идет вперед верха мыска, затем обратить на это внимание прочих, а затем выдохнуть и испариться. Потому, как иначе, если принять данную фантосмагорию за обыкновение, какая же здесь может быть привычная для горожан последовательность событий (завтра-вчера-позавчера-послеэавтра), когда и ногу то Кацуская почти натерла, пока ждала, и море было не спокойно, чтобы дождаться, и бердыш этот был еще только рудой, а потому и сам Роту бежать никуда не мог – сидел себе преспокойно в спальне, в колпаке, и пальцами на ногах шевелил.
– Ха!
– Именно отсюда тогда и возникает естественнейший вопрос: зачем тогда надо было обрывать шторы Холмогору Мяткину, и всовывать этот день в зиму, когда Цуцинаки еще ничего не сделал, и сам еще даже из скорлупы не вылупился?
–То есть, вы хотите сказать, что если учесть третий с конца день... Сделайте милость – не тяните за ремешок!
– Следовательно, и сама зима с зимними пейзажами и охапками снега в парке еще не могла придти, и даже права такого не имела остановиться, как столб, и на ветках лежать. И потому хочу сказать, что именно здесь надо спуститься еще ниже и еще дальше, чтобы понять и выяснить каким был четвертый по счету с конца день, то есть, тогда, когда верно и руду для бердыша не начали добывать. И наперед скажем, что Манчик Сипкин конечно ошибся в своем подозрении (он очень мнителен), – все было задумано еще тогда, когда дирижабль находился высоко в небе и еще даже не думал приземляться. А, между тем, четвертый с конца день, как оказывается и вообще был «другим».
7
– В начале этого четвертого с конца дня, а именно в наклон поперечных Восприятий (двусторонний «Клен») и если, подобно Миминкусу Мимикрию «в лупу смотреть», ползут отовсюду разнообразные анатомические слизни, букашки, амебы разные, и по всему периметру широкого блюда хорошо видно что – резво ползут. И трудно после сказать (дело то здесь более касаемо до анатомии, нежели до аббревиатуры и логотипов), что хоть маленькие они и склизкие, но еще никуда ползти не намереваются. Как же! Ясно уже теперь, что намереваются, и намерения эти вскоре будут – о-го-го, какие! И «должны» обязательно появиться у них после намерений – желания – это, как пить дать! Но здесь, как увидим дальше, пока что никаких «типов» и «логотипов» в помине нет, а все только начинается, хотя резво. Но ведь так оно происходит каждый день! Вы что думаете – сегодня с утра, например, такой вот Роту, которого видим теперь, точно таким и был – так что ли?! Так думать просто маловероятно получится. Все и в каждый наступающий день начинается с такого же матового пятна, которое и пятном то не всегда назовешь – тягучая и часто не приятная и неприличная на ощупь материя, из которой не то, чтобы Манчик Сипкин вышел, – из него простого «сверчка» не сделаешь. Мы просто очень часто забываем что так оно на самом деле происходит каждый новый день. А тут мы говорим, и это в минимальный наклон Сознания (а за ним есть еще и критический «напрямик» в Сефолон Дульский проем будет, где само Время только начаться может и то не всегда), говорим, что уже и площадь сама вдруг появилась в своей окружности, и сама 2-ая Фарватерная, как ни в чем не бывало, идет, куда нам надо, да еще сам Госболрот Кискин на углу стоит. Тогда ничего этого, говорю вам, еще даже не предвидится. Сначала маленькая и не редко далекая от «пламени» самого пупка точка дает почти призрачную линию, – и без каких бы то ни было направлений – заметьте. Восприятия еще нет и только под нёбом языка этого пламени происходить что-то может – бурлит, издает запах, ругается, а только после – клякса и лицо Лифопа Камушкина, как провокация, – не больше. Потому, как еще неизвестно – он ли? А мы уже сетуем на то, что вот Машмотиту замуж не выдали, Миминкус вдруг дверью обманулся и пр. и пр. и вот, вот догонит Роту Кацускую! Да он ее в глаза еще не видал, а она его! Какое здесь может быть «вдруг» и какое «посередине»??? А Холмогор Мяткин, значит, подойдет после всего этого «невозможного» «антинатуралистического» и неизвестно откуда взявшегося дня, скажет все свои реплики, как по нотам, и преспокойно поклонится публике?! Ну и де спрашивается: вы столько театральных биноклей откуда возьмете, когда им взяться попросту не откуда?! Приготовления были к свадьбе, а не к гостям – вспомните. Ну, а к свадьбе – много ли надо? Или вот еще загвоздочка разительная получается. В какой ширине и в какой длине и за какой темной ширмой, должно лежать-полеживать полотно прочих переименований и отклонений, когда негде искать орбиты и обороты орбит, а лучше найти разветвления тонкой рукой? Вы где такой гвоздодер отыщете да еще в сиюминутной упаковке? А тут еще Ханька Висвиличюс-полотерша полы натрет так, что диву даешься – и упадешь. Просто – маловероятно!
– Не прекословлю!
