кровавая пришла в его жизнь с этими парнями. И он жадно изучал их и через них новую Россию. Князь Ванечка, тоже никогда не был в России, но тоже много знал из книг. Читал он преимущественно русскую классику. В его манерах, разговоре и облике Ник угадывал всю династию старинного рода князей Щербацких. Иногда глядя на аристократическое лицо князя, слушая его, немного нарочитую правильную речь, речь интеллигента, он явственно понимал, что в любой момент, в других, более жестких обстоятельствах, князь убьет человека легко. Выхватит кинжал и убьет, как убивали его далекие предки. И вытрет кровь о плащ врага. Он наблюдал бешеные запои Федора, вплоть до потери им человеческого облика. Удивлялся неподъемной работоспособности Александра и где-то в глубине расколотого эмигрантского сознания понимал, что вся эта троица – всего лишь грани, какого-то одного огромного существа, живущего по другим законам, вернее вне всяких законов. У них есть свои, неведомые правила и он, Ник, эти правила знает, но сам он этими правилами не живёт и жить не может, при всём желании. Они же эти правила не знают, но ими и живут. Правила эти в крови, в ДНК и они следуют им, и если надо жизнь положат. Он видел, как любят жизнь его юные русские друзья и как не дорожат ей. Николас любил их и за них переживал.
Во всякой русской пьянке есть время активное, безумное и время философское, время беседы. В период активности друзья пели, звонили девкам и сожгли эмвэевские новогодние петарды, которые Саша купил в мае, ради добавочных Пи Ви. Саша пытался возражать, он их в мае купил со скидкой, чтоб потом в декабре впихнуть какому-нибудь оленю в даунлайн подороже, и заработать еще Пи Ви. Но «серебряного директора» привязали скотчем к креслу, кресло вытащили во внутренний дворик и на глазах запустили в воздух дорогую эмвэевскую продукцию. Ник тоже принял посильное участие. Он стоял рядом с Сашей и участливо гладил его по голове. И даже добавил толику незамысловатого американского юмора. Периодически он отрывал скотч ото рта страдальца и вливал «Scotch» внутрь. В конце концов, дергаться Алекс перестал и начал получать удовольствие. В общем, было весело. Понимая, что соседи настучат обязательно, быстренько вернулись в дом, погасили свет и тихо отсиделись в катакомбах. Полицейская машина появилась почти сразу, как вырубили свет. Двое копов походили перед домом, постучали в дверь, громко поговорили друг с другом и тихо уехали.
В гараже был еще ящик эмвэевских презервативов, но ребята, слава богу, нормальные, как с ними развлечься не придумали и гандоны выжили. Ник сходил во дворик и отвязал Сашу. Разожгли камин, накрыли журнальный столик и уютно расположились в креслах и на диване. Ночь перед рассветом – время мистическое, у самого краешка. Да еще огонь в камине и алкоголь в крови. Незаметно появился Чертушка, сел на барную стойку, взял бокал и ножки свесил. Никто, кроме Федора, его не заметил. Теперь их стало шестеро, четыре человека, черт и водка. Прекрасная компания, великолепное время.
− Саня, а тебе зачем столько денег много? – спросил Федор.
− Я хочу Новый Год встретить на Эйфелевой башне. Приглашу вас всех, всю твою компанию, Федя, и подарю каждой бабе по норковой шубе, а мужику по «Мерседесу».
− А у меня есть «Мерседес», − вмешался князь.
− Тогда шубу.
− Не ерничайте, Эмвэй.
− Ладно, не буду. А чего ты хотел бы?
− Хочу тур по Золотому кольцу.
− Да не вопрос. Только ты лучше с Федькой ехай. Он тебе такие кольца покажет, агентства отдыхают.
− С Федором не поеду. У вас вытрезватели неудобные.
− Вытрезвители, − поправил Федор.
− Тебе виднее. Хорошо, я запомню. Вытрезвители, − отчетливо повторил князь.
Он очень бережно относился к своему русскому и когда слова путал, обязательно повторял вслух и про себя правильный вариант. Ко всем своим русским друзьям, кроме Федора, он обращался на вы, хотя они уже давно ему «тыкали». Это «тыканье» его никак не оскорбляло, он принимал его как знак близкой дружбы, но для обратного «ты» не находил достаточных оснований. Другое дело Федор, их дружба началась хоть и не так давно, но довольно быстро обросла историей. В историю входили их пьяные похождения, драки между собой и с англосаксами, которых они оба генетически не переваривали, джентльменское соперничество по поводу Леленьки Олсен, тоже прихожанки Русской Православной церкви Св. Симеона Верхотурского, обоюдная любовь к русской классической литературе и масса других, не только духовных совпадений. Иногда, чтобы подчеркнуть важность момента Федор обращался к Ванечке – «Ваше сиятельство», впрочем, весьма иронично, а в пьяном споре называл его «княжеской мордой». На это князь отвечал презрительным «товарищчь» или «большевик», но это редко. Щербацкий был посвящен во многие личные тайны друга, и даже знал про Чертушку, который сопровождал Федора по жизни и часто присутствовал рядом в их компании. Самого черта он ни разу не видел, хотя невольно чувствовал. Про Чертушку догадывался Ник. Саша не знал совсем.
А Чертушка, между тем, наслаждался моментом. Он периодически соскакивал с барной стойки, свободно лавировал меж кресел и подливал мужчинам в рюмки. Те уже были в состоянии, когда вновь налитое воспринималось недопитым. Черт был одет как всегда – черный смокинг, белая сорочка, бабочка. На руке татуировка в виде обнаженной женщины на лошади и перстень с неимоверной величины голубым бриллиантом.
