ДЕНЬ ЩЕКОТУНА

седалищем присоседившаяся, и я незамедлительно ощутил ее энергичные пальцы, ловко вцепившиеся в туго-натуго стягивающий верхнюю половину моей бедовой головушки морковкин бюстгальтер...
 Чуть-чуть повозившись и малость поматерившись по морковкиному адресу, Мороженка в конце концов избавила меня от опостылевшей вульгарной повязки! И тут же в мой распахнутый глаз ударил мучительно яркий свет, отчего пришлось срочно зажмуриться.
 – Как ярко, – пробормотал я.
 – Эт от отвычки, – прогудела Мороженка, – Иначе говоря, с непривычки.
 – Ага, – с искренним намерением наладить добрые взаимоотношения поддакнул я, – Мудро подмечено.
 – Еще бы не мудро.., – задумчиво поддержала мой дружественный порыв совсем недавно разгневанная Мороженка.
 – Я не хочу молока. От него меня пучит, – на чуть приоткрыв веки и тут же опасливо их смежив, пожалобился я.
 – Понима-а-аю, – дружественно накрыв мое плечо разгоряченной ладонью, с теплотой в голосе ответила собеседница, – Меня тоже от молочного пучит.
 – Но ведь она сейчас будет поить меня молоко-ом!
 – Еще бабушка надвое гадала, кого и чем будет поить эта сумасбродная пьянчужка.
 – Но ведь она вроде трезвая.
 – Трезвая... была. А сейчас, возможно, уж навеселе. У нее не заржавеет... И молочишка для тебя организует, и себя не обидит... Чует мое сердце, стопарь за стопарем опрокидывает.
 А африканское сердце – вещун! У нас – темнокожих-то – сердца-а здо-орово(!) интуитивно развиты. Вот послушай, как колотится, – на этих словах моя рука была нежно взята за кисть и вдавлена растопыренной ладонью в податливую грудь на солидную глубину.
 – Фу-у-у-у-у, – с душевным трепетом испустил я обескислороденный легкими воздух.
 – Слы-ы-ышишь мое сердце? – бархатноголосо прогудела Мороженка, – Чу-у-увствуешь?
 – Чу-у-увствую-ю! – ощутив волшебнейшую успокоительно размеренную ритмику кровогонных толчков, взволнованно подтвердил я.
 – И ка-ак? – отнимая мою руку от своей груди, поинтересовалась Мороженка.
 – Мне становится ле-егче, – признался ваш, читатель, покорный слуга.
 – Африка-анская энерге-етика! – не без горделивости пояснила ласкающая меня взглядом устало улыбающаяся на фоне сиреневого натяжного потолка шоколадная женщина, – Мы в подавляющем большинстве потенциально выносливы и самозабвенно темпераментны (многопоколенная наследственность от закаленных на плантациях предков-рабов). Мы и вспыльчивы, и трусливы, способны на самопожертвование за идею и без оной... С нашими взрывными натурами выше риски загреметь за решетку... Мы работящи, веселы, но и зачастую ленивы и самоедно депрессивны... Начинаешь улавливать наш негритянский менталитет?
 – Да, – смежив веки и одновременно с тем чуть кивнув, я подал знак подтверждения своего понимания.
 – Продолжать?
 – Да, – вымолвил я.
 – Ну слушай. Мы способны одаривать окружающих счастьем, но и можем злодейски его отнимать. Нас ненавидят, боятся и любят. Наши дети настырны и хватки, спортивны и склонны к противоправным деяниям...
 Как теперь(?), Митрофан... Еще-е шире твое познание о негроидной расе?
 – Да, – не рыща в поисках словесной вариативности, я ограничился тем же односложием, кое намедни в знак согласия уже произнес не единожды.
 – И что ты понял не в частностях – в целом?! – лукаво ухмыльнулась моя собеседница.
 – Не знаю. Я думаю.., – погрузился в мыслительность я.
 – Не морочь свою голову, парень. Я тебя разыграла, – пристально и чуть виновато вглядываясь в мое лицо, ошарашила Мороженка.
 – Ка-ак?! – продемонстрировав убежавшими от выпученных глаз бровями и оральным овалом крайнюю степень недоумения, я изобразил стопроцентного паралитика.
 – Обыкновенно.
