наоборот, очень даже так.
В этот миг я ощутила такую знакомую, хотя уже сто лет как забытую и довольно сильную щекотку в солнечном сплетении. Я рассмеялась, схватившись за живот.
Роза отпрянула:
- Позвать стюардессу?
- Нет-нет, - смеялась я, - не пугайтесь! Всё хорошо, сейчас пройдёт!
Как же – пройдёт! Я узнавала эти чувства, вспоминала их и догадалась, что случится дальше. Поэтому достала ручку и записную книжку из сумки (с нужными телефонами, адресами и указаниями Сохнута) и приготовилась…
- Да что с вами? – тревожилась Роза. Надо её успокоить.
- Вы любите стихи?
- Ну… да.
- Сейчас я прочитаю вам… - на секунду зажмурилась и… началось:
Я отрастила крылья, улетаю.
Но не прощаюсь, не прощаюсь!
Не думайте, что с вами ангел говорит.
Тот, кто не птичка, а парит,
Под небом кувыркаясь,
Не богом послан, уверяю…
Умолкнув, я быстро записывала сочинённое в книжечку.
- Ух ты. На ходу сочиняете? – удивилась соседка.
- Угу, - буркнула я.
Описать, что чувствовалось в тот момент, наверное, у меня не получится. Если только двумя словами, которые всяк толкует по-разному: абсолютное счастье. Мне сделалось так хорошо, как последний раз было в далёком детстве – защищённом, уютном, рядом с мамой и папой, большими, добрыми и надёжными. Все краски и звуки мира сделались прекрасными, приглашая любоваться и восхищаться ими.
Мир вокруг снова становился таким же, как когда-то – ярким, гуашевым, звонким и вкусно пахнущим.
- Судя по запаху, нам подадут очень вкусные булочки, - доверительно сообщила я Розе, растерянно хлопавшей глазами, а я продолжила без всякого перехода. –
Я думаю, видимо, ради спасенья
Себя, испугавшись конца, не шутя,
Решили мозги для ума сохраненья:
Пусть тешится рифмами наше дитя.
Обрушился дождь на саднящий нарыв,
Пролились целебные с неба потоки,
И боль от молчанья прошла, не убив.
Ей шанса не дали поэзии строки.
Снова понадобилось записать. Роза больше ничего не говорила, она молчала, превратившись в изваяние. Бедняжка!
- Куда я лечу, зачем лечу? – со смехом говорила я, обращаясь к Розе. – Мне никуда не надо. Надо домой. Хоть самолёт обратно разворачивай! – ой, очень плохая шутка в израильском самолёте, это я зря. Роза вздрогнула, и её рука потянулась к кнопке вызова бортпроводника. – Да шутка же, что вы! – засмеялась я. – Они просто лезут и лезут в голову!
- Кто… лезет?
- Да стихи! – заливалась я. – Вот опять:
Отмените же расставанья!
Пусть начальник издаст указ,
запретив навсегда страданье
и мольбу воспалённых глаз.
– Как вам?
- Красиво. Это вы прямо сейчас сочинили?
- Да! Погодите мне надо записать, - я снова уткнулась в книжечку.
- А дальше? – через пару минут робко спросила Роза.
Я закрыла глаза и подумала о Нине:
Я в кровавых ожогах, саднящих,
И примочками не спасти.
О, ковёр-самолёт блестящий,
Развернись, верни и... прости,
Что ругала тебя. Понимаешь,
Боль меняет и сущность, и суть.
Возвращаешь — ты друг, забираешь -
Ненавижу. И не обессудь.
- Здорово, - прошептала женщина. – Только грустно. А вы почему-то улыбаетесь. У вас вообще такой довольный вид. Вы какая-то другая, не такая, какой были до взлёта. На вас высота подействовала?
- Интересная версия, - продолжала улыбаться я. – Но не думаю. Со мной уже так было… когда-то давно. А потом сплыло. Я думала, что навсегда. И вот… вернулось.
- Сейчас? Прямо здесь?
- Выходит, что так, - кивнула я. – И, выходит, я зря лечу.
- Почему?
- Очень долго рассказывать. Длинная история. Но лечу напрасно. Впрочем, может, без этого полёта ничего так и не вернулось бы. Может, мне нужен был удар, встряска.
- Вы про что? Вы же репатриируетесь?
- Да. А вот надо ли – теперь совсем не уверена.
- Слушайте, ну как это? – пожала плечами Роза. – Взрослые люди как следует всё продумывают, взвешенно принимают такие решения, а не «мэй би ес, мэй бы ноу, мэй бы рэйн, мэй би сноу». Это ж не в киношку сходить!
- Вы абсолютно правы! – горячо уверила я соседку. – Так и было. Заковыка в том, что решение принимал один человек, а сейчас в самолёте летит другой, - и я совсем развеселилась, хохоча. Роза слегка от меня отодвинулась. – Да не пугайтесь вы, не сумасшедшая я! Хотя…
Пока наслаждаюсь
Свободой полёта.
Без страха, без муки
Над жизнью паря.
Когда непосильным
Окажется что-то,
Полёт будет прерван -
Здесь воля моя.
- Что это значит?
- К самолёту не имеет никакого отношения, успокойтесь, - у меня не получалось перестать улыбаться ну никак. – Запишу…
Пока я записывала, Роза, крепко прижав к себе сумочку и достав из кармана переднего сиденья приготовленные книжку и очешник, очень резво перебралась на свободное место рядом со спящим и похрапывающим толстяком. Вот ведь напугала человека! Впрочем, теперь это всё не имело никакого значения.
Как дверь самолёта, с грохотом, плотно и герметично захлопнулась дверка в огромный кусок моей прошлой жизни, в целую Эпоху прозы, где не было стихов, мир был не слишком красив и ярок, будто кино на пересохшей старой киноплёнке. Вернулось то драгоценное, потерянное почти пятнадцать лет назад, оно вернулось! И есть надежда, что уже никуда не денется от меня.
Почему это случилось сейчас, в самолёте? Ведь именно там, куда я лечу, в Израиле, это совершенно не нужно!
А нужно ли оно в России хоть кому-нибудь? Тоже сомнительно.
Бог с ними – с Израилем, с Россией! Следует понять, что надо мне самой и как правильно поступить.
Очевидно, случись это всего несколько часов назад, до того, как я села в такси или даже в самолёт, то никуда я не полетела бы. Стопудово! Теперь я – другая, не та, которая решила ехать. Надо