мягких, так и твёрдых фонем. В принципе, отвлекаясь от наличия  «йотированных дифтонгов», в русском языке хватило бы и  25 букв, в одном случае используя букву как отражение твёрдого звука (например, Н или Л) , либо в качестве мягкого знака (используя соответствующие лигатуры типа Љ Њ, как это частично применено в сербохорватском языке).
Таким образом, для адекватной и ответственной теории русского языка совершенно неактуален вопрос о разложении букв русского языка на составляющие, потому что никакого фонетического смысла, а тем более – научного смысла,  в этом нет и не было. В крайнем случае, если нужно, наука к сегодняшнему дню располагает двумя формами неразложимых элементов - графет, с помощью которых можно делать записи на совершенно разных человеческих языках: а) – с помощью Азбуки Морзе, где используется всего две неразложимых «штрихеты»: точка и тире; б) – с помощью «стрельцовской кириллицы», где используется всего одна – единственная штрихета, организованная в особую конструкцию – «двоезапятие»:  о принципе кодировки в этой системе читайте соответствующую словарную статью в ЕАСТ БТРЯ.
Поэтому «штрихете» как И.А. Болдуэн, так и И.А. Стрельцов, - отказывают на вполне законных основаниях справедливо, а всякий, кто возражает по этому поводу – является неисправимым невменяемым  интеллигетствуюшим  былдом, которому нечего делать, кроме как создавать небылицы.
3.  По поводу того, что «графема — это чистый знак звука, т. е. не-символ».  Снова перед нами очередная  порция научного бреда. Во – первых, знаки всегда «чистые», потому что облечены в идеальную оболочку, являются феноменами виртуального мира, т.е. лишены какого – либо материального наполнения. Во – вторых, каждый знак – это и есть символ. Ибо символ – это сугубо объективная характеристика знака, когда   конкретному знаку придаётся дополнительное общественное звучание. И в этом смысле символ, как и сигнал, это всё те же знаки. Особенно по-дурацки выглядит в устах уважаемого филолога термин «не-символ», в то время, когда ни в одном справочнике по терминологии так и не удаётся обнаружить терминологическое значение его, поскольку, очевидно, кроме него никто и не знает, что жен сие значит в действительности. 
 
 
И). Костяк общей теории письма, созданный Болдуэном, обрастал частностями, хотя в основе своей сохранился и не потерял теоретической ценности до сих пор,
 
Авторский комментарий.Снова мы имеем перед глазами сущий вздор, который не имеет никакой реальной основы. Ибо если тот костяк теории русского языка, созданный И.А. Болдуэном де Куртенэ и обрастал, то он обрастал лишь бредом невменяемого быдла, небылицами и различными благоглупостями.  А чтобы убедиться в том, что текущая теория русского языка, которая преподаётся в учебных заведениях современной России, автором ЕАСТ БТРЯ в рамках данного издания специально отведено место , в частности,  для: а) -  изложения справедливости требований Президента России Путина В.В. в отношении двусмысленности и противоречивости текущей теории русского языка; б) – перечень конкретных образцов научного бреда, извлечённых автором ЕАСТ БТРЯ из современной учебной литературы по русскому языку; в) – перечень научного бреда, обнаруженный в текущей  академической литературе  (на примере  реальных материалов Института Русского языка).  
 
К) хотя в последнее время была даже создана графическая лингвистика с графемикой как ее особым разделом (Амирова 1985), основанная на иных теоретических положениях.
 
Авторский комментарий. Графемика, как научная дисциплина межфилологического общемирового плана, возможно, и имеет право на своё существование, как некая разновидность прикладной комбинаторики. Однако к проблемам графического отражения на письме кириллицы русского языка данная научная отрасль не имеет ровным счётом никакого отношения. И в этом смысле известная русская детская забава «игра в бирюльки»  может принести невменяемым русским филологам гораздо большее наслаждение, чем игра в «графемику».
 
Л). Тем не менее,  стало ясным, что при очень хорошей степени владений языком могут возникать прямые ассоциации между значением слова и его графическим экспонентом при быстром чтении.
Авторский комментарий. На подобный бред весьма тонко и остроумно заметил замечательный прозаик Станислав Ежи Лец : «Воображение? Его больше всего у онанистов». Хотя , если хорошо подумать, больше всего воображением щеголяют невменяемые русские филологи вкупе с невменяемыми русскими историками, - им действительно, есть над чем помечтать.
[b][i]М). Л. Р. Зиндер поставил и такой вопрос: