той же благодарности дал я и городу в доме училища на 300 человек обед, бал и ужин, который мне 2 т. руб. стоил.
Из Томска получил нарочного, что город приготовил мне дом со всею прислугою, здесь также наперерыв иметь старались меня, и г-н Ситников, уступя мне прекрасный дом свой, барски меблированный, дает мне стол, экипаж и ни до малейшей не допускает издержки. Остается мне пожелать только того, чтобы мой труд Монарху угоден был, верь, что мне собственно ничего не нужно. Не огорчайся, мой друг, что описывая в настоящем виде компанию, не пощадил я ни мало дурного производство ее, ты нисколько не виновен в том, но мне слишком дорого стоит труд мой, чтобы я в чем-либо закрыл истину.
Как добрый купец вникал я в торговлю вашу, я не думал быть им, но государю было угодно меня в купцы пожаловать, и я все силы употребил, чтоб в полном виде достичь звания сего. Много желал бы писать к тебе, но истинно сил нет. Еще 23 приготовил бумаги, но по сей день эстафета не отправлена. А затем и к родным не пишу. Пусть письмо это общим будет.
Прости, любезный друг Михайло Матвеевич, до свидания, верь, что искренне любит тебя преданный тебе брат твой Н.Р.
P.S. Из калифорнийского донесения моего не сочти, мой друг, меня ветренницей. Любовь моя (о жене Анне – прим. автора) у вас в Невском под куском мрамора, а здесь следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству. Контепсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю ее, и плачу о том, что нет ей места в сердце моем, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, СОХРАНИ тайну.
Здесь в Иркутске, проезжая по городу и бывая во многих знакомых местах, где они с Анной бывали, Николай Резанов остро ощутил потерю своей жены. К недомоганию и слабости добавилась острая душевная боль и отчаяние от того, что изменить что-то уже нельзя. И показалось вдруг, что жизнь действительно закончилась, растворилась в этих необъятных пространствах континента и океана, в тщеславных попытках что-то изменить и отличиться.
Здесь в Иркутске, несколько поправив здоровье, Николай Резанов был вынужден посетить ряд званых обедов и встреч и, как представитель Русско-Американской компании, дал обед и бал в честь своего пребывания в городе. Все эти мероприятия не доставляли ему радости, и хотелось лишь исправно исполнить роль и завершить своё пребывание в городе достойно.
Перед отъездом из Иркутска Николай Резанов с утра попросил запрячь коня в легкий возок и отправился вдоль реки к Знаменскому женскому монастырю.
Знаменский монастырь – красивый белокаменный храм, окружен каменными стенами и возвышается на берегу Ангары, том месте, где река, несущая байкальский воды принимает воды Иркута – посланника скалистой гряды Восточного Саяна и небольшой речушки Ушаковки, берущей начало из болот прибайкальской тайги. Так на перепутье водных потоков стоит этот старейший в городе храм, несущий долгие годы добро принявшим его окрестностям.
От ворот монастыря открывался красивый вид на город с его церквями и реку, закованную в лед. На льду кипела жизнь: сновали санки, возки c дровами и всяким другим грузом и товаром, направляющиеся к городу из окрестных деревень, шли люди груженные поклажей. На противоположной стороне реки виделась деревня на берегу Иркута, соединяющегося с Ангарой широким створом. Дымы из печных труб тянулись прозрачной сизой струйкой вертикально, − было безветренно.
Подъехав к воротам монастыря, Резанов вышел из возка, и, сопровождаемый от ворот настоятелем, направился к могиле своего тестя Григория Шелихова.
Могила ютилась справа от ворот между стенами храма и оградой, спрятанная в глубине двора. Резанов уже видел в Петербурге зарисовки богатого надгробия, но теперь, с удовольствием отметил, что наяву памятник выглядит торжественно и очень достойно. Высокая остроконечная мраморная четырехгранная колонна с барельефом Шелихова, стихами и эпитафией на гранях, ограда вокруг, создавали законченное впечатление, и было сразу понятно, что похоронен здесь заслуженный человек, чьи деяния будут понятны каждому, кто сумеет прочесть написанное.
Стоя у могилы Григория Шелихова, Николай Резанов задумался о том, что сколь быстротечно время.
Не стало Шелихова, нет уже дорогой для них с Григорием Ивановичем жены его Аннушки. Вот и он теперь задумался о своей очевидно близкой кончине, хотя еще возраст позволял жить и жить, но сил на это недоставало и оставалось только собраться в путь, который затянулся и был так похож теперь на путь в неизведанное.
35. КОНЧИНА
Неспокойное сердце камергера двора Его Императорского Величества Александра I и командора Мальтийского ордена Николая Петровича Резанова остановилось в первый день весны 1807 года. Последние силы покинули его на чужбине, среди чужих и случайных людей, в городе, также в его жизни промежуточном.
Последние слова, которые были услышаны и прозвучали из воспаленных губ страдальца на смертном ложе, были:
– Слоун… Слоун… Слоун.
− О слоне каком-то говорит…. Что за слон такой…, − подивилась сиделка, но слова донесла до хозяина. Тот пожал плечами и записал на всякий случай:
– «Последние слова камергера Резанова – три раза слон сказал».
А сам подумал:
– Какой такой слон? Откуда он у нас? Может сон? Сон какой-то послу привиделся? Кто его знает, – что это значит?
Вот так, последние грезы на грани жизни и смерти, тяжелые сны унесли сознание камергера на восток к берегам далекой Америки, где у черной скалы, на холодном песке остались следы и таинственные знаки, начерченные её рукой…..
