ДЕНЬ ЩЕКОТУНА

саркастически ухмыльнувшись, поинтересовался я.
 – А что? – шмыгнув носом, задалась вопросом Мороженка, – А ничего-о(!).. для нас хорошего...
 Сенька-фотограф-то заявил, что генеральский типаж ниско-олько не фактурный и что, мол, без его участия композиция не только ничего не потеряет, а наоборот – обретет...
 – И?! – сгорая от нетерпения, побудил я вдруг умолкшую рассказчицу.
 – Наша сторона категорически в доплате отказала, ну и разгневанный генерал выстроил всех своих подчиненных да и пешедралом (как и заявились) увел.
 – То-то гляжу: массовка не по-солдатски упитанна. Где же новую набрали?
 – Где только ни рыскали. А чтобы сразу в одно место кучу мужиков доставить... Проблематично. Сам, поди, должен понимать.
 – Понимаю, – заверил я.
 – Ну вотушки и ладушки.
 – И кто ж все-таки напозировал? – поинтересовался автор сих строк.
 – А случись вскоре (как на притчу и нам на радость!) сразу два съезда диаметрально противоположных общественных движений: «Могильщики гомосексуализма» и «Гей-хлопцы»! – с оптимизмом проинформировала Мороженка, – Первые обошлись нам в двести рублей и поллитру водки на нос, а вторые...
 А вторы-ы-ые! Весе-елые(!) мужичата. Они как в суть художественного замысла вникли, без финансовых обиняков, на ходу огололяясь, к автобусной колонне с шутками-прибаутками да охальными частушками на тему «дядечка с дядечкой» вприпрыжку лавиной поперли... Ага...
 А потом (в подкассиопеином-то постаменте) совсе-ем невероя-ятно(!) бойко себя повели. Не по-фотомодельски. Ну акробаты и акробаты. Живчики!.. За час, пока ожидали припозднившуюся авиационную декорацию, мы на таки-ие(!) гомоглобальные выкрутасы с участием представителей обоих друг другу противоположных движений налюбовались, что по сю пору... Веришь ли(?), потряса-ающее(!!!) зрелище. С чем сравнить?.. Ума не приложу... Апокалипсис!..
 В конце концов самолет все-таки пролетел, и фотосессия состоялась, плод коей перед твоими глазами... Извини, перед глазом...
 – Да ла-а-адно, – безобидно вздохнув, протянул я, – Вообще-то, по поводу зрения можно было бы и не уточнять.
 – Извини, – потупив взгляд, пробормотала Мороженка.
 – Да ла-а-адно(!) тебе по пустякам извиняться. Если честно, мне по барабану.
 – Ну-у-у, если тебе по барабану, мо-ожно я тебя буду Циклопом дразнить?
 – Дразни.
 – Ну что ж, поскольку ты не возражаешь, прямо сейчас и начну: Цикло-о-опчи-ик! Цыпа-цыпа-цыпа. Циклопу-у-уленька-а! Циклотро-ончи-и-ик!..
 – Интересно, а какая-разэтакая ухарская бригада этим самым гомо и антигомо головы поотсекала? – полюбопытничал я.
 – Да ты что-о(?!), Ци-икля, – опешила Мороженка, – Полторы-ы-ы тысячи обезгла-авить?! Очни-ись(!), цыпленок, ты в похлебке...
 – Однако ж, на так называемом вами фото все-е(!) персонажи (за исключением Кассиопеи) подвергнуты процедуре абсолютного отсепарирования головы от телесной федерации.
 И как прикажете понимать сей фотодокумент(?), неопровержимо уличающий Кассу в массовом убийстве с особым изуверством либо в соучастии в сем тягчайшем преступлении. И са-амое(!) мелкое ее противоправное действие (исходя из ситуации) – позирование на бренных останках невинно загубленных. И даже это действие влечет за собой уголовную ответственность.., – импровизационно читая нотацию, я вкладывал в голос и мимику у-уймищу(!) фальш-скорби, в душе ухохатываясь и опасаясь рассмеяться в мороженкино лицо.
 – Думаю, что.., – запнулась словесно собеседница, – А как тебя все-таки звать-навеличивать?