 – Но я ведь поверил...
 – Чего ты хотел, то и заполучил. А если бы нет, то и... нет. То и впустую бы трепотня болтливой негритоски... Ты подстроился под меня, желая наладить теплые взаимоотношения. В твоем аховом положении это стремление вполне резонно. И для достижения цели было полезно не ерепениться, проникнувшись лояльностью ко мне, даже симпатией и готовностью всецело воспринимать мое мировоззрение аки свое. Не скрою, твоя солидарность со мной размягчила мой стервозный норов. Поздравляю, парень! Ты попал в очко!
 – В к-како-о-ое очко? – спросил я.
 – В какое-какое.., – забурчала Мороженка, – Неужели так уж разнообразна в этом мире понятийность «очка»(?), что с ходу и не сообразишь...
 Ты попал в десятку(!)... на мишени, являющейся бонусом к твоему благополучному выходу из теперешней нешуточно щекотливой ситуации... Еще несколько настолько же снайперских выстрелов в это самое очко, и, возможно.., ты, как говорится, в шоколаде(!) иль... рукою подать до него.
 «Ты-то уж точно в нем от макушки до пят!» – имея ввиду кофейность мороженкиной кожи, не без удовольствия созорничал я мыслительным всплеском.
 – Чему усмехаешься? – поинтересовалась Мороженка.
 – Да та-ак.., – прыснул я, – Впервые сталкиваюсь с тем, чтобы «я-яблочко»(!) называли «очком»... Феномена-ально!
 – Опростоволосилась я?! – развеселилась собеседница, – Ха-а-а. Верно, маразм у порога... А знаешь?..
 – Н-не знаю, – ляпнул мой алкоголем бодримый язык.
 – Ха-а-а! Гляжу, ты уже на поправку идешь! – отрадноголосо сказала Мороженка, – Только что захотелось порассуждать по поводу наших – негритянских – кожных оттенков... Позволишь?
 – Валяй.
 – Поскучай малость в одиночестве, но-о... не шали-и-и! А я пока отлучусь на минуточку-другую. Лады?
 – Заме-етано, – провожая взглядом удаляющуюся Мороженку, заверил я...
 Итак, предоставилась возможность поанализировать мое заковыристое положение и пообозревать обстановку (как я понял) подкинутой мне у мусорных баков в качестве заманухи кассиной спальни...
 Логически тужиться мозгом я еще не созрел, посему ограничился беглым осмотром... Надо признаться, ничегошеньки изысканного – так себе интерьерчик: красного дерева среднеразмерный плательный шкаф, плотнотканевые шторы цвета крови с молоком, розовые в багряный цветочек обои, сиреневый натяжной потолок, на вишневого колера прикроватной тумбочке питающийся из вазы в виде спелой ягоды-малины букет алых гвоздик, клюквенных тонов оклад овального настенного зеркала, пурпурные потолочные плинтусы... И убранство приютившей меня кровати языку не повернуться постельным бельем(!)-то назвать – кумач... На фоне преобладающих кровавых оттенков словно бельма на глазу три (два настенных и потолочный) матового стекла полусферных плафона и картина (метр на полтора).
 На нем-то (мелкомазково сотворенном полотне) я, встрепенувшись душевно, вольно-невольно и задержал свой завороженный взгляд. Сюжет буквально ошарашил примитивизмом злодейски антигуманной конструкции(!): на фоне багровых закатных небес, перечеркиваемых пушистым следом реактивного лайнера; и простирающихся до горизонта буйных зарослей картофельной ботвы на многосотенной (а может многотысячной) груде обнаженных обезглавленных трупов толстотелых мужчин с викториански завертикаленным в зенит длиннющим окровавленным мечом в руке стояла Она(!) – младая, простоволосая, лицом дерзновенная, экономно облаченная лишь в элинскую тунику! Она – Кассиопея!!!.. Даже и на беглый взгляд я не мог ошибиться!
 – Нравится? – неожиданно прозвучавший голос заглянувшей в спальню Мороженки пробрал до мозга костей!.. Из чего ж при тогдашнем крайностном смятении духа я мог соорудить более-менее вразумительный ответ?.. И до сей поры ума не приложу...
 – У-у-у-у-у! – выдал я то ли знак изумления, то ли озвучку прорыва наружу доселе многоатмосферно спертого в душе животного ужаса.