− Хорошо, Александр, когда вы всем купите шубы и автомобили, куда потратите остальное? Там ведь должно остаться.
− Куплю остров. Такой же, как у «Эмвэя», но не на время, а свой, навсегда.
− А какой у «Эмвэя»?
− Не хотел вам рассказывать раньше времени, ну да ладно, сегодня день такой, расскажу.
Часть 9.
«Сказка об острове» - записано со слов Алекса.
Когда эмвэейвский отпрыск достигает самого высокого уровня, типа «crown ambassador» или еще круче, точно не помню, не скажу, то его награждают поездкой и недельным проживанием на волшебном острове, принадлежавшем головной конторе. Там он живет целую неделю жизнью реального миллиардера. Он живет один в замке, естественно, с кучей прислуги. Прислуга выполняет все его миллиардерские прихоти. Рядом с замком расположена вертолетная площадка. Один из прислуги – вертолетчик. Саша, представим, что он уже там, может в любое время полетать на вертолете, правда только над островом. В замке есть отдельная комната, гардеробная, забитая костюмами, фраками и смокингами всех размеров и окрасок. Он их может одевать сколько хочет в любое время. Правда, не совсем понятно, куда в них ходить. Просто шляться по замку или на вертолете в них летать? Есть еще целый гараж с лимузинами. Вертолетчик, по совместительству и водитель, может Сашу покатать по острову, вокруг замка. Само собой ресторан, где кормят всем, что можно нафантазировать и яхта в три этажа.
Практичный Федор поинтересовался, а можно ли использовать женский персонал по прямому женскому предназначению. Саша сказал, что они, мол, не обязаны, законом запрещено, но по любви и согласию можно. На что Федя спросил, а как насчет всеобщей любви по согласию? Ник сразу предположил, что такого парня как Саша-миллиардер полюбят все и сразу, даже вертолетчик, если Саша захочет.
Князь Ванечка сказал, что он этот остров знает. Может не именно этот, но такой же. Неделя там стоит сто штук и персонал действительно достойный.
Саша поначалу даже обиделся. Ему показалось, что они хватают грязными, потными лапами его хрустальную мечту. Потом подумал, вспомнил, что они ни разу не посетили собрания эмвэйцев, структуру и идею компании не знают, а стало быть, что с них взять неразумных и обиду отменил.
− Смейтесь, господа, хохочите. Последним смеется тот, у кого денег больше.
− Александр, - вдруг обернулся к нему князь, - Давно хотел спросить, вас, а что такое деньги? Для вас именно?
− Как что? Деньги, как говорил Александр Македонский – это отчеканенная свобода. Для меня это не только свобода… - он задумался, - … это возможности.
− Возможности чего?
− Вот смотри. Я хочу, чтоб у меня был дом, хотя бы такой же, как этот у Федора. Чтобы в нем стоял такой же белый рояль. И был такой же шикарный вид из окна, с горы на виноградники. И я бы сидел за роялем, ни о чем ни думал, и играл что-нибудь на рассвете.
− Ну вот, ты в доме, вон рояль, скоро рассвет – сиди, играй, - подключился Федор.
− Но ведь это не мой дом, не мой рояль и виноградники не мои.
− И рассвет не твой тоже. Кстати, дом не мой, он банковский, и еще долго не будет моим, если вообще будет. Я здесь такой же пассажир временный, как и ты. А вот рассвет мой, и твой тоже, и Ника, и Его Сиятельства. Он общий. И если его не будет, то и права на собственность тоже не будет. Ни права не будет, ни собственности.
− Да никуда он не денется, рассвет твой, - уже жестче возразил Саша, - но мне нужен свой дом и свой рояль, свой, а не твой.
− Разумно, - сказал Ник.
Он редко когда полноценно участвовал в беседе, но за разговором следил и замечания вставлял емкие и вовремя.
− Хорошо, дом вы купите и рояль тоже, - снова начал князь, - но судя по вашей активности, денег там должно остаться еще немало. Вот это немало вы куда направите? То есть вашими же словами, у вас еще останутся возможности. Возможности чего?
− Ну, пока не знаю. Может быть, куплю еще недвижимость и буду сдавать в аренду. Может быть, акции или инвестиции в другой бизнес. Да были бы деньги, а куда направить найдется.
− Ну, в принципе, это я и ожидал услышать. Ничего нового. Получив возможности, которые дают деньги, вы, Александр, будет создавать новые возможности для получения новых денег, а потом опять то же самое. То есть и отправной и конечной точкой измерения были и будут деньги. Меняется только количество этой сущности. Основа, качество остаются неизменными. Поэтому я и хочу понять, а что такое собственно деньги, если отбросить их покупательную способность? Что это за энергия?
− Не начинай, Ваня, - завелся Федор, - ведь сто раз уже говорено. И ты сам же мне вдалбливал, что изначально деньги отражали энергию человеко-часов, затраченную на производство одного продукта, чтобы разумно обменять этот продукт на другой, на который затрачено столько же человеко-часовой энергии. Проще говоря, если на один воз картошки потрачено 100 человеко-часов и на производство одной подковы потрачено тоже 100 человеко-часов, то их можно смело менять один к одному. И так определялся справедливый обмен товарами. И для простоты обмена были придуманы деньги, которые могли быть и каменными, и золотыми и бумажными, да какими угодно, лишь бы они эквивалентно отражали количество энергии человеческого труда в товарно денежных отношениях.
− Совершенно верно, но верно только на начало этого примитивного обмена. А сейчас? Ты и сейчас считаешь, что деньги выражают реальное количество энергии человека, потраченное на их приобретение?
− Нет, не считаю. Ты знаешь мое мнение, любое крупное состояние – это
