понимаю, что совершаю сейчас ужасное – сама разрушаю то хорошее, что было, потому что вешаю на тебя свои проблемы, потому что снова навязчива и отвратительна, и ты уже не чаешь, как от меня отделаться. Молчи, я всё понимаю! – она замахала руками, заметив, что я собираюсь возразить. – Молчи! Просто… это удар – твой отъезд. Ну и пусть ты теперь меня будешь обходить по кривой, пусть я тебя разозлила. Так даже проще. Прости. Всё, - она вдруг неожиданно резво для своей комплекции вскочила и убежала из столовой. А я так и осталась сидеть над нетронутым обедом. Вот уже не первый раз тётя Мотя заставляет меня заново всё переоценить и понять, что я ни фига не разбираюсь в людях. И вообще чего-то важного в жизни не понимаю. Может, мне пока простительно? Или уже нет?
Зато теперь знала: конечно же я вернусь! Если только снова не опустится железный занавес и не случится какая-нибудь диктатура, то непременно вернусь. Буду жить на две страны. Не знаю, как, не знаю, на что, но цель у меня нынче именно такая.
И вот настал предпоследний день, завтра уже лететь. Как всё удивительно быстро сложилось! И полгода не успело пройти после тех политических событий, от которых меня заштормило настолько сильно, что созрело решение об отъезде. В совокупности с моими личными переживаниями случился маленький ад, выпихнувший- таки меня с родины.
Мама порадовалась бы отъезду. Эх, мама! Не за лучшей долей едет твоя дочь, а от тошноты, опустошённости и непонимания, зачем, как и для кого (чего) жить. Чему тут радоваться? На душе тяжело, нет никакого предчувствия обновления, радости от предстоящих новых впечатлений и прочего предотъездного приятного мандража.
Накануне к ночи на связь по «аське» вышла Люда. Весёлая, радующаяся за меня подруга.
- Ну, ты как?
- Собралась. Два больших чемодана. Только летнее, но его оказалось много.
- Молодец! А настроение?
- Никакого. Лучше не спрашивай.
- Да ты что, Белочка! Приключение же, новая жизнь, впечатления! Что с тобой?
- Будто забыла, как сама про ностальгию мне рассказывала. Про взгляд остающегося и взгляд уезжающего. Вот у меня сейчас второго типа, и я тебя, ту, поняла.
- Это пройдёт! Мне-то уж поверь. Пройдёт, как и не было.
- Сейчас не верится. Пройдёт – это значит, что станет всё равно, и не буду скучать по прошлому, по дому?
- Новая жизнь засосёт, станет не до рефлексий. Это случится сразу, как только прилетишь. Тебе вообще будет трудно – ты одна. Я за тебя немного волнуюсь. С другой стороны – это же Израиль, не Штаты! Там с тобой будут возиться, помогать всячески, холить и лелеять. Всё сложится отлично!
- Возможно.
- Ты сильно киснешь?
- Кисну я, да.
- Белочка, родная, чем тебе помочь?
- Дай покиснуть, пожалуйста.
Всю мебель в квартире я накрыла целлофановой плёнкой – так мне посоветовали. Оставила островки – кровать, чтобы последний раз поспать несколько часов, половину кухонного стола со стулом, чтобы в оставшееся время было, где выпить кофе. Ходики я остановила. Сердце болезненно ёкнуло в то мгновение, когда они замолчали.
Мне не с кем прощаться, не для кого устраивать «отвальную». Да и не хотелось вовсе. Ждала только Нину.
Последние дни мы часто перезванивались и болтали… ни о чём. Нина просто изо всех сил старалась показать, что она в порядке, никакой трагедии не происходит, и вообще она за меня очень рада. Видимо, решила, что в данном случае именно такое поведение «правильное». Милая Нина!
Самолёт вылетает в шесть утра, такси приедет в три ночи. Нина обещала подъехать вечерком, часам к восьми – попрощаться. Зря, напрасно, не надо бы этого! Но я не смогла ей отказать.
- Я не буду плакать, обещаю, что очень постараюсь, - вместо приветствия затараторила Нина сразу, как вошла.
- Постарайся, пожалуйста, - вяло попросила я. – А то и так очень тяжко вот тут, - я постучала ладонью по груди.
- Сердце? А твои таблетки близко, наготове, если что?
