чтобы мы туда не ходили?
- Конечно, предупреждали! – твёрдо, даже слишком твёрдо сказала Марта. – И в наше детство река была точно такой же, как сейчас. И люди, разумеется, по неосторожности гибли.
- Вероятно, - согласился Генрих. – Но я не… Видно, я забыл. А ещё я как-то неожиданно осознал, что с того золотого времени прошло много лет. Я очень даже прилично помню окрестности, но совершенно забыл, как отыскать поляну с камнем посередине. Помнишь её? Мрачная такая. Я рассказал Джону о том, что говорят про это место, и он, как и следовало ожидать, загорелся желанием на неё посмотреть.
- Зачем? – спросила Марта, не сумев скрыть беспокойство. – Это очень далеко, лес густой и тёмный, в нём легко заблудиться. Ничего интересного там нет. Просто поляна с камнем в центре. Если бы она была в светлой роще, то никто бы на неё не обратил внимания.
- Ты забываешь, что Джон готовится стать писателем, - заметил Генрих. – Даже на нас с тобой подействовало, когда мы на неё вышли…
- Мы были детьми.
- Ну да, теперь воображение у нас уже не то, пропала яркость впечатлений. Но у Джона, будь уверена, ничего не пропало. Едва он услышал, какие суеверия ходят вокруг этого места, он такое вообразил, что этого хватило бы на крупный роман.
- А чтобы у него сохранились эти видения и он смог включить их в роман, ему не следует видеть поляну, потому что тогда пропадёт всякая таинственность, - твердила девушка.
- А ты была там ещё раз? – полюбопытствовал брат.
- Слава богу, нет, - вырвалось у Марты. – Я туда не ходила, никто меня туда не водил… Это только тебе, Генрих, может придти в голову тащить туда нашего гостя, словно ему мало впечатлений здесь.
Вот это был намёк на то, что случилось ночью.
- И вообще, я плохо представляю, как разыскать эту поляну, - призналась Марта. – И не хочу её разыскивать. И видеть не хочу. Даже днём.
- А когда же ещё, если не днём? – засмеялся Генрих. – Ночью её вряд ли можно разглядеть и осмотреть.
Я иначе, чем он, воспринимал этот разговор, читая в словах Марты скрытый смысл. Обед и особенно несколько чашек чая, который девушка подливала нам с Генрихом до тех пор, пока чайник не опустел, вернули мне силы и ясность мышления. Пожалуй, чая было даже слишком много для одного раза, и я опасался, что укрепляю зависимость от бодрящих напитков.
- Я не упрямый осёл и не поведу Джона туда, где не ориентируюсь, только потому, что мне не советуют это делать, - сдался Генрих. – Слышишь, Джон?
Мне было досадно от такого решения друга, но я ничего не мог поделать.
- А я не такой осёл, чтобы настаивать, - ответил я.
При этом я не переставал наблюдать за девушкой, и могу с уверенностью сказать, что мои слова её успокоили.
- Но я ещё не закончил, - торжественно объявил Генрих, и Марта напряглась. – Сейчас я тебя рассмешу. Пока я развлекал Джона сказками и думал, что тешу его писательское воображение, оказывается, я разбудил своё собственное, и выяснилось, что это не очень приятно. Вместо того чтобы веселиться, созерцая его возбуждение и горящие азартом глаза, я чуть не испугался, решив, что за нами кто-то наблюдает.
Девушка тоже была испугана.
- Кто? Кто за вами наблюдал?
- Разумеется, никто. Я рассказал об этом Джону, и мы с двух сторон подошли к кусту, но не нашли даже кошки… Тьфу! Опять эти надоедливые кошки! Не было даже мышки… Может, там и была мышка, но мы её не видели, а наблюдать за нами ей вряд ли было бы интересно. Кошек там тоже не было.
Марта задумалась, и на её лице отразилась плохо скрытая тревога. Даже её брат это заметил.
- Что с тобой? – спросил он. – Я же говорю, что мне это только почудилось. Я хотел напугать Джона, а напугался сам. Ну вот! Хотел тебя рассмешить, а ты тоже испугалась.