 – А мне не очень, – приняв мой глас протяжный, по-видимому, за признак ценительского экстаза, нелестно отозвалась лицом подкосметизированная и переоблаченная в длинноворсового бархата кумачовый халат Мороженка.
 «А она ничего-о-о! – невольно подумалось о темнокожке, – Обая-яшка...»
 – А ты ничего-о! – будто прочитав только что посетившую меня мысль, улыбнулась плечом грациозно подперевшая багровый косяк Мороженка, – Уже бодрячком. На ножонки вставать не пробовал?
 – Даже и не помышлял.
 – Ну и ладушки. Борщ доварю и приду. Тогда и вместе встанем... А пока от нехрен делать фотку поразглядывай.
 – Какую фотку?
 – Ну какую-какую... На какую сейчас пялишься! – я уловил в ее интонационности некие ревностные нотки.
 – Но ведь это ж не сни-имок(!), а работа кисти художника. Я что, масляные мазки не способен узреть?!
 – У меня в поликлинике гинеколог тоже мазки брал. Брал и брал, бра-а-ал(!) и брал... И что теперь, моя кис-киска – произведение искусства кисти великого художника Михаила Сухоносика?!
 – Не знаю такого художника, – глубокомысленно наморщив лоб, озадачился я.
 – И не узнаешь. Сухоносик – фамилия гинеколога тринадцатой городской. Неважнецкое число. Не находишь?
 – Нахожу, – ответил я, посчитав, что было бы тактичней хоть в чем-то не перечить.
 – А это фото – работа папарац-цира Сеньки Бомондочука. Склизкий, скажу тебе, типчик. И вся рожа прыщами обсыпана...
 Однажды, как сейчас помню, в субботу Белиберде приспичило и приспичило: хочу, мол, фигурировать в центре эпохального произведения фотоискусства!..
 Оформила в «Буратино-банке» офигенный кредит, и давай его на сенькины гонорарные авансы да комплектование натуры транжирить: перво-наперво исторической ценности меч приобрела, тунику у самого-о(!) Кроликова пошила, картофельную плантацию с колорадскими жуками взяла напрокат, полк (или дивизию?) для своего постамента подрядила, «Боинг» на демонстрационный полет зафрактовала...
 А ведь еще ско-о-олько-о(!!), помимо этого, побочных расходов, не замечая коих попервости-то, мысль на крыльях азарта стремглав (словно трубохвостый мозгоклюй) в поднебесье взмывает!..
 – Какая еще Белиберда? – недоуменно спросил я, – На полотне же Ка-асса(!) – Кассиопея. А вы ее в качестве Белиберды упомянули.
 – Прости, оговорилась, – стушевалась Мороженка, – Коне-ечно(!) же Кассиопея. А кто еще кроме нее?.. Ну вот, слушай...
 
 Первая съемка, еще даже и не начавшись, накрылась дыроватым тазом: только все собрались, и ту-ут... нескончаемый ливень как из ведра!..
 Вторая фотосессия сорвалась из-за того, что у нашего «Грандера-Чмоки» посередь дремучего леса, где даже мобильной связи ни-ни, иссякло горючее.
 Массовка с Сенькой на картофельном поле топчутся, зафрактованный «Боинг» небосклон белесыми каракулями разрисовывает, а мы болотный гнус кровушкою питаем.
 – А как же педали? – спросил я.
 – Какие педали?
 – Велосипедные. Через кои мы давеча по Москве колымагу катали.
 – Так их же после того и установили. Так сказать, на экстренный случай. Это уж позже Бели-б-бе... Прости... Это уж потом Кассиопея наумилась через них за счет нас горючее экономить...
 Ты дальше слушай... На третью съемку прибыли все. Вояки даже в дли-инной-предлинной пешей колонне... Но... ихний генерал наотрез отказался без доплаты голым в одну кучу с солдатами ложиться: «Добаля-я-яйте-е(!!!), – орет, – по ба-аксовой деся-ятке за мину-уту, тогда де-елайте со мной что заблагорассудится! Задешево решили генерала обесчестить?! Нате-ка – выкусите-ка!! – и фигу свою толстопалую кажет, – Ду-удки вам, прохиндеи!»
 – И что, добавили? –