Бухариным об организации поездки в Якутск и Иркутск показала еще несведущему в этих вопросах Резанову, что ехать сейчас не стоит, так как распутица, дожди и дороги приемлемой просто нет, а погода такова, что уже холодно и ночами подмораживает изрядно. Следует ждать более поздней осени, первых заморозков и снега, чтобы по зимнику отправиться в дорогу и при этом была бы возможность надежно пересекать многочисленные реки по крепкому льду.
Но камергера гнала вперед его неспокойная звезда. Ему казалось, что нужно быстрее оказаться в столице, найти аргументы и реабилитироваться перед императором, министром и светом, донести свои предложения о влиянии на Японию в вопросах Сахалина, Курил и торговли, о развитии колоний в Америке.
Перед отбытием в столицу основной проблемой для камергера Резанова оставалась японская «заноза», глубоко засевшая теперь в его сознании. Дав накануне жёсткие наставления Хвостову в письме по нападению на японцев на островах, камергер стал изрядно нервничать. Теперь ему казалось, что решительные действия русских моряков под командою безрассудного Хвостова могут обернуться изрядным скандалом, серьезными для него проблемами и даже наказанием со стороны императора, ибо полномочий объявлять войну он конечно не имел. Теперь, сидя в удобном кресле за столом, Резанов ломал голову, представляя последствия такого решительного и несогласованного с императором и правительством шага.
– Могут и наказать за своеволие. Именно своеволия не прощают у нас. Многое могут у нас простить, но только не своеволие. Что же предпринять? А то приедешь в Петербург, и сразу в кандалы закуют и назад отправят на рудники нерчинские, – размышлял камергер, горестно глядя перед собой. Он был неуверен в благоприятном для него исходе дела, но в нём жила неприязнь к японцам, не угасало желание их наказать.
Ночью, когда сон приходил урывками, ему виделись в сновидении строгие солдаты, стоящие в строю с длинными ружьями и остроконечных шапках, и он как брёл через их строй, ступая тяжело через силу. Строгие солдаты к нему стояли спиной, а когда он проходил и они оказывались у него сзади, они вдруг поворачивались, и он, поглядывая украдкой через плечо, видел, что это не солдаты, а японские бонжосы, переводчики и гейши с лицами-масками. Все они, повернувшись, начинали громко смеяться и кривляться, показывая в его сторону. Руки как бы тянулись к нему, хотели схватить, толкнуть, ударить.
В горячке Резанов просыпался и долго не мог уснуть, выпирая влажный лоб. Затем снова ложился, перевернув уже намокшую подушку сухой стороной, укрывался одеялом с головой.
Промучившись бессонницей ночь, ошалевший от разрывающего его сознание выбора, накануне отъезда из Охотска в Якутск, камергер с утра сам поспешил на судно к Хвостову и потребовал своё письмо с распоряжением о нападении на японцев обратно, путаясь в причинах, которые заставляют его письмо забрать. Изрядно разозлившись без причин на Хвостова, Резанов взялся кричать на своего подчиненного, напоминая ему, что он будет делать то, что ему скажут и не его дело задавать вопросы начальнику.
Хвостов несколько смутившись и даже растерявшись, отдал уже распечатанное и чем-то уже испачканное письмо камергеру, и виновато промямлил, что вот, мол, не удержался и прочёл прочитанное письмо раньше означенного камергером срока.
Затем умолк, ожидая ответа.
Резанов еще более насупился, выговорив ослушавшемуся его Хвостову, что ему морскому офицеру не к лицу нарушать указания старшего, и быстро покинул корабль, предупредив, что даст дополнительные инструкции о плавании к Сахалину уже к вечеру.
Забрав письмо, и поначалу решив, что этим он и закроет вопрос о намерениях напасть на японцев, несколько поразмыслив, Резанов решает дополнить ранее сделанные распоряжения, а письмо с приказом Хвостову вернуть.
Возвратясь к себе на квартиру, камергер на своём первом письме, долго подбирая слова в продолжение уже ранее так смело написанного грозного текста, добавил новые указания и наставления.
В новых распоряжениях, в противовес ранее врученному секретному посланию, он исключил остроту приказа и изложил задачу мирную и чрезвычайно размытую по существу, с указанием причин отмены первого распоряжения:
«…нахожу лучше всего прежде предписанное оставя, следовать вам в Америку к подкреплению людьми порта Ново-Архангельска».
Становилось неясно, для какой цели он отправил к Японии два снаряженных судна и почему следовало направляться в Ново-Архангельск мимо Сахалина и Японии, значительно удлиняя путь.
Среди причин отказа от первоначальных намерений Резанов решил указать поломку фок-мачты, которой фактически не было, а также ссылаясь на неблагоприятные направления ветра, позднюю осень, вероятность штормов и необходимость вернуться в Америку.
Вместе с тем в новом предписании сохранялась оговорка, что «ежели ветры без потери времени обяжут вас зайти в губу Аниву, то старайтесь обласкать сахалинцев подарками и медалями и взгляните, в каком состоянии водворение японцев в нем находится. Довольно исполнение и сего сделает вам чести, а более всего возвращение ваше в Америку, существенную пользу приносящее, должно быть главным и первым предметом вашего усердия».
Чтобы сгладить спланированные разбойные действия, Резанов обязал Хвостова выполнить задачу наказания японцев несуществующими гуманными способами:
«…всюду сколько можно сохранять человечество, ибо весь предмет жестокости не против частных людей обращен быть должен, но против правительства, которое, лишая их торговли, держит в жестокой неволе и бедности».
Завершается письмо снова словами о сломанной мачте:
«…здешний порт (Охотск – прим. автора) не способен к перемене мачты и что стечение обстоятельств обязало меня к перемене плана».
Второе письмо, по сути, дополняло распоряжение, изложенное в первом секретном послании, но не отменяло его, и всё было подано столь невнятно, что становилось понятно, – камергер Резанов снимает с себя ответственность за последствия, запустив, тем не менее, механизм агрессии и насилия против японцев.
Сделав дополнения в своем письме, Резанов несколько успокоился и решил довериться провидению и воле случая. Теперь, как он полагал, был найден вариант решения проблемы, при котором, не отменяя наказания для японской стороны, распоряжение отводило все возможные упреки в его камергера сторону.
Закончив с наставлениями Хвостову, Резанов снова запечатал письмо и отослал его на судно с нарочным.
В один из дней, когда на мокрый берег и лес стал основательно ложиться первый снег, не дождавшись сильных морозов, камергер Резанов с обозом, разместившись в седле резвой низкорослой кобылки, отправился вдоль речки Охота вверх по её течению, а затем через многочисленные притоки и реки в сторону Якутска. Путь в семь сот долгих и трудных верст следовало пройти по раскисшей дороге. Единственным помощником в пути мог стать только крепкий мороз, который скует реки и сделает проходимой раскисшие сухопутные дороги.
Получив новые инструкции, еще находясь в Охотске, Николай Хвостов решил не испытывать судьбу и прочесть послание. Увидев вновь написанное и сравнив его с ранее сделанными распоряжениями, Николай не понимая, что же ему следует делать, – побить японцев, или только посмотреть, что они делают на островах, возмущается со словами:
− Как он сухопутный человек может судить о надежности мачты? Она вполне исправна! И как теперь поступать с японцами?
Озадаченный Хвостов сам отправляется к Резанову за разъяснениями, но уже не застает его на месте, – камергер утром отбыл из Охотска, оставив Хвостова наедине со столь двусмысленно поставленной задачей.
Дорога до Якутска была тягостной. Мороз долго не собирался выполнять свою работу и реки покрылись только слабым льдом. Начались многотрудные переправы на плотах, при которых как не старайся, – вымокнешь и выбьешься из сил. Скорость перемещения обоза была невысокой, – в день проходили не более десятка верст. Распутица держала путников крепко, а потому приходилось ночевать часто у дороги, в возках, при свете костров не добравшись до теплого жилья.
В дороге многие простудились.
Резанова стал мучить кашель, поднялась температура, и можно было теперь только ждать города, теплого ночлега и помощи лекаря, чтобы как-то поправить своё здоровье.
К Якутску, небольшому городку у могучей реки Лены, пришли уже к ноябрю. Резанова, серьезно простудившегося в дороге, везли теперь в возке.
Весь город высыпал на берег реки, встречая обоз, ходко скользивший по вставшему уже на реке льду.
В городке камергера встретил комендант и, сопроводив санки с ним, поселил в теплом ухоженном доме. А как только Резанов несколько оправился от болезни, все чиновники, купцы и разные служивые люди стали звать его наперебой в гости, стараясь расспросить об увиденном в долгом путешествии.
Две недели камергеру Резанову пришлось провести в Якутске и это время пошло на пользу. Кашель как-будто почти прекратился, озноб пропал, и только по ночам часто бросало в жар и к утру подушка, простынь и одеяло были мокрыми. Но встав и проведя весь день на ногах, камергер чувствовал себя относительно бодро и решил уже ехать, рассчитывая поскорее попасть в знакомый для него Иркутск, где надеялся подлечиться основательнее под присмотром опытных врачей. Благо, что, наконец, ударили морозы, река встала на долгие месяцы зимы, лег снег, и можно было сменить верховую езду на поездку в теплых санках, в полудреме, укутанный тулупами и медвежьими шкурами, коих натаскали ко двору, как только узнали, что камергер нездоров, но желает ехать далее.
Путь в Иркутск был достаточно скорым. Обоз с камергером ходко бежал по льду Лены по уже проторенной санями дороге, следуя вешкам. Сильные морозы хорошо сковали реку, но надышавшись морозным воздухом Резанов снова стал сильно кашлять и к Иркутску уже обессиленный только того и ждал, чтобы приехав, лечь и уснуть долгим сном на удобной чистой постели. Казалось, что вся хворь сразу и пропадет. Тело, умаявшись от неудобств поездки, тряски в седле и на возу, сырости и холода, неустроенных ночёвок без сна, болело и настоятельно требовало долгого покоя.
В пути были неполные две недели, погода стояла тихая, но морозная. Вокруг реки лес стоял тихий, завороженный, укрытый пушистым снегом.
Подъезжая к Иркутску камергер понял, что серьезно заболел.
34. СНОВА ИРКУТСК.
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО НИКОЛАЯ РЕЗАНОВА
Николай Резанов приехал в Иркутск «на щите», − удрученный ходом дел и состоянием своего здоровья. Долгое путешествие по морям, холод последних переходов от Охотска до Якутска и затем до Иркутска по тяжкой осенне-зимней дороге сломили здоровье камергера. В Иркутске он был вынужден лечиться основательно, не в силах теперь преодолеть по зимнику путь до столицы. В этом городе он провел почти два месяца, сначала отлеживаясь, а затем, выйдя на люди, пытался решать насущные задачи, чувствуя и угасающее желание, и физическую неспособность к их осуществлению. Слабость, вызванная хворью, кашель и общее истощение организма, требовали покоя, но нужно было ехать в
