тогда превратились в актеров дешевой пьесы под названием «Как это мы строим новую светлую жизнь».
Революционное словоблудие, в конце концов, явно уж вылилось в сущий разбой, смуту и буквально всеобщее гражданское неповиновение.
Ну а в самом еще начале оно и вправду заняло позицию до чего вполне изрядно смакующего самое себя, праздного и восторженного столпотворения.
И были ведь при всем том чьи-то сколь премудрые глаза до чего вздорно и задорно так разом вполне переполнены детской и вконец восторженно наивной радостью от наконец-то наставшего дня помина всех тех отныне уж полностью прежних горестей и печалей.
Да только все это тогда явно приняло крайне неопрятный облик, а потому благородные господа – дореволюционные либералы совсем этак спешно полностью самоустранились от всех тех или иных общественных дел, заняв выжидательную, и безотрадно примиренческую позицию.
Им, безусловно, во всем импонировала роль самого так беспристрастного свидетеля, что был совершенно искренне обескровлен лицом, а еще и неистово возмущен тем сколь этак неожиданным и коварным поворотом всех тех с исторической точки зрения давно вот полноценно назревших событий в некую едва-едва прикрытую социальной демагогией, никак явно не правую сторону.
Тогдашние интеллигенты действительно могли выражать все свое суровое и крайне ведь непримиримое неудовольствие столь и впрямь весьма и весьма вовсе неудовлетворительным состоянием ныне этак донельзя плачевных общественных дел.
Да только были те люди во всей основной своей массе полностью же покорны всяческой той или иной чисто дальнейшей судьбе своей отныне никак неприкаянной родины.
А если и имелись хоть какие-либо явные исключения из данных полностью общих правил, так то уж были в основном одни лишь и только разве что вот представители той самой зеленой, словно та еще весенняя трава никак пока незрелой духовно молодежи.
Ну а старшее поколение, сохраняя в душе царственное спокойствие, весьма вот явно до чего только и надеялось, что грязная пена вскоре непременно спадет со всего до чего беспросветно ныне их повсеместно же окружающего.
Удивительно, но довольно многие представители старой духовной знати, пусть и повесив при этом низко голову ведь вымученно, но вполне бодро и со всею твердой решительностью явно преуспели столь стояще поздравить друг друга с истинно долгожданным приходом в их дряхлое патриархальное государство совсем невероятно длинных теней безлико светлого будущего.
Причем сама же причина для подобного рода поздравлений была более чем неразрывно связана именно с тем донельзя существенным обстоятельством, что революция в единый миг полностью содрала с чела всего того прежнего государства буквально всякие до чего ненавистные для кое-кого признаки старого опричного режима.
Ну а вместо него на трон всеобщей и всеобъемлющей вседозволенности до чего еще быстро разом затем уселась до чего беспардонно самодовольная харя вконец до чего расхристанного пролетария.
Он стал не просто главным героем всей той истинно ведь как есть новоявленной революционной действительности.
Его двуличность и спесь явно же весьма многим тогда напоминали того еще совсем вот издревле никак небезызвестного многим украинцам польского пана, да только поборы его были куда больше и совсем несоизмеримо во всем воинственно злее.
Большевик всецело воплощал самим так собой тот и впрямь осатанело хитроватый, абсолютно ни в чем не сведущий, сколь одиозный и демагогически самовосхвалительный снобизм.
И вообще, во всей той новой жизни явно ведь всецело почувствовалась совершенно иная, исключительно фанатичная, крайне неповоротливая и до чего только вот воинственно безапелляционная, революционная стать.
Правда, посреди представителей новой знати подчас попадались люди во всем аскетические, искренне верящие во все свои восторженно искрометные идеалы.
Причем в точности те же люди есть и теперь.
Их хлебом не корми – дай только до чего сходу улучшить жизнь сразу уж всего ныне существующего человечества.
Левая интеллигенция еще задолго до тех весьма неожиданных трех революций, столь самодовольно при этом, хихикая, всегда кое-кому самозабвенно так радостно подпевала, поскольку все те необычайно пламенные восторги по поводу искрометно ярких грядущих свершений всегда как-никак, а делали ее жизнь значительно светлее и всецело уж изумительно сладостнее.
Однако та пресловутая народная власть, враз при этом сходу обретя все свое вовсе вот чудовищно демагогическое всесилие, бестрепетно и беспрепятственно разом так буквально повсюду начала весело и делово закручивать гайки.
Причем высказывать по поводу всего того даже и самое иносказательное неудовольствие тогда ведь оказалось попросту явно до чего и впрямь смертельно опасно.
Ну а потому все те как они есть либерально слащавые речи сколь традиционно, а в том числе и по инерции, в те времена так и потекли в точно том же прежнем направлении.
И только лишь отныне они и впрямь всецело стали звучать безвольно, печально и глухо.
И подобным образом все это случилось как раз потому, что то, что некогда ранее казалось явным оплотом самого уж близкого света, разом-то в единый миг предстало перед очами в виде той самой совершенно несусветной и гиблой тьмы.
Люди боялись это громко высказать, но сквозь слова благодарности за подаренное великое счастье новой жизни все-таки подчас прорывалось самое ведь общее совершенно недвусмысленное неудовольствие всей той и впрямь как она есть революционной, неистово осатанелой действительностью.