- Близко. В сумочке, рядом с паспортом. Не волнуйся, я регулярно принимаю.
- Ты такая юная! А сердце нездоровое – ну как так?
- Дурная наследственность. Всё в нас дурное – это наследственность. Хорошее тоже, всегда предки виноваты, - пошутила я, забыв про Нинину больную тему «предков». – Прости…
- Пустяки. Всё так, - она вздохнула.
- Будешь кофе? Мне как раз надо «добить» банку растворимого.
- Раз надо «добить», сделаем, конечно, - улыбнулась Нина чуть-чуть, почти незаметно, но всё же дрожащими губами.
Пришлось немного подвинуть плёнку, чтобы увеличить пространство на столе и вытащить из-под клеёнки ещё один стул. Включила чайник, поставила на стол банку с остатками кофе, сахар, достала две чашки и ложки. Всё это время мы молчали.
- Извини, больше нет вообще ничего. Я холодильник разморозила. И всё выбросила сдуру, даже остатки печенья.
- Ничего-ничего! Это я, балда, не сообразила что-нибудь тебе привезти поесть.
- У меня никакого аппетита, - поморщилась я.
- Сколько ж ты будешь, не евши? – забеспокоилась Нина. Да, именно так беспокоилась бы мама. – В самолёте неизвестно, когда покормят, нельзя так!
- Ниночка, ей-богу, честно: хорошо, если меня не вытошнит ни разу за полёт! Какая может быть еда?
Нина сыпанула себе кофе и чуть-чуть промахнулась мимо чашки.
- Ой! Извини…
А руки-то дрожали заметно.
- Тебе насыпать?
- Я сама, - хотя мне вовсе не хотелось.
Мы в тишине пили невкусный, горький напиток. Ведь я положила две ложки сахара, какого чёрта он горький?
- Ты не хочешь ехать, - то ли спросила, то ли констатировала Нина, глядя на меня.
- Понятия не имею, чего я хочу… вернее, хочу или не хочу.
- Зачем ты уезжаешь?
У меня аж зубы заныли.
- Ниночка, милая, за последнее время мы раз сто, кажется, обговорили этот вопрос! Сколько можно?
- А я так и не поняла, - с закипающими слезами и дрогнувшим голосом сказала та.
- Ты обещала!
- Всё-всё, не буду! – она шумно шмыгнула носом, быстро поморгала, чтобы прогнать слёзы, откашлялась и спокойным тоном повторила: - Зачем?
- Не зачем, а почему, - привычным уставшим голосом ответила я, черпая ложечкой остатки кофе в чашке и сливая их обратно. Черпала и сливала – так дети часто играют. – Потому что здесь становится мрачно.
- Ты о политике?
- Ага. Потому что здесь всё ненадёжно. Потому что у меня никого не осталось…
- Никого?
- Прости. Я имела в виду родных. И прежних подруг. Не обижайся, но…
- Я понимаю. И всё же ты должна знать, что у тебя здесь есть я.
- Нина! – я взяла её за руку. – Именно благодаря тебе я поняла, что уезжаю не навсегда. Что обязательно вернусь! Может, даже намного быстрее, чем ты думаешь. Благодаря тебе!
- Правда? – она порозовела и заулыбалась. Как же мало ей надо для радости! Какой-то ужас. Чувствуешь себя одновременно чудовищем и всемогущим волшебником Изумрудного города. От моего слова зависит душевное состояние и даже, может, здоровье человека. Маразм! Кто я ей, что я ей? А вот поди ж ты, как повернулось!
- И ты ко мне сможешь приехать в гости, - вдохновенно продолжила я, а Нина тут же помрачнела.
- Вот это вряд ли. Вряд ли.
- Ладно, - вздохнула я. – В любом случае, я буду тебе писать…
- По имейлу! – уточнила она. – И почаще!
- Конечно. А ты заведи «аську», помнишь я тебе говорила?
- Может не получиться – дома за компьютером всегда кто-то… а на работе нельзя.
Ох, ты ж!
- Ну, и ладно, электронной почты нам будет довольно, - улыбнулась я. И впрямь, как трудно дружить с несчастным человеком, абсолютно неуважаемым в своей семье и ограниченным со всех сторон нелюбовью, запретами и бесправием. Настоящий русский «маленький человек».