 – Коль нравится, зови Циклопом.
 – Ну, нет – кроме шуток. Скажи.
 – Папирос Портсигарович, – брякнул я первую взбредшую на ум нелепицу, потому как один из множества моих оперативных псевдонимов, озвученный Кассе в знак знакомства у мусорных баков, на тот момент, к моему неописуемому изумлению, напрочь выпал из памяти.
 – Юродствуешь? – усмехнулась Мороженка, – Ничего. В соответствии с нормами гостеприимства, не возбраняется.
 А я попросила разрешение на обзывание тебя Циклопом только ради того, чтобы прозондировать твою загадочную натуру на обидчивость. И не более того.
 – И как? – поинтересовался я.
 – Если не обладаешь агентурной профподготовкой, ты не обидчив и будто на ладони.
 – А если это... А если обладаю этой самой... проф-подготовкой? – скорчил я недотепу.
 – Тогда ты отменный шпион! – состроив заумную физиономию, пафосно скомплиментировала Мороженка, – Однако, перепутать свой псевдони-им... Ты все-таки, Митрофанушка, лох!
 – О да-да! – просвелев памятийно, взвыл я восторженно, – Митрофан-Митрофан я! Сей факт – алмаз-камень!
 – Лох, – сочувственно глядя на меня, вымолвила Мороженка, – Лох ты отпетый. Но... жу-утко(!) забавный.
 Ан не столь сие важно... Как я уже чуть ранее заикнулась, вижу, что, вроде бы негодуя, подоплечно-то скоморошничаешь... Да ла-адно(!) – несущественно...
 Что касаемо же ампутации бестолковок массовки... Туфта. Наша старшая подруга своим дорогостоящим мечом ни капелюшечки кофе... Ой, прости. Ни капелюшки кровушки Кассиопеюшка не пролила. Все совершил Сенька-фотограф.
 – И-изве-ерг! – прочувствованно прокомментировал я.
 – Отнюдь. И какой же ты глупышка. Семен единолично произвел массовое отсекновение посредством тривиальной компьютерной графики.
 – И на кой ляд тогда этакая крупномасштабная заваруха даже и с привлечением гражданской авиации(?), если Сенька мог все смозаичить валяясь на диване с ноутбуком.
 – А леший то знает... У них – у элитных-то – таки-ие(!) прихоти... курям на смех. Никако-ой(!) логики. С жиру бесятся...
 А мазки-то на полотне ты скрупуле-езно(!) смикроскопировал.
 Кстати, сотворить мазню на гладком для вящего изыска... плевая пустяшность... В оранжевом эмалированном тазике серебряной расческой тщательно смешиваются слизь лягушачьей икры, рыбий жир, кактусовый уксус, помет сиреневого петуха и еще какие-то компоненты (я особо-то не вникала)... Выполненный на тканевой основе фотоотпечаток от полдня до полуночи вымачивается в баобабовом корыте с этим чудодейственным коктейлем, а потом – под старинный угольный утюг. И никаких художеств. Любой искусствовед за шедевр примет. Хоть в Третьяковку вывешивай!
 – Ну а это-то эпохальное фото какой трансформатор в живопись перевымочил-переутюжил? – попытался я перейти на личности.
 – Да был один бездельник, – переминаясь с ноги на ногу, с некой грустинкой на лице и в голосе сказала Мороженка, – Валеркою, не к ночи помянутый, земля ему пухом и царствие небесное, звался.
 – И отчего же уникально мастеровитый кудесник обозван бездельником?
 – А кто ж он(?), коли сторожем на фармацевтической фабрике денно-ночно прозябал...
 Еще в тридцатых годах прошлого века была основана эта «Красная пилюля». Таблетки для партийной номенклатуры на ней лепились. А экспериментальные образцы испытывались на местных кошках, собаках, бомжах и алкоголиках, передовиках производства и участниках художественной самодеятельности, а то и вовсе на ничего не подозревающих и ничем не выделяющихся добропорядочных гражданах...