А впрочем, в те первые дни революции некоторые проницательные комиссары за нечто подобное разве что лишь слегка только журили, и нисколько вовсе не более.
И даже к ругательствам в адрес своей новой и отъявленно же самочинно бесовской власти, произносимым разве что исключительно шепотом, они подчас тогда относились почти вот столь либерально, как в свое время относилось царское правительство ко всем тем громогласным разговорам интеллигенции о явной и давно назревшей необходимости свержения такого-сякого монархического строя.
В принципе, сперва большевикам никак ведь нисколько уж и не мешало, что сквозь пенсне старой интеллигенции беспрестанно проглядывало сущее и вполне наглядно видимое неудовольствие всеми теми кроваво-красными реалиями.
К тому же многие ее представители до чего искусно хотя и криводушно всячески умилялись переменам, которые, как снег с крыши, раз за разом обрушивались на их доселе благородные головы.
А перемен тех явно было вовсе немало: революционные митинги, заплеванные семечками мостовые, вооруженные люди с оловянными от балтийского чая (с кокаином) глазами.
Сущая растерянность интеллигенции безмерно между тем тогда на редкость же ослабляла тех, кто мог еще повернуть подводу общественной жизни ко всему тому не так ведь давно и минувшему прошлому – из года в год счастливо доселе тянувшемуся рутинному мирскому бытию.
Новоявленному мракобесию понадобилось всех разом спешно перековать на свой новый, куда более «прогрессивный», лад.
Левая интеллигенция всему этому явно всецело потворствовала, раз совсем оно не иначе а яростное разрушение оков старого быта было для нее главным залогом грядущего, ранее никем вовсе невиданного и совершенно ведь доселе неизведанного общечеловеческого счастья.
Правда, в их защиту можно уж прямо так и сказать, что они и близко никак не могли выбирать из двух зол, поскольку им сладострастно мечталось о чем-либо искристо-светлом и чистом, никак совсем не затронутом какой-либо скверной простонародной повседневности.
Да только ничто прозаически светлое не создается без людского пота, крови, слез, а также и всех других совершенно при этом безмерных и вопиющих человеческих страданий.
Лучшее бытие надо было создавать совместными усилиями буквально всех членов общества, и уж делать это следовало вдумчиво, медленно, постепенно и плавно, то есть без каких-либо немыслимо спешных и совершенно нелепых рывков.
А в особенности никак нельзя было при этом полагаться на серые и никчемные, вовсе ведь ни в чем и близко так нисколько не смыслящие невежественные массы.
И их-то столь и впрямь вот незамедлительно сделать сознательными участниками каких-либо общественных процессов было никак уж попросту и нельзя.
Народ, он как-никак, а сам над собой верховодить совершенно не сможет, поскольку это будет прямое и бесповоротное возращение к давно ныне минувшим реалиям каменного века.
Извечно забитое, безнадежно увязшее во всей ее серой обыденности малограмотное население ни в коем случае совершенно не следовало втягивать в какую-либо политику, которая, кстати, ему была нисколько этак совсем непотребна.
Однако люди, взявшие под уздцы само время, дабы мигом создать из их долгими веками толком не прибранной родины некий прообраз грядущего царства свободы, этого вовсе и близко попросту не принимали в расчет.
Когда все их незамысловатые планы действительно сбылись, вполне явственно оказалось, что облик государства получился далеко не святочным, а скорее, наоборот, именно в нем и слились воедино наиболее наихудшие узурпаторские черты.
И кому им теперь следовало верить?
За кем вслед идти?
Вот и пришлось им тогда резко и безо всяких лишних раздумий явно так привыкать к тяжелейшей рутине при той новой власти, что оказалось столь невероятно громоздкой всеми теми своими свежайшими догмами.
И это ведь разве что с тем прежним царизмом они до чего беспечно могли находиться в самой так решительной и повседневной конфронтации.
Причем хотя нечто подобное нигде особо не афишировалось, но было оно при этом настолько модно, что действовавшие и думавшие как-либо иначе смотрелись на людях белыми воронами.
Правда, все те немыслимо восторженные прения о самой незамедлительной смене всех уж общественных декораций в то еще дореволюционное время происходили на чисто дискуссионном уровне церемониальных дружеских чаепитий.
Сколь многим людям неизменно тогда более чем непосредственно импонировала как раз-таки позиция яростно же обнаженного, причем именно же, словно открытый нерв, более чем во всем безупречного неприятия старого и закостеневшего жизненного уклада.
Самодержавию должен быть положен конец, и все тут!
Довольно многие из родившихся в царское и крайне «неблагополучное» время левых интеллектуалов были на самых острых ножах со вполне законной тогда властью.
А это, прежде всего более чем наглядно во всем означало их весьма явную и прямую взаимосвязь со всем, тем богоборческим сотворением нового и куда только более славного мира.
Нечто подобное и вправду непременно вроде как должно было вот-вот наступить, дабы на веки вечные для всех нас и впрямь этак сходу тогда создать, куда только более справедливый жизненный распорядок.
Да уж, однако, какой это вообще еще справедливый порядок мог бы прийти на смену мрачному, словно грозовая туча, царизму?
Нет, ни о чем подобном эти люди ни единой минуты даже не думали.
В своем безгранично богатом на всяческие праздные иллюзии воображении они все это себе представляли совершенно