– Да и саму 2-ю Фарватерную, как думаете, не каждый ли день возводят и прочие другие за ней подворотни? А ведь «она», Фарватерная – не амеба какая-нибудь, где ничего материального не нужно – с гвоздями сложней. К тому же, во-первых, если Кооцаву Стройка еще не заработала на полную мощность и дыма из трубы пока не видно, то и ставить самое появление улицы в резон наступающему дню незачем. Почему – незачем? Потому, что трест работающий, в основном, ночью и, в основном, по принципу оптических ассоциаций, и сначала только в чувственных отображений того же гвоздя, а только затем его материальной формы, только еще собирается в заводской гудок дудеть, и никто никуда еще идти не может, да и не должен. Во-вторых, а, заодно, и в-третьих, например, рядом должен пролегать цветущий парк, висеть плакаты и возводиться другие строения по намеченной и сугубо «авторской» неповторимой разметке (ведь одинаковость – примитивна и ее всегда пытаются избежать). А для того, чтобы «правильно» была сделана «разметка», чтобы строить без плагиата, необходимо в самой подозрительности формул и неизбежности ошибок, провести сначала «разведку». И вот тогда, до блеска натертый хлыщ определенного звания стоит на вытяжку перед Роту и тот дает ему подробный план действий и топографию местности – и только после этого появиться может хоть какая-то «надежда» на успешное завершение дела. Кстати говоря, «Мыс горы надежды», именно потому так и назван был – «Мыс горы надежды» – что многие из первопроходцев дошли только до первого привала. И только после этого... А знаете ли – какая это топография-то? Туда только либо идиоту можно, либо такому бурундуку, которого не жаль. Местность эта обычно такая, что не уступает в своей архитектуре ландшафта самому неприятному пейзажу. Или, вот, например, для свадьбы – что нужно?
– Что?
– Ну, пару клумб посреди площади, два, много – три дерева, чтобы было куды ленты вешать; ну, урну поставить, площадь помыть; гармошку и всякие угощения. Но здесь – с гостями – совсем другое дело выходит, совсем другая «закономерность». И потому-то любой бег, даже пусть по крыше, здесь ничто иное, как легкое возвращение мысли самого наблюдателя, как бы в центр циклона события, в его эпицентр (чтобы не забывать о мгновенности его), а только после этого может приобрести себе хотя какой-нибудь прозаический смысл. И потому, ничего другого нести в себе не может (и ничего другого не должен нести), кроме «приблизительности» даже после того, когда Кацускую догонят. И вот – башни, сараи, крыши моментально проявляются, как одно после другого в фокусе более наименьшего сопротивления настоящему моменту, как будто на дрожжах, и только уже после всего этого нога может выйти на какую-нибудь улицу. Поняли?
– Понял
– Вот именно потому и «Моменто море» – сказал тогда «монтажник-строитель» Дидуков застегивая рукава, (а его спросят обычно – «какое такое синее море?»), но надо бы понимать «что» за этими рукавами стоит! Любая местность поначалу должна обвыкнуться сама с собой, прежде чем дать по себе прохаживаться, затем к вам должна привыкнуть, а вы к ней. Потому и никакого «вдруг» здесь никогда не бывает. И потому Шестикос Валундр справедливо удивляется и развязывает шнурки, – и по этому развязыванию следует заметить, что каждому добропорядочному «мус» должно быть понятно – в ближайший «застой» времени после Сатунчака никуда идти вовсе не стоит. Сказано – «не куда» – и куда же вы после этого пойдете? И только уже после всего «этого» можно будет с приличной и никого не обескураживающей точностью сказать, что проснулся, допустим, сегодня Манчик Сипкин не зря, и за штору выглядывал он не зря, а потом – исчез. Здесь все потому так и начало происходить – и вопросы и ответы и удивления и возмущения – что не было никакой «уверенности». И потому – кому какая может быть разница, и кому вообще может быть интересен вопрос «что» такое «лампа всегулда»?
– Просто – жуть. Но ведь если поразмыслить – все ведь очень смехотворно выходит и не прилично. Значит и о лимоне «так» только возмутились?»
– Ну, сами подумайте – кому нужен лимон? Плюс – минус – другое дело. А тут – кислятина какая-то и столько шума!
– Значит все, что говорил и Зимун Полимсон о выхлопах, тоже к тому относилось?
– Именно так. Вникните в саму суть появления Роту – «канделябр». Этой лаконичностью все сказано.
Ну, да ладно – о подробностях «возведения и продвижения блуда на основе ассоциативных проектов, как первичного замысла», я расскажу впоследствии подробно.
8
– Трудности эти, после сатунчаковских «прейскурантов», наперед скажу, по всей видимости, и были предшествием и спектакля и беготни Роту по крыше и самих гостей. Кто знает о том что-нибудь большее? – как бы спросить хочется. Но это только «так» говорится – «а я знаю!?» – непреднамеренная игра слов и сугубо в их общем, административном смысле. «Всё и всегда и давно все знают» и в самой чуньке Времени и в самой ипостаси Болбуды, только, что заостренный мысок сверху постоянно запачкан грязью, и никто эту грязь пока что не чистит. Ведь ком с горы только тогда может покатиться, когда его с горы столкнешь. А без этого стоять будет там, где теперь стоит. Вот потому и гостей всегда легко принимать и прогонять без особых последствий, поскольку они в «снежных комьях» ничего не смыслят и не предвидят даже – какие они? Дурак дураком только тогда может называться и только тогда «существует», когда умный рядом стоит. А иначе – очень легко будет по-другому его назвать. Вот, например, тот же Шаровман, тот тоже сам никогда не знает, каким сегодня будет и будет ли вообще – будет ли он стоять на широкой палубе и под козырек фуражки смотреть на надвигающийся на него шторм? Фантазии у него вообще никакой нет (ему шторм для того и нужен), потому почти всегда одинаковый вылезает из самой скорлупы воплощения, и скорлупа на нем – на мачтах, на фок-рее, на корме – виснет, как те же ракушки. Но даже он смотрит на все это добродушно и не волочится при этом за мимо проходящими матросами.
И вот уже в нашей теперь концовки, в этот самый момент времени, вошел быстрым шагом в каморку к Роту тот самый «строитель» Дидуков, а так, как при открытии двери забыл выпустить из рук дверную ручку, то принес дверь с собой. «Ничего не построено!» – доложил он. «Что не построено?» – задал бы вопрос непосвященный и стал бы ожидать положенного ответа. Но,