 Преимущественно тайно эксперименты-то проводились... И через пункты общественного питания (пельменные, шашлычные, рядовые столовые, буфеты и рюмочные), и через продуктовые отпрофсоюзные новогодние подарки, и через иные всяко-разные каналы испытатели-нелегалы ухищрялись скормить человеку пилюлю. Главным же образом через аптеки и поликлиники народ пичкали. А потом за изменениями состояния здоровья посредством регулярных профосмотров наблюдали...
 А в итоге население Громкоструинска, кой тулился на окраине градообразующей «Красной пилюли», стало жить подозрительно долго, почти безболезненно и счастьем насыщенно...
 Где-то к середине восьмидесятых совсе-ем(!) веселехоньким сделался городишко: денно-ночно все улыбаются да хохочут, да в круглосуточные аптеки за добавкой спешат.
 На фабрике-то уж партийные, комсомольские и профсоюзные мероприятия проводить стало не резон... А что толку(?), если каждое собрание либо конференция автоматически превращались в уморительную клоунаду: врут да хохочут, хохочут да врут; да еще и как из рога изобилия сыплют отнюдь не простолюдинскими идиотскими идеями в плане повышения якобы нищенского благосостояния госноменклатуры, приведения к норме жизни якобы заевшегося народа, полетов по профсоюзным путевкам на Марс за искусительными яблоками и монгольскими дубленками, обгона треклятых капиталистов на эволюционных виражах путем революционного вставливания в их колесные спицы ливерных колбасин или (пардон за цинизм) самых твердых и стойких членов Политбюро, стихийной перестройки развитого социализма в переразвитый коммунизм…
 В конце концов неадекватно активному трудовому коллективу «Красной пилюли» была предоставлена автономная аполитичность, а Громкоструинску вернули его дореволюционное название – Тихописинск...
 А из перестройки «Красная пилюля» формально вышла в качестве производителя ветпрепаратов под вывеской «ООО Голд мяу-му», но... практически в прежнем статусе: госзаказ, щедрая госбюджетная поддержка и технологическая убогость с раздолбайской дисциплиной и вялотекущей производительностью труда, хилой зарплатенкой и поголовным увлечением коллектива хитроумными хищениями самолично произведенной продукции...
 А Валерка-то – спец-самоучка в сфере изобразительно искусственных превращений (царствие ему небесное!) – тоже вышел в новую жизнь в прежнем качестве – в образе вороватого сторожа в пятом колене по обеим (отцовской и материнской) линиям.
 – Помер? – полюбопытничал я, имея ввиду повторное пожелание Валерке царствия небесного.
 – Сгорел на работе, – сокрушенно махнула рукой Мороженка, – Он же, как и его предки, халявные препараты словно дитятя конфеты лупендил. Только теперь уже не медицинские, а скотские... По первости-то с них его здорово тошнило и даже в эпизодическую кому не единожды кидало.
 Да и... появились чудные поведенческие стереотипы... Бывало, идет по центральному бульвару, и вдруг ни с того, ни с сего к фонарному столбу, и давай на него малую нужду справлять по-кобелиному (на четвереньках с задиром задней лапы в зенит... Пардон, не лапы, а ноги). А то и вдруг вроде бы в здравом уме с прохожим бараном зачнет не на жизнь, а насмерть бодаться. На Луну частенько выл, сено жевал, в марте на кошачьи тусовки на крыши лазал, ближе к осени пытался со скворцами на Юга мигрировать... Однажды под вечер даже в берлогу под бочок к медведице на зимнюю спячку пристроился. Правда, еще до полуночи утек. Как объяснил: мол, храпит она безбожно, ворочается, кишечными газами травит, брыкается и все норовит вместо своей лапы мою руку пососать...
 А потом ничего – опять в человека исправился. Даже под занавес адаптационного периода с пьянством напрочь завязал, заново женился и приобрел стиральную машину «Вятка-автомат», чем и безмерно кичился...
 Жил себе, поживал Валерка, таблетки жевал да й в ус не дул... Однако...
 Нет добра без худа.
 Как по-твоему, Митрофан, отчего вроде бы и истина, а в поговорочном фольклоре нет ей места? Вот «нет худа без добра» – ходовое речение, а наоборотная фраза систематически игнорируема. Отчего таковский лингвистический сюрреализм? 
 – На