− Ничего особенного, товарищ генерал, - сказал Федор, - мы с кучей фальшивого бабла едем домой из полиции. В любой момент можем поехать обратно. Если нас с этим баблом повяжут, никакой черт нас уже не вытащит. Здесь почему-то очень не любят фальшивомонетчиков.
− Откуда у нас фальшивые деньги и сколько их?
− У нас, а если точнее, у нашего водителя Ома, десять тысяч фальшивых американских долларов, а откуда знает один черт. Этот один их ему, Ому, и передал. Деньги эти предназначены для удовлетворения наших самых низменных потребностей, а проще говоря, на пропой всей нашей веселой компании. А, возможно, и на погибель, только я этому не верю. Не станет он так неинтересно… То есть, в принципе – это наши деньги, за вычетом погонных, Омовских. А раз деньги наши, нам и решать, и мазу за них тянуть. Какие будут предложения господа-товарищи?
− Предлагаю остановиться где-нибудь и выпить, - сказал Ник.
− Вот слова не мистера, а генерала, - сразу поддержал Федор, - Ом, сворачивай куда-нибудь.
− Я сверну на обочину и достану из багажника еще пива. Сейчас время раннее и спиртного нам нигде не продадут. До дома уже недалеко, дотянем на пиве, а там решите.
Он уже говорил «нам». Сказано – сделано. Ом притащил из багажника всю сумку-холодильник забитую пивом и машина полная пьяных людей, фальшивых денег и неожиданностей, плавно, не нарушая правил, покатилась дальше. Во все лобовое, восхищая встречных водителей, светились генеральская фуражка с красным околышем и белый тюрбан брахмана Ома.
Следом, на расстоянии двадцати миль, также плавно, ехал, освобожденный Чертушкой, Ролс Ройс.
Часть 14.
Случайных встреч не бывает. Само слово «случайность», если покопаться, выведет на половой акт животных, «случку», а «случка» у животных – вещь очень даже продуманная. Это не человеческие развлекушки, где попало и с кем попало. У них «случка» − акт сакральный и миллионами лет отточенный. У них реально «плодитесь и размножайтесь» и глаза при этом печальные. Но что интересно, половой акт лицом к лицу только у людей, дельфинов и китов. У дельфинов и китов всегда, у людей по настроению. И выбор партнера – целый процесс и традиция. И олень на жирафу не полезет. Да и люди раньше супружества по сословиям вершили. В некоторых народах и по сей день ровня только ровню имеет. В Индии, например.
А наш новый герой Чатурведи Уттар-Прадеш, в простонародии Ом, реально дважды рожденный брамин, будучи посланным семьей учиться на доктора в Советский Ленинград, потерял в общаге первого Меда и девственность и «брахманство», в первую же Новогоднюю ночь. По воле неведомой Воли оказался он в нашей компании, да еще и в качестве «черной кассы», а это требует и осмысления и предыстории.
Основал город царь Петр. Город стал святым, а Великий царь нет, в отличии от царя Грозного. Место это и прежде далеко не пустовало на южной окраине Гипербореи. Нынешняя Ленинградская область когда-то была гиперборейской Украиной, и дорожки там много народу повидали и сухие и водные. И шведы, которые еще по русски говорили, мотались туда-сюда, и князь Невский варяжил и нечисть латинскую рубил. А с ордой он не дружил, как многие говорят, он сам был важной частью, и даже не орды, а Тартарии.
В уже отстроенном городе много непонятных доселе загадок осталось. Например, Александрийский Столп, который вознесся «главою непокорной». На месте нынешнего Столпа долгое время стояла церковь, в которой службу, почему-то не правили, а потом, почти мгновенно церковь исчезла, а «столп» появился, как будто внутри прятался. А каменюка гранитная, что под всадником медным, вообще неизвестно откуда и как появилась и под коня легла. Попробуйте даже сейчас найти пресловутый домкрат, чтобы ее приподнять хотя бы. А склеенные из гранита колоны Исаакиевского Собора?! Тоже попробуйте сейчас склеить и отшлифовать так. Да много чего…
Город уже дважды переименовали, когда туда в Ленинград приехал Чатурведи. Первый год он изучал русский язык и обычаи. Обычаи в Ленинграде в 80е годы прошлого столетия сильным разнообразием не отличались. Много, часто и весело пили. Гуляли и на Петроградской стороне рядом с общагой и, конечно, на Невском. Там на углу Невского и Владимирского стояли неподалеку друг от друга два, почти диссидентских, притона − театр Ленсовета, в который упирался Графский переулок, и жилой дом, прямо на пересечении, где жил буддист Саша Бреславец. На углу этого дома расположился знаменитый «Сайгон», место встреч всей прогрессивной питерской тусовки. Официально место называлось «Кафе Молочное», но молоком там почти не пахло, а часто пахло травкой марихуаной. Именно поэтому, раз зайдя в кафе и, унюхав знакомый аромат, Саша и воскликнул: «Это что Сайгон?!». Так и прилепилось с легкой руки питерского буддиста. Будучи буддистом, Саша, травку не курил, однако, водку пил с православной непосредственностью.