Меня опять охватила жалость, поэтому я стиснула её ладони. Она поняла это по-своему и тихонько запричитала:
- Бедная ты моя деточка! Тебе сейчас так трудно, я прямо чувствую! Ты обязана помнить, что у тебя есть я.
В том-то и дело, тётя Мотя моя дорогая. У меня, как оказалось, есть ещё ты, и это разрывает сердце.
Вот тебе и «ничто не держит».
Не знаю я, ничего не знаю!
КОНЕЦ ЭПОХИ ПРОЗЫ
Разве могла я знать, садясь в такси, едва живая от желания спать, настроенная на грусть, что сегодня случится нечто особенное? И оно в очередной раз разделит жизнь на «до» и «после», закроет целую эпоху моей судьбы и откроет новую, длящуюся по сей день с пока что открытым финалом. И если кто подумал, что речь о факте отъезда, эмиграции, смены страны проживания, то ошибся на сто процентов. Никакое это отношение к случившемуся чуду не имеет. Ну… если только не считать, что местом действия стал самолёт, в котором я летела.
Авиакомпания «Эль-Аль» израильских авиалиний предоставила маленький и не на сто процентов заполненный лайнер. В салоне оставалось несколько свободных мест. Но как ни молилась я богам авиации, чтобы рядом со мной так никто и не сел, в самом конце посадки на кресло справа всё-таки приземлилась тётенька преклонных лет, с короткой седой стрижкой, в джинсах и футболке. Мне досталось коронное место возле окна в середине салона. Обидно – в соседнем ряду с двумя креслами тоже оставалось свободное место. Но у того окна сидел толстый-толстый одышливый дядя.
Бросив на него быстрый взгляд, дама облегчённо вздохнула:
- Как хорошо, что я рядом с вами.
Я понимающе кивнула: ещё бы!
Когда мы взлетели, моя соседка, отстегнув ремень безопасности и пробормотав «Барух ашем!» (слава богу!), широко улыбнулась и сказала:
- Вот теперь можно познакомиться. Я – Роза, а вас как зовут?
Придётся общаться. Жаль.
- Белла, очень приятно.
- Прекрасное имя! Я гостила в Москве, а так уже десять лет живу в Ашдоде. А вы?
- А я репатриируюсь.
- Правда? – воодушевилась Роза. – Это прекрасно, деточка! Где будете жить? По программе едете? Кто у вас там есть? В каком городе?
Ох, попала! С тоской переведя взгляд в иллюминатор и набирая воздух в грудь, чтобы начать послушно отвечать на посыпавшиеся вопросы, я замерла в удивлении: небо, обычное голубое небо, вдруг на глазах начало становиться ярче, насыщаясь синим-пресиним цветом, будто кто-то туда лил краску. А солнце-то что выделывало! Оно отражалось в голубизне то ли всполохами, то ли блёстками, будто туда-сюда метались огромные светлячки. Я открыла рот и распахнула глаза. Происходило что-то странное.
Облака… Они сверкали, как снег, каким он виделся нами детьми – помните? Будто весь состоял из крохотных искрящихся бриллиантиков, а белая краска была добавлена лишь для того, чтобы сверкание стало ещё заметнее. Облака – словно россыпи, как мы говорили в детском саду, «золотца», добавленного в бело-жёлтый крем, вкусный крем с торта.
- Вы видите? – воскликнула я, тыча пальцем в стекло.
- Что? – испуганно спросила Роза, подаваясь вперёд.
- Да вот это всё?
Женщина достала из сумки очки, нацепила на нос и внимательно вгляделась в небо.
- Не понимаю, о чём вы. Небо, облака… И что? Вы первый раз в самолёте, что ли? – удивилась Роза.
Не видит. Странно.
Я огляделась вокруг себя. Ого, здесь, в салоне, тоже что-то творится! Все предметы делаются ярче, грязно-синие кресла превращаются в такие же яркие, как небо снаружи, седина Розы сверкает переливчатым серебром. Все звуки становятся глубже и сильнее: Розин голос, к примеру, обрёл богатый диапазон – до этого мне слышался обычный монотонный голос немолодой женщины. А она очень интересно говорит в смысле голосовых модуляций!
- С вами что-то не так? – о, прямо всю гамму от «до» до «до» будто спела любезная Роза!
- Да, - улыбнулась я. – Не так. Или,
