кухню рассматривать, потому что в прихожей было темно. А он пошел следом, скромно, но торжествующе улыбаясь.
Катя бросилась ему на шею, повторяя как безумная:
– Боже ты мой, два миллиона! Два миллиона, боже ты мой!
Потом отстранилась и, наморщив лобик, стала подсчитывать:
– Два миллиона. Это же… Это же по нынешнему курсу если, то двадцать … нет, тридцать тысяч долларов. А-а! Спасибо тебе, Господи!
По всему было видно, что она на радостях на долларовый значок внимания не обратила. Сандалетов внешне спокойно, хотя сердце его от восторга взмыло вверх и сейчас болталось где-то в области гортани, указал ей на неточность. Катя долго не могла врубиться. А когда врубилась, глаза ее расширились, и вдруг последовала совсем неожиданная и даже парадоксальная реакция на радость. Лицо супруги внезапно сморщилось, из глаз ее брызнули слезы. Она ничком рухнула на кухонный диванчик и только ее худенькие плечики ходили ходуном, сотрясаясь от безудержных рыданий. Супруг присел рядом и стал неловко гладить по плечам и спине, приговаривая «Ну, полно, Катя. Будет тебе плакать, когда радоваться надо». И, понятно, эти поглаживания вскоре переросли в нечто большее, и прямо на этом неудобном диванчике они зашлись от внезапно нахлынувшей страсти. Катя при этом ликующе кричала: «Я ли не владычица морская?!», а Сандалетов подтверждал: «Ты, ты! Ты, вообще, у меня умница». Хорошо еще, что они вовремя вспомнили, что с минуты на минуту Павлик с гитарного кружка должен вернуться. То-то он удивится, застав своих тихих родителей в таких позах на кухонном диванчике. Едва они успели привести себя в относительный порядок и прибраться, он и явился и сразу стал приставать:
– Мам, а мам? У всех ребят эта приставка есть. Только я как последний.
Он уже два месяца просил купить ему приставку для электронных игр. Стоила она около ста долларов, так что он и сам понимал, что в ближайшее время ему этой приставки не видать, как своих ушей. А донимал их этой просьбой больше из вредности.
– Приставка, говоришь? – неожиданно переспросила Катя все еще запыхавшимся голосом. – Погоди...
С этими словами она выскочила из кухни, но через минуту появилась, держа в руках купюру достоинством в десять тысяч рублей, видимо, хранившуюся только в одной Кате ведомой заначке. Она эти заначки называла схронами.
– Вот тебе, только не канючь, – сказала она, протягивая сыну купюру.
Павлик, глядя на нее не верящими, но счастливыми глазами, прошептал:
– Нет, это слишком много. Мне бы пять тысяч.
– Да бери всё. Сдачу потратишь на что-нибудь, чего душа пожелает, – сказала Катя.
– Спасибо, мама! Я этого никогда не забуду, – прошептал потрясенный такой невиданной щедростью Павлик и поспешил убежать из кухни, видимо, страшась, что она передумает.
–Катя, ты даешь! – присвистнул Сандалетов. – Помни, деньги-то на счет еще не поступили…
– Поступят, Аркаша! Обязательно поступят. И не сомневайся.
Они долго сидели рядком, размышляя, как лучше распорядиться этим несусветным богатством. И если раньше все вопросы, в том числе и денежные, решал глава семьи, то теперь верховодила Катя. Миллион и девятьсот тысяч в банк положим. Надо узнать, на какие вклады наилучшие проценты. А сто тысяч на себя потратим. Шубу себе куплю и это… можно я себе подтяжку сделаю? А то ведь совсем старуха стала.
– Можно. Конечно, можно, – ответно ворковал Сандалетов. – И не только подтяжку, но и операцию пластическую. Если пожелаешь.
А Катя в ответ на эти щедрые слова нежно пожимала ему руку.
Сами того не заметив, они уже начали привыкать к мысли, что стали миллионерами. И ближе к вечеру при упоминании сегодняшнего куша лица их уже не расплывались в блаженно-идиотических улыбках, и обсуждение необходимых трат шло спокойно, по-деловому. Но этот бурный и, как казалось, самый счастливый день их жизни был далек от завершения. Судьба готовила им еще один сюрприз.