Каким-то неведомым путем Саша унаследовал часть знаний тибетской медицины от линии надворного советника Петра Александровича Бадмаева, одного из трех лекарей последнего российского императора. Скорее всего, через Агинский дацан в Бурятии. Пользовал Бреславец преимущественно балетных из Мариинки, ну и лечил заодно. Артисты Ленсовета в то время не болели совсем, а приходили просто побухать и пообщаться с интересным человеком, благо рядом. Миша Боярский перед каждой премьерой чуть ли не на коне влетал в квартиру Саши с корзиной шампанского, одну бутылку открывали и шли смотреть спектакль, после спектакля вваливались всей труппой, допивали корзину и скидывались на водку. Помимо местных Питерских, к Саше постоянно приезжали и останавливались странные люди отовсюду. Из Тибета, Монголии и даже Бурятии, хотя эти редко. Он сам не всегда знал, кто у него ночует. Квартира никогда не закрывалась и никогда не обворовывалась. Пока дело не коснулось бумаг на буддийскую недвижимость. Но об этом позже, и то если сложится.
Прибыв в Ленинград, Ом не мог не попасть к Саше Бреславцу. Возможно, весь смысл приезда нашего индуса в Северную Пальмиру сводился к их встрече, а все остальное, включая и первый Ленинградский мед, стало только столбиками на дорожке. Попал он к Саше по какому-то незамысловатому медицинскому поводу, по рекомендации одной общей знакомой. Он нашел квартиру по адресу на бумажке. Через ворота арки, где в царские времена дворник Тихон получал пятаки от припоздавших, он прошел во двор питерского колодца, поднялся на второй этаж, долго стучал, потом просто толкнул дверь и вошел. Он уже знал, что так можно. В квартире было две комнаты и огромная кухня. Комнаты и кухня располагались в разных уровнях, кухня находилась чуть выше и была больше самой большой комнаты. В ней в разных местах, что-то придавливая, стояло несколько старых, угольных еще утюгов. Эти утюги были самой заметной частью интерьера. Все остальное выглядело более, менее современно и привычно.
Из просвета комнаты появилась фигура и, махнув головой, ушла в кухню. Ом поднялся следом. Там они и познакомились. Пожали руки, представились, глядя друг другу в глаза, голубые в карие. Руку индуса Саша не отпустил, а повернув к свету окна, стал разглядывать подушечки пальцев, сначала на одной, потом на другой руке. Окончив осмотр, он сказал:
− Ну вот, блин, теперь тебя учить… Ладно, подожди, я скоро.
И исчез на два часа. За эти два часа Ом несколько раз порывался уходить. Обидно все-таки, не к министру на прием пришел, и что значит «учить», да еще через «блин». Он сам был рожден учительствовать. Но все же остался и дождался. И до сих пор не жалеет.
Часть 15.
А не спеть ли нам песню… о любви?! В Ленинграде Ом полюбил Свет. Свету Павлову в общаге, на Петроградской стороне, и Свету Беренбаум в тусовке Саши Бреславца на Невском. Света Павлова, с первого курса получившая по аббревиатуре кличку Собака Павлова, была девушкой крупной и чувственной. Это она в первую же новогоднюю ночь приобщила Чатурведи к русскому студенческому сексу, «бессмысленному и беспощадному». Мой редкий читатель знает, что это такое. Ну, помните же, − первый курс, общага, на улице зима, в комнате елка, гирлянды, шампанское с водкой, северное сияние, узкая студенческая кровать, железная сетка, музыка в коридоре, стуки в дверь, сдержанный крик, стыд, смех, счастье…
Чтобы не путаться и не фамильярничать, Свету Павлову будем называть Светой Большой, а Свету Беренбаум – Светой Маленькой. Она действительно была девушкой хрупкой и как бы неловкой, и тоже очень чувственной, но сильно начитанной. Рядом с ней Ом чувствовал себя великаном, рыцарем и любил ее жалостью, смешанной с влечением. Чувство очень острое для молодого мужчины, медика и брамина. Когда она, опустив прелестные карие глазки, цитировала ему прелестными алыми губками из «Бхагавадгиты», он сильно возбуждался. Еле выдержав час чтения, он мчался на Петроградскую сторону и, с яростью молота с Путиловского завода, вбивал роскошную Собаку Павлова в железную сетку общажной койки. Как с мантры срывался. И нежно шептал: «Светочка… Светочка… любимая». Света Большая таяла от его акцента, а он, опустив голову на грудь, засыпал, подлый индус.
Жизнь во вранье мучила Чатурведи отчаянно. Он врал молчанием. Если бы одна из Свет спросила про другую, он бы ответил честно. Соврать вслух он бы не смог. И от этого страдал еще более. Он ежесекундно носил в себе ложь вопреки врожденным и заученным понятиям о добре и зле. И проклиная себя, бежал от одной Светы к другой. И единственным утешением были книги и беседы с Сашей Бреславцем.
Никакого такого обучения, как он ожидал, не началось. Саша давал ему книги, он читал, они беседовали просто обо всем, не всегда о прочитанном. Пили. Бывало вдвоем, бывало в компаниях «вечных девушек» из Публичной Библиотеки, девизом которых было расхожее «не учите меня жить, помогите материально». Питерская Публичка была местом пересечения молодых интеллигентов-аспирантов и убеленных уже «отсидентов» и «досидентов». Застолья с библиотечными феями давали доступ к бездонным закромам литературы из «запасников». Литература эта была не то, что запрещена, а просто не сильно доступна.
Ом поделился с Сашей своими метаниями между Светой Большой и Маленькой. Саша, смеясь, рассказал о четырех благородных истинах, и Ому на какое-то время стало легче. Потом желания брали свое, Ом страдал, Саша смеялся. Интересно жили ребята, не пресно.
Саша Бреславец занимался переводами, в основном книг о буддизме. Интересная штука перевод. Начинаешь переводить что-то с одного языка на другой и как будто заново открываешь истину. Причем в случае Бреславца, многие понятия буддизма, и бытовые, и духовные, аналогов в русском языке не имели (не слишком много было уже переведено), и приходилось давать простую литерацию, практически
