немного раскрыть свое сердце людям – то и другие цвета появятся.
- Розовые? – едко сплюнула ей в лицо, заливаясь саркастическим смехом.
- А хоть и розовые! Пусть и лишь мгновения – а полезно! Чем давиться постоянно ненавистью и отчаянием! Уж лучше глупые сопли – чем постоянная пресная, горькая правда! И потом… даже если бы и стал Рожа твоим мужем, не будь братом. Не нашли бы вы счастья, не настигли бы свое «светлое будущее»! Нет! Потому что надо приспосабливаться – еще раз говорю, меняться, юлить… терпеть и унижаться порой, а не только гордо и цинично на всех плевать с колокольни собственного достоинства. Реалисты… - съязвила, перекривив слово. – Гордые идиоты! Причем которым хочется всё и сразу! Думаешь, я не хочу богатого, умного, чувственного, способного весь мир нагнуть ради меня и наших детей (в случае чего, в случае необходимости)? Хочу! Очень хочу! Но я реально смотрю на жизнь, в отличии от вас! И это у кого еще розовые очки?! Да… пусть не во всем мире, но в моем доме… мой Леша – мой король, а я – его королева. А что за порогом, и что в будущем – это иное. И поскольку постольку.
- А потом грянет беда, - ядом прыснула я, будто змеюка, - и будете реветь взахлеб вместе, короли-старатели.
- А то ты не будешь реветь? – рассмеялась едко.
Опустила я взор. Смолчала.
- Вот то-то же! Только в промежутках между черными полосами – у меня будет белая полоса, я буду счастлива, а ты… со своим Рожей – в растерянности, в гонке черти за чем – нет. Опять будешь реветь, кляня судьбу за жестокость.
- Я не буду реветь, я буду решать, - гневно.
- Федька твой уже нарешал. Ну как, нравится? Обоим? На сколько в этот раз нарешал? А?
- Да иди ты! – злобно. Разворот – и пошагала спешно я в коридор (забыв, зачем шла в комнату).
- Я-то пойду! – отчаянно мне в спину, циничным смехом. – А ты что делать будешь? Опять себя жалеть? Или его? Решатели…
- Иди в ж*пу!
- Ага, до встречи!
Живо обуть кроссы, на плечи куртку – и за порог, гневно лязгнув дверью.
ТОМ II. СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. За горизонтом жизни
Глава 21. Чистилище
30 мая, 2009 г.
***
(Н и к а)
Пульс. Откликом во мне, будто гром после молнии, раздавалось сердцебиение, бессмысленно игнорируя общее решение, общее нежелание всего организма… жить. Бесстыдно им вторили легкие – еще одни предатели сплоченного коллектива. Пустота. Ни боли, ни страха. Ни прошлого, ни будущего. Только минуты – минуты, пока оставшиеся герои не сломаются, не устанут кровь, кислород гонять по уже мертвой, растерзанной дикими тварями, «человеками», плоти.
Очередной ход незримых часов – и вдруг бунт на тонущем корабле становится массовый. К предателям подключается слух: ловит странный шорох, хруст, шелест подлеска – неравномерный, настырный, грубый – и не ветер это уже ласкает ветви деревьев. Распахнулись веки – взор утонул в чистой, небесной глади… что проглядывалась где-то надо мной между веток, будто Бог, склоняясь над грешником. От яркого света начало резать глаза – но тут же позорно стихло. Слез не было – они еще были на моей стороне. Вдох-выдох. И вдруг снова изменщик-слух начал творить неприемлемое, донося уже иные вражеские сведения: речь… людская, путаная, надрывом. Набатом. Крик, мат. Удары, стоны… Смех, злорадство… Мольба. Еще один приговор на немом, безликом кладбище среди лесной чащи. Скоро и вы ко мне приобщитесь – будете ждать приход ее. Приход Великой и Мудрой. Приход Седой…
Хотя нет. Вам повезет больше – с вами твари-люди будут более снисходительны. Гуманны… человечны: они убьют вас сразу. Выстрел. Эхом, громом, вердиктом (взлетели, сорвались с ветвей трусливо птицы, заливаясь руганью) – тишина. Немая и цепенящая. И вдруг взрывом - отчаяние и мольба, мужские причитания становятся более лихорадочны, но уже… без хора, без эха, без вторения...