Было около одиннадцати, когда Сандалетов услышал особенно пронзительно прозвучавший в ночной тишине звонок в дверь. Он похолодел и сразу всё понял: «Это они того… по мою душу. Убивать меня пришли!» Он несколько мгновений стоял у двери, пытаясь унять биение норовившего выскочить из груди сердца и раздумывая, открывать или нет? Мол, мы уже спим. Но потом все-таки открыл. Да, теперь все сомнения отпали – они пришли его (нет, всю их семью!) убивать. Не успел он снять дверную цепочку, как в квартиру вломились люди с автоматами в руках. Они отпихнули хозяина, заорали «На пол! Руки за голову!» в точности, как в кино во время задержания бандитов, или наоборот – как бандиты, грабящие банк. Он послушно пал ничком прямо в прихожей, а они стали шнырять по комнатам. Двое ворвались в комнату Павлика и выволокли его оттуда. Увидев отца лежащим на полу, но махавшим ему рукой, мол, всё нормально, я жив, а на полу лежу просто так, для удовольствия, он стал белым, как полотно, и только пролепетал:
– Па… папа, кто это?
– Не волнуйся, сынок. Это гости… – отвечал Сандалетов, сам понимая, что его слова звучат не слишком убедительно.
– А ты иди, иди, мальчик, не мешайся под ногами, – грубо сказал один из автоматчиков, втолкнул Павлика обратно в его комнату и закрыл за ним дверь.
Тут из ванной выскочила до смерти перепуганная Катя в своем стареньком халатике из-под которого торчала ночная рубашка, на голове банное полотенце, накрученное в виде тюрбана, а лицо лоснится от крема «Лореаль Париж», собственноручно подаренного ей Сандалетовым на восьмое марта. С тех пор она каждый вечер перед сном втирала в кожу этот чудодейственный крем, чтобы уж наверняка вернуть себе вторую молодость. Втирала, нараспев повторяя полюбившийся ей слоган фирмы «Ты этого достойна!» Да, тот еще был у нее видик! И сейчас она была не только испугана, но и смущена, ибо знала, что ежевечерний дамский косметический туалет – дело слишком интимное, чтобы его могли лицезреть посторонние мужчины. Тем более, с автоматами.
– Аркаша, ты почему на полу лежишь? Тебе плохо? – кинулась она к супругу.
– Не волнуйтесь, гражданочка, ему хорошо, – хрипло загоготал один из автоматчиков, а потом распахнул входную дверь и тихо отрапортовал: – Всё чисто. Можете заходить. Послышались шаги, отдававшиеся в голове у Сандалетова, будто кто бил его деревянным молотком по темечку, а затем в проеме двери нарисовалась неправдоподобно огромная фигура. Ну, да. Он ведь смотрит снизу вверх, лежа почти рядом с входной дверью и утыкаясь носом в коврик для ног. Но фигура была еще и неправдоподобно широкой. Всмотревшись, он решил, что сошел с ума. Потому что это был не человек!.. Вернее, человек, но не наш, а… японский. Вернее, японка, но очень странная. Таких в природе не бывает. Роста гренадерского, а толщиной, как борец сумо. Одета в цветастое и узкое кимоно, поэтому мелко семенит. А на ногах, правильно он подумал про молоток, деревянные туфли на высоченной подошве. Он такие видел в театре, как он назывался-то? Кажется, Каблуки. С ударением на у. Как-то так… И лицо у японки было накрашено как у актеров из этого театра. Словно штукатурку на лицо налепили и брови черным нарисованы. А в довершение всего у нее в руке яркий, не по сезону, зонтик от солнца. Нет, точно сошел с ума. Какая японка? Зачем?