- Я не испугалась, - оправдывалась Марта. – Просто я подумала, что вам обоим пора перестать искать острые впечатления. Это может для вас плохо кончиться. Тебе, Генрих, уже чудятся всякие ужасы. А вы, Джон, по-моему, не такой бесстрашный, каким хотите казаться. Вы умеете преодолевать страх, а это можно назвать мужеством, но вы не бесстрашны.
Она была права.
- Разве это плохо? – возразил Генрих. – По-моему, это достойно восхищения.
- Достойно, однако такие игры с сильными чувствами могут дорого обойтись. Вы сумеете скрыть свой ужас от окружающих, но не от самого себя. Не покидайте ночью свою комнату, не ходите по тёмным помещениям. Это может кончиться для вас очень печально.
Её слова были бы разумны, если бы не скрывали тайный смысл. Она тревожилась не только за мой рассудок, но и за мою жизнь. Если я в своих поисках зайду слишком далеко, барон уничтожит свидетеля его деяний. Добрая девушка не подозревала, что я уже о многом осведомлён. Она чувствовала, что моё присутствие в доме служит для неё некоторой защитой, хотела бы задержать меня подольше (по этой ли причине или из-за возникшей между нами любви), терзалась, что, уговаривая меня погостить ещё хоть несколько дней, подвергает меня опасности, но не знала, что все мои мысли направлены на то, чтобы спасти её.
- Отныне я буду благоразумен, - сказал я.
- Заодно я хочу спросить вас, довольны ли вы своей комнатой.
- Очень доволен.
- Дядюшка может показаться вам рассеянным и невнимательным к гостю, - продолжала Марта, - но это не так. Он очень беспокоится, удобно ли вам в этой комнате, всё ли вас устраивает. Может, перевести вас в другое помещение?
- Например, в заветный саркофаг, - фыркнул Генрих.
Он не только сказал это мне, но, к моему стыду, перевёл свои слова на немецкий язык.
Девушка не смогла сдержать улыбку.
- Не говори глупости, Генрих. Я хотела сказать, что нетрудно будет сделать кое-какую перестановку и переселить вас в гостиную. Мы настолько не привыкли к гостям, что можем что-то упустить.
Предложение переселить гостя из удобной комнаты, где были и кровать, и шкаф, и всё, что могло ему понадобиться, в гостиную, совершенно не предназначенную для ночёвок, показалось бы диким любому человеку, кроме меня. А я сразу понял, что поиски таинственного предмета, которые велись в моей комнате в моё отсутствие, не увенчались успехом и требовали большей тщательности. Зато смело можно было утверждать, что эта вещь не принадлежит мне, и теперь её хозяин не предполагает, что она может оказаться среди моих вещей. Меня хотели убрать из комнаты, чтобы обыскать её без спешки. Непонятно, почему барону так срочно понадобилось найти пропажу и почему нельзя дождаться моего отъезда. Или он боится, что я случайно наткнусь на этот предмет? Наверное, его хватились не сразу, а когда я уже занял комнату. Если припомнить последовательность событий, то можно догадаться, когда обнаружили, что вещь потеряли. Как раз перед тем, как таинственное царапанье в мою дверь выманило меня ночью в коридор, ведь, вернувшись, я заметил, что мою постель переворошили. Вначале искали там. Но почему именно там? Не потому ли, что вещь была у того, кто готовил для меня постель? У Фрица? Не найдя её, решили, что её обнаружил я и положил где-нибудь, возможно, среди своих вещей. Сегодня их осмотрели и теперь хотят переселить меня в гостиную или для того, чтобы перевернуть всё в комнате вверх дном, но найти потерянное, или чтобы я случайно это не нашёл.
Меня поразило, как ясно работала мысль. После недавнего изнеможения мне казалось, что меня буквально переполняют физические и умственные силы. Наверное, мне не следовало пить две последние чашки крепкого чая. Но разве можно думать о здоровье, если требуется спасти девушку? Потом, когда всё закончится, я сокращу приём возбуждающих средств и налажу режим, перестав спать урывками. Пока же крепкий чай был мне необходим.