Глупый, ты еще хочешь жить – ты еще в объятиях боли. Все еще раб страха – наивный фанатик Жизни. Только она, Жизнь эта, – не вечна, она горда, вольна и бесхозна. Она вручена на время, дразня… показывая, как может быть – и чего в итоге не станет. Но вместе с тем – и мучения, что она дарит, не вечны. Счастье – не знаю… что это такое и за какие заслуги остальным дарят его при жизни. Не знаю – ибо была недостойна. И смерть мне – соответственна. Как мерзкой, безликой, ничего не значащей твари – за городом, в лесу. Без могилы, без креста. Без оградки и фото. Раздерут, сожрут плоть дикие звери, растащат кости, а остальное – что сгниет, а что землей, мхом покроется, как ненадобное. Гнусное, как и я. Кто-то, нечаянно найдя, подумает: эхо войны, а кто-то – жизни. Но это – конец. Там тихо и спокойно. Там – ничего. Там – космос. Бесконечность. Настоящее, подлинное «счастье». И ты глуп, раз просишься обратно. Туда, где только самообман и слезы, границы и гнёт. Где страх и разочарование. Нет, нет ничего лучше… чем покой. Чем финиш.
- Да гаси его! И поехали… - слышу отчетливо слова, раздраженный… черствый, бездушный голос Палача. Тот, кто так легко… дарит «прощение». Дарит… свободу.
А потому – уже и я поддаюсь на разгоревшийся бунт. Игра, притворство, потакая тем нелепым, отчаянно тлеющим огонькам-инстинктам, что все еще отчаянно борются во мне за существование – и выиграть. Потопить – легко и смело, окончательно и бесповоротно пустить ко дну… свой корабль.
***
(М и р а)
Едва только примерился упасть за руль, как тотчас где-то в стороне странный, с напором, уверенный шум, шорох. Взор около – но ничего невидно. Дикий зверь?
На автомате нырнул я за пояс и достал ствол. Неспешные шаги ближе к парням.
Тупое животное, не сидится тебе в засаде. Не живется, как всем.
И вдруг обмер, будто кто раскаленного свинца в башку налил и остудил резко.
- Ох**ть, - послышалось эхом Сереги, озвучивая мои мысли.
«Лесная нимфа», м*ть твою. Самая что не есть. Вот только не Мальвина, а, е**** его в **т, черта давалка: голая (соски звездами торчат, ниже пупа – хоть сейчас скрути и вставляй). Да только вместо бархата кожи – увеча, безобразя хорошие формы - измазанная каким-то жутким месивом, черно-бордовой, еще свежей, грязью; усыпана красными линиями, вензелями шальных порезов. Вместо е**чих цветов в волосах - листья, труха во взъерошенной, сбитой в тугой, замусоленный ком, копну, шевелюре… Синяки под глазами фонарями; разбиты, разорваны губы. Еще немного на карачках – попытка выровняться, но тотчас упала, упало оно на колени, как раз около жмурика и возле этой с*ки, что уже успела обосс*ться от страха из-за наших «переговоров». А чудище это смотрит – пустым, блеклым взором… и ему по**й, кто… что вокруг происходит. Что труп рядом, что второй – избитый в мясо, скулит – ничего. Смотрит будто сквозь Потапова – и не то шипением, не то… каким-то шелестом, рыком, воем что-то выдало, сплюнуло в него. Не разобрать.
Вот так и не верь в лесных тварей – отнюдь не человек, а чертова пародия.
Подхожу ближе:
- Ушло на**й отсюда! - жестким приказом, взмахнув пистолетом. Хотел, было, пнуть ногой, да сдержался. - А то и тебе сейчас башку разнесу!
Сам себе не верю. Если бы не Серега с Коляном – точно бы подумал, что белка с вчерашнего перепоя хватила.
И вдруг перевело оно на меня взгляд. Глаза в глаза – невольно поежился я. Вздрогнуло и оно – но перемен не настало. Не от страха, нет. А от непонятного, жуткого чувства, что обоюдным взрывом в нас одновременно раздалось.
Еще миг - и приговор: убивающий шепот… голос, знакомый перезвон, эмоции, мимика:
- Добей.
Дрожь прошлась по всему моему телу, азотом заливая каждую клетку.
- Мира. Прошу… добей.
***
(Н и к а)
Еще мгновение странного, перепуганного, ошарашенного бурения меня взглядом – и дернулся. Тотчас спрятал пушку за пояс, стащил с себя пиджак – и кинулся ко мне – набросил одежину на плечи. Отчаянная попытка моя борьбы за «счастье» – тщетно. Приговором: в охапку – и схватил на руки.