Между тем, эта женщина через него переступила и на чистом русском языке укоризненно обратилась к автоматчикам: «Что ж вы, ребята? Велено же было – поделикатнее». Они стали хором оправдываться, дескать, все деликатно было, и они никого пальцем не тронули. «Ладно, ждите меня внизу. Я скоро», – сказала фантастическая японка. Они на цыпочках вышли, осторожно прикрыв за собой дверь. «Аркадий Сандалетов, насколько я понимаю? – сказала японка, как ни в чем не бывало осматривая хозяина, распростертого перед ней. – Вы бы поднялись, а то вам, должно быть, неудобно так лежать?» Сандалетов начал вставать. Удалось это ему не сразу. Сначала он встал на четвереньки, что было особенно унизительно, и только потом, опершись о тумбочку для домашних тапочек, с трудом поднялся на ноги. Японка теперь не казалась такой уж огромной, хотя и оставалась крупной и широкой. Да и женщина ли это? Может, гей переодетый? – мелькали мысли в спутанном сознании Аркадия. А гипотетическая японка продолжала, слегка запинаясь, ибо явно была под сильным шофе:
– Вы уж меня простите за позднее вторжение. Знаю, знаю, непрошеный гость хуже татарина. Но мы тут проезжали неподалеку, смотрим, свет в окошке горит, вот и решили этак по-свойски заскочить на пару минут.
Он продолжал молчать, раздумывая, когда и как его будут убивать. В том, что это случится, он не сомневался, несмотря на то, что автоматчиков удалили. А японка сказала, обращаясь уже к Кате:
– Что, хозяюшка. Так и будем в прихожей стоять? Может, чайку попьем?
– Ах, да! Конечно, чайку… – вдруг засуетилась Катя и опрометью бросилась на кухню ставить чайник.
– А вы, Аркадий (запамятовал, как по батюшке), меня не узнаете?
«Ага, запамятовал, значит все-таки мужчина. Гей», – сверкнуло в голове, и он выдавил из себя: – Н-н-еет.. Это было первое слово, им произнесенное с момента появления японки.
– А я, между прочим тот самый… – японка назвала имя, которое мы упоминать всуе не станем, а обозначим его инициалами LL. – Да, тот самый, кому вы изволили послать письмецо угрожающего содержания.
«Нет, точно убьют», – окончательно уверился в скорой своей кончине Сандалетов. Да, теперь все стало ясно, это же тот, второй, которого он намеревался шантажировать.
– Вот я и подумал, дай-ка взгляну на храбреца, который мне решился угрожать. Вам по неопытности, может, и простительно, а то бы знали, что тот, кто LL обидит, и трех дней не проживет. А сегодня как раз третий день, как я вашу писульку получил. Смекаете?
Холодный пот выступил на лбу Сандалетова. Он готов был упасть на колени и просить непрошеного гостя о прощении, но тот продолжал говорить и, что странно, голос его звучал вполне добродушно:
– Вам, Аркадий, должно быть, любопытно узнать – к чему весь этот маскарад? Кимоно, зонтик от солнца? Так я вам скажу – чтобы когда хладные ваши трупы наутро обнаружат, то подумали на японскую мафию, на Якудзу. Понятно теперь?
Сандалетов при этих словах затрясся всем телом.
– Да не дрожите вы, как осиновый лист. Это я так сказал, для острастки. Это я так шучу. Розыгрыш это, дорогой Аркадий. Шутка юмора. Чтоб вам впредь неповадно было. А на самом деле знакомиться к вам приехал и предложить вечную дружбу. Что, не верите?
– Нет, что вы! Конечно, верю… Только тогда кимоно зачем?
– Сейчас всё объясню. Эй, хозяюшка. Чаек поспел?
– Да, разливаю, – ответила из кухни Катя.
– Тогда айда на кухню. Супруге вашей тоже интересно будет послушать.
Сандалетов, как и подобает гостеприимному хозяину, поплелся на кухню впереди LL, оглушительно топавшему своими деревянными башмаками. Катя к этому моменту успела стереть с лица все следы крема. LL уселся на табуретку из румынского гарнитура и стал прихлебывать чай, нахваливая домашний пирог, выставленный Катей (она мастерица печь пироги), а хозяева, не решаясь присесть, застыли в позах официантов.
– Да садитесь вы, будьте как дома, – хмыкнул LL, уписывая второй кусок пирога, и стал рассказывать. Вскоре все странности
