что облик того нового государства получился далеко уж не святочным, а скорее, наоборот, именно в нем и слились воедино наиболее наихудшие узурпаторские черты.
И кому им теперь следовало верить?
За кем вслед идти?
Вот и пришлось им тогда резко и безо всяких лишних раздумий попросту вот привыкать к тяжелейшей рутине при той новой власти, что оказалось столь невероятно громоздкой всеми теми своими свежайшими догмами.
И это ведь разве что с тем прежним царизмом они до чего еще беспечно могли находиться в самой решительной и повседневной конфронтации.
Причем хотя нечто подобное нигде особо не афишировалось, но было оно при этом настолько уж модно, что действовавшие и думавшие как-либо иначе смотрелись на людях белыми воронами.
Правда, все те немыслимо восторженные прения о самой так вовсе вот незамедлительной смене всех общественных декораций в то еще дореволюционное время разве что и происходили на чисто дискуссионном уровне церемониальных дружеских чаепитий.
Сколь многим людям неизменно тогда весьма вот непосредственно импонировала как раз-таки позиция яростно же обнаженного, причем именно же, словно открытый нерв, более чем во всем безупречного неприятия старого и закостеневшего жизненного уклада.
Самодержавию должен быть положен конец, и все тут!
Довольно многие из родившихся в царское и крайне «неблагополучное» время левых интеллектуалов были на самых вот острых ножах со вполне законной тогда властью.
А это, прежде всего более чем наглядно во всем означало их весьма явную и прямую взаимосвязь со всем, тем как есть богоборческим сотворением нового и куда только более славного мира.
И нечто подобное и вправду непременно вроде как должно было вот-вот наступить, дабы на веки вечные для всех нас и впрямь этак сходу разом тогда и создать, куда поболее справедливый жизненный распорядок.
Да вот уж, однако, какой это вообще вполне справедливый порядок мог бы разом ведь так, и прийти на смену мрачному, словно грозовая туча, царизму?
Нет, ни о чем подобном эти люди ни единой минуты даже не думали.
В своем безгранично богатом на всяческие праздные иллюзии воображении они все это себе представляли совершенно уж недвусмысленно вовсе-то явно до чего еще полноценно иначе.
А в период несусветного бедлама и всевластия его величества, «совершенно так беспородного хама», все, что им вообще ныне оставалось, так это разве что пассивно дожидаться созыва всемогущего (в куда более светлом грядущем) Учредительного собрания.
И они и вправду считали, что эта великая силища всем еще разом более чем доходчиво до чего многое весьма же верно разъяснит, примет нужные решения, победит германца, да и подарит обществу тот самый истинно долгожданный свет досточтимо славных в веках книжных истин.
И, конечно, никак уж не все интеллектуалы дореволюционных времен и впрямь обрели себе мир и покой на седьмых небесах несбыточно ярких либеральных мечтаний.
Да и вообще, вся тогдашняя действительность вовсе-то никак не была уж столь ведь отвратительно донельзя мрачной.
Все-таки неведомо, где тогда сколь благочинно вот заседало некое столь и впрямь до чего незабвенное Временное правительство.
Однако то самое и впрямь незабвенное правительство Керенского занималось одной лишь и только совсем ведь оторванной от всяческой почвы реальности полностью уж до конца, совершенно так обессмыслившейся праздной демагогией.
Оно всегда считай этак до дрожи, явно вот опасалось яростного негодования серых масс простого народа.
И именно та серая толпа тогда ведь разом и оказалась на истинно государевом месте!
Керенский был лишь главной пешкой, которая довольно же временно превратилась в исключительно внешне сурового ферзя.
Его полнейшее бессилие более всего подчеркивалось всем тем как есть доподлинно так известным его военным прозвищем – Главноуговаривающий.
Он, собственно, никак вообще не имел никакой устойчивой власти.
Слепая сила толпы явно нуждалась в этаком, как он и впрямь до чего на редкость кратковременном выразителе широкого «общественного мнения».
Его власть совсем этак безвременно разом окончилась в тот самый момент, когда, вдоволь наигравшись в демократию, народ явно так возжелал, чтобы страной вновь разом начала управлять именно твердая рука.
Что же касается людей мыслящих и развитых, то вот их уделом явно тогда как-никак и стало вот небезосновательно горькое разочарование и тоска по тем буквально-то разом, канувшим в полное небытие ныне-то полностью напрочь так позабытым и вполне спокойным временам.
И сколь быстро они тогда впали в полную апатию до чего вскоре, вконец так устав от никак вовсе небезуспешных попыток безликой трудовой массы неистово распрямить свой от века на редкость согбенный хребет.
Революционный пролетариат уж явно так некогда стал самым безапелляционным воплощением невежественного снобизма, тупой осоловелой самоуверенности и бесновато догматического популизма.
А потому и всяким потомственным представителям старой либеральной знати вдруг уж явно от всей души сходу захотелось совсем этак сладко так разом вернуться в то навсегда для них отныне потерянное светлое прошлое – без бешеного энтузиазма, криков, выстрелов, надругательств над женщинами, а главное, без самой так полнейшей безнаказанности и абсолютной беззаконности.
Никак не могли они того ожидать, что в их яркий и красочный мир, переполненный светлыми книжными образами, внезапно непрошеным гостем сходу так вторгнется коварная и беспринципная революционная действительность.