Сдались позорно слезы – потекли по щекам. Взрывом - взвыла, завопила я, из последних сил моля пощадить:
- ДОБЕЙ!
- Тише-тише!
- Ты куда?! – отчаянное мужское за нашими спинами. – Оно мерзкое! Еще об*ссытся! У меня тачка новая!
- Еще одну купишь! – бешено.
- А вдруг она заразна?! – рявкнул иной жизни перелив.
Смолчал мой Супостат.
Поставил, опустил на ноги около джипа. Распахнул дверь, бережно, но с напором подал вперед. Цепляюсь, хватаюсь – сопротивляюсь: пытаюсь вырваться, взглянуть этой (еще одной) бездушной твари в глаза:
- Умоляю, не надо! За что?!
- Все хорошо, малыш. Всё позади!
- Не надо! Не надо, пожалуйста! – бешеным смертником, хваткой утопающего вцепилась в кузов – рванул… в очередной раз до крови раздирая мою плоть. Грохнулась на сидение… Проехалась. Головой стукнулась об противоположную дверь.
- Больше никто тебя не тронет, - уверенное. Приказом… и далее жить. Залезает за мной следом. Пытается поднять с пола, усадить, уложить рядом.
- Не надо! – слезно. Отчаянно, давясь агонией; рыча. Пытается обнять – отталкиваю. – Добей здесь! Если хоть что-то когда-то для тебя значила – УБЕЙ!
Окоченел. Глаза в глаза. Нервически сглотнул.
- А че с этим? – внезапно где-то сбоку от машины. На улице.
Вздрогнул Мирашев, перевел, устремил взгляд на мужчину – ответил не сразу.
Сухим, охриплым голосом:
- Че? – задумчиво. Прокашлялся. – Че и с первым. В яму, да поехали!
Тотчас громыханием выстрелы: раз, два. Глухие стуки. Звуки, звон лопат.
Поежилась я. Но еще миг – и остаток сил взорвался во мне – дернулась: попытка выскочить с другой стороны, как в момент ухватил за шкирку – стащил пиджак. За ноги – грохнулась. Пальцами цепляюсь за траву снаружи – хлопнула дверь, едва не ломая мне руки в локтях. Взвизгнула я от боли очнувшейся позорно. Враз придержал мой Изувер тиски, оттягивая нити бытия.
- Зая! Малыш! Молю, угомонись! Все позади! – схватил за плечи, зажал в угол на сидении. Навалился сверху, прижался ко мне своей мерзкой плотью в ответ. Лицом к лицу. Лоб в лоб. Шепотом горьким, обдавая дыханием, Жизнью гнусной, мои уста: - Доверься! Прошу. Ни одна с*ка тебя больше не тронет! Молю, Ник… верь мне.
Глава 22. Адепты Жизни. Круги ада
(М и р а)
***
Чертовы, резиновые, бесконечные сутки в больнице. Кофе, сигареты. Уже даже коньяк меня не брал. Своих всех – на х**: ниче в голову не лезет. Пока у нее анализы брали, все, что только можно, кололи, штопали да в божий вид приводили, пока из месива вновь лепили человека, я, то и дело, что наворачивал круги по этажу, чаще всего - около кабинета своего "товарища", Кряги, заведующего этим гребанным отделением.
- Ты мне, б***ь, хоть что-то толковое скажешь сегодня? Или я, как идиот, тут и дальше буду наяривать?
- А че тебе еще сказать? – злобно, едва не скалясь. – Хочешь правду? – едко. – Как есть?
- Ну? – киваю сдержано, а у самого внутри все позорно, трусливо сжалось.
- Пи**ец ей. Не сегодня – завтра, пи**ец ей.
Побледнел я от услышанного:
- Че? Всё так х**во? Если дело в бабле, или другой клинике...
- Да, - резко, грубо. Ухватил меня за плечо и отвел в сторону. Приблизился, едва ли не на ухо, рыком: - Невменяема она. Кукушкой тронулась, - нервно сглотнул я. Смолчал. Проглотил и Кряга какие-то свои, невысказанные, мысли-эмоции. Продолжил: - То и дело, что вопит, кидается на всех. И суток не прошло – а она дважды уже пыталась покончить с собой. Ее тут долго держать… никто не будет: не то, что не захотим
Столько здесь никто читать не станет.