Слоун! Слоун! Слоун! – тепло последней в жизни камергера женщины, её летящая над заснеженными просторами Америки, Камчатки и Сибири юная душа нашла его отлетающую ввысь, на суд божий душу.
Траурная немногочисленная процессия, прошествовала от дома Родюкова к храму, до которого было совсем недалеко. Тяжелый железный гроб, использованный на тот случай если родные пожелают забрать покойника к себе в родные места, везли на телеге. В эту мартовскую пору снег растаял на солнце, хотя в темных местах, да с северной стороны склонов снег еще лежал. Дорога же вся уже растаяла и с утра подмерзала, раскисая к полудню. Покойника отпел священник с отчаянно чадящим кадилом у церкви прямо рядышком с могилкою, пробитой в мерзлой еще земле. Железный гроб наглухо закрыли и опустили в могилу, в просторный деревянный ящик на её дне, который и заколотили. На месте установили крест.
Долго гадали – какой поставить крест – смущало принадлежность покойника к масонам. Нашлись советчики, что крест в этом случае ставить и вовсе не нужно. Но крест лиственничный добротный все же поставили, ибо другого никто не предложил. И то верно, – что это за могилка без всякого памятного приметного знака.
36. НАСЛЕДИЕ КОМАНДОРА.
ВОЙНА ЗА КУРИЛЫ И САХАЛИН.
ФОРТ РОСС
Николай Резанов крайне тяжело переживал неудачу переговоров с японцами. В меморандуме японскому правительству, составленному после переговоров, он предупреждал «чтобы японская империя далее северной оконечности Матмая (остров Хоккайдо – прим. автора) отнюдь своих владений не простирала» и грозил в случае «вторичного неуважения» принять «меры, которые в народе будут гибельны и не возвратные произведут потери».
В донесении Александру I камергер сообщил о своем намерении в будущем году отправиться к «берегам японским» и вытеснить «из Сахалина водворение на нём соседий наших» и прислать в Русскую Америку «колонию пленных» японцев.
Завершая свой вояж в Русскую Америку и отправляясь в Санкт-Петербург летом 1806 года из Ново-Архангельска, Николай Резанов даёт тайные письменные указания лично капитану «Юноны» Николаю Хвостову идти двумя кораблями в залив Анива на Сахалине, а затем к южным островам Курил для того, чтобы силою изгнать японцев и утвердиться на островах.
Вся ответственность за действия против японцев камергером Резановым была возложена на Николая Хвостова.
Капитан Николай Хвостов – человек смелый и безрассудный, полагая, что сделанные приписки Резановым не отменяют указаний побить японцев, в начале октября 1806 года прибыл в залив Анива. Огласив перед командой распоряжение камергера, и помня о том, что содержание письма должно остаться тайной, Николай Хвостов заставляет поклясться всех о сохранении сего секретного предписания с целованием креста.
После этого боеспособная часть команды отправились на шлюпках к берегу Сахалина.
Этот момент зафиксирован Хвостовым в судовом журнале брига «Юнона»:
«В 8-м часу полуночи отправился на двух судах я, лейтенант Карпинский и корабельный подмастерье Корекин к тому же селению. Подъезжая к берегу, подняли на шлюпке военный, а на барказе – купецкой флаг. Добрые айны встретили суда уже в большом числе и присели на колени, когда мы трое вышли на берег, стремясь объяснить некими словами, что мы россияне и друзья их; я приказал на берегу поставить флагшток, на котором поднял оба флага, как военный, так и коммерческий, показывая на судно; одарил всех платками и разными безделицами; на тоена или старшину селения надел лучший капот и медаль на Владимирской ленте; при троекратном из шести ружей выстреле с судна на каждый залп ответствовано из одной пушки».
Утвердившись на берегу, русские моряки сожгли японские склады и взяли в плен четырех японских купцов, а айнским старшинам в трех селениях побережья вручили медали и документы, подтверждающие право России на Южный Сахалин.
После проведенной операции устрашения японцев «Юнона» ушла в Петропавловск, где нашла судно «Авось», c которым намеченная ранее встреча у Сахалина не состоялась.
Как оказалось, Гавриил Давыдов с командой ждал в заливе Анива Николая Хвостова на «Юноне», но течь судна и надвигающиеся осенние штормы вынудили его идти в надежный порт Петропавловск ранее намеченной встречи.
Перезимовав в Петропавловске, весной и летом 1807 года капитаны Николай Хвостов и Гавриил Давыдов под флагом Российской Империи вновь организуют набеги на Курильские острова, исполняя предписании своего руководителя камергера Резанова.
На островах отряд под командою Хвостова и Давыдова устроил поджёг домов в поселении японцев. Фактории и склады налётчики грабят и опустошают, разбивают немногочисленные гарнизоны, появившиеся на островах после осенних действий Хвостова в заливе Анива. Российские моряки, ведомые Хвостовым захватывают японцев в плен, и в целом, силами двух кораблей и их команд ведут небольшую и победоносную войну с жертвами с обеих сторон. И все это не под черным флагом корсаров, а под российским военным Андреевским стягом.
Высадившись на Итурупе, Хвостов и Давыдов с горсткой матросов обратили в бегство японский гарнизон в селении Сяна численностью до 300 солдат, которые первыми открыли стрельбу. Командир отряда сделал себе харакири, а многие солдаты спаслись бегством. Обнаружив на японских складах рыбу, соль, сакэ, русские моряки отдали их айнам, а магазины сожгли.
Не обошлось и без неожиданностей и неоправданных потерь. Обнаружив на складе сакэ, многие из команды не удержались и запили. После усилий капитанов, когда основная часть команды протрезвела и смогла вернуться на