В решающие дни, как и во времена «заступников за народ» – декабристов, значительная часть российской интеллигенции явно вот предстала именно в виде совсем безынициативного и безропотного, ко всему же заранее так до чего горестно и скорбно готового стороннего наблюдателя.
Причем этот праздный зритель совсем не имел никаких серьезных планов на ближайшее будущее.
У него и в помине не могло быть хоть сколько-то вполне сфокусированного взгляда, человека действительно стремящегося на деле, а не на праздных и пустых словах проникнуть мыслью вдаль, а потому и не было у него какого-либо безупречно достойного всякого его ума понимания, а чего это происходит на всем белом свете.
Русский бунт вызвал в сердцах многих мягкосердечных либералов одно лишь чувство самой ведь неимоверной гадливости, а также еще и слепого уж до чего только беспросветного ужаса.
Причем люди, придерживающиеся совершенно так иных во всем ведь действительно вполне противоположных убеждений, тогда совсем же глубокомысленно разом и решили, что со всем этим народом как-либо иначе поступать попросту и нельзя.
Вот оно, значит, чего уж только поистине разом бывает, когда власти начинают вконец размягчаться!
Некоторая часть бравых монархистов, вообще уж избрала как раз-таки сторону большевиков, причем именно что исключительно, так поскольку те проявляли безграничную жесткость по отношению к толпе разношерстных, вооруженных, чем только попало граждан.
Царизм же, наоборот, подобному выходу эмоций подчас всецело так явно потворствовал, давая народу этаким «довольно безобидным образом» выпускать весь накопившийся в нем издревле пар.
Когда же гнев народный внезапно обращался не против «ненавистных власти
нехристей-иудеев», то в дело с той еще самой молодецкой горячностью разом так и вступала казацкая нагайка.
И именно при ее весьма этак явном и лютом содействии тогда довольно-то частенько и разгоняли мирные демонстрации, где, кроме плакатов, ничего такого и впрямь вот крамольного вовсе-то явно и не было.
Надо ли после этого говорить, как уж именно простой народ мог отнестись к той самой до чего и впрямь бестолковой (в его глазах) попытке реставрировать донельзя обветшалый прежний порядок?
Ну а теперь, уважаемый читатель, давно бы пора перейти к самым конкретным мазкам, вместе составляющим общую картину маслом всей той совершенно так необъятной исторической трагедии.
Российская контрреволюция была безнадежно разобщена и полностью обескровлена всяческими междоусобными склоками.
В ее рядах попросту не было никакой действительно всеобщей твердой позиции.
Она была сколь еще крайне до самого неприличия раздроблена, столь ведь весьма далека от всякого настоящего совместного выбора общего пути и подчас совсем не имела никакого согласия в выборе средств всей как она есть своей истинно непримиримой борьбы.
Причем разногласия те явно носили на редкость ожесточенный и принципиальный характер.
И это было так именно ввиду того, что некоторая часть белого движения вообще уж совершенно погрязла в до чего еще яростном отрицании нового мира как вполне ныне свершившейся данности буквально при любом том дальнейшем развитии событий.
Ну а кто новые яви на корню не отрицал, подчас видел их в исключительно разных красках и тонах, нежели кто-либо, значит, другой.
Ну а потому и не было никакой настоящей общности духа, а именно вот того доподлинно верного ощущения всеобъемлющего сподвижничества в рядах бравой белой армии.
А именно это между тем и стало буквально-то камнем преткновения, лежащим поперек дороги всякого того иного, небольшевистского, развития России.
Доблестно убрать его из жизненной биографии героических строителей лживого коммунизма было совершенно никак попросту и невозможно.
То есть не было ни малейшей возможности сменить затекшую ногу, дабы затем перейти к команде «вольно» и избрать принципиально иной путь общественного развития…
Нет уж, то разве что некогда только грядущее большевистское «светлое» будущее во многом до чего немало вот всецело предопределилось именно так благодаря инертности мышления тех, кто хотел все уладить одним лишь мягким и доброжелательно ласковым участием.
Причем полувынужденная воинственность этих же самых людей подчас явно выглядела не только дряблой, но и крайне сколь неразборчивой в средствах по достижению далеко не всегда истинно благородных своих целей.
Поскольку все их светлые мысли порою разом оттеняло чье-либо уж до чего только весьма ведь царственное самолюбие и самолюбование.
А потому российская интеллигенция того времени вовсе не стремились к войне за светлое прошлое своей еще от века многострадальной державы.
Да и контрреволюционеры, явственно ощущая, что земля и впрямь-таки разом уходит из-под их ног, подчас попросту так вот и становились совсем до конца чужими тому народу, который был никак неповинен в вымученном отречении Николая II от всего того царственного его трона.
Но для тех кровавых ошметков былой величавой империи весь тот ныне восставший народ был одним и только аморфным сгустком протоплазмы.
Некоторая часть из их числа его почти так даже и не то чтобы сколь еще искренне ненавидела, а просто именно совсем в упор не видели те лютые враги большевиков на противоположной стороне вообще уж никаких людей, а одну лишь как есть серую бесформенную массу.
И они вот и близко никак не могли сойтись с ней в некое единое целое, поскольку были они от нее бескрайне так до чего глубокомысленно и чванливо более чем донельзя вот вовсе далеки.
И именно поэтому всю эту совсем этак