- Передайте барону мою благодарность за заботу, - ответил я с изысканной вежливостью, которая показалась бы ему насмешкой, если бы он знал о моей осведомлённости, - но мне не на что жаловаться. Мне очень удобно в моей комнате, и ему незачем беспокоиться.
Другого ответа и нельзя было ожидать от гостя, воспитан он или груб и требователен.
Марта не смогла бы привести новый довод в пользу переселения, и ей пришлось удовлетвориться моим ответом. Знала она, для чего барону понадобилось это перемещение? Возможно, нет. Но она должна была догадываться, что это затеяно неспроста и «дядюшка» не будет доволен моим отказом. Она ещё немного посидела с нами, а потом сослалась на хозяйственные дела и ушла, но по звуку её шагов я определил, что она направилась в сторону комнат барона, наверное, чтобы передать ему мои слова.
- Что за нелепость?! – ворчал Генрих. – Зачем тебе переходить в гостиную? Как тебе может быть неудобно в той комнате? Или я ошибаюсь? Может, тебе неудобно?
- Очень удобно.
- Если ты что-то скрываешь…
- Ничего я не скрываю.
- Но если тебя что-то не устраивает, всего лишь если, то скажи мне, и я поменяюсь с тобой комнатами.
- Не выдумывай. Мне очень удобно, и ничего лучшего я не могу пожелать.
- Вот и хорошо, а то я успел привыкнуть к своей комнате, - одобрил моё решение Генрих. – А что мы предпримем на этот раз? Пойдём на прогулку, или ты предпочитаешь получить новую порцию острых ощущений? Если у тебя что-то на уме, Джон, то выкладывай сразу, и я составлю тебе компанию, а не то ты вновь учинишь большой переполох и сам же будешь этого стыдиться. Говори, что задумал, или давай угадаю я. Так… Верх замка тебя не особо заинтересовал…
- Ты не прав. Мне понравилось.
- Возможно, но азарта в тебе не было, а это означает, что ты не надеешься испортить нервы там. Нижний этаж?.. Нет, если он тебя и привлекает, то только в ночное время. Уж не вздумал ли ты опять спотыкаться в темноте в подвале и обнюхивать обглоданные кости?
Именно это я и замышлял, за исключением обнюхивания костей, только прежде думал походить там в одиночку, а теперь упоминание о минувшем переполохе склонило меня к мысли, что лучше взять с собой Генриха, ведь он, кажется, уже смирился с моими «чудачествами».
- Неплохая мысль, - одобрил я. – Из царства света мы перейдём в царство мрака, после свежего воздуха для разнообразия подышим затхлостью подземелья.
- Вот уж чего там нет, - возразил мой друг. – Я специально проверял отдушины, через которые подвал проветривается. Там хорошая вентиляция.
Мне показалось, что он немного обиделся на мои слова о состоянии этой части замка. Я поспешил исправить свою ошибку.
- В самом замке воздух в подвале не спёртый, но в подземельях, где томились жертвы инквизиции или ближайших наследников, воздуху полагается быть затхлым, и, чтобы это почувствовать, существует воображение.
Я выдумывал глупости, чтобы поддержать общее мнение о себе как о писателе, набирающем материал для будущей книги, но думал лишь об услышанном вздохе или стоне, прозвучавшем, когда мы уже вышли из подвального помещения. Или то было приглушённое рычание, которое мог бы издать зверь, если бы не имел возможности наброситься на пришельцев и напоследок выразил своё сожаление?
- А если я не поведу тебя туда, а выберу для осмотра более приятные места? – спросил Генрих.
Мысленно я уже был в подвале, поэтому его слова меня буквально оглушили. Я очень спокойный, терпимый и достаточно доброжелательный человек, умею себя успокаивать, сдерживать чувства, но тут во мне вспыхнула такая досада, что вызвала очень редко мной испытываемое сильное раздражение. Я подавил его и ответил с подобающей гостю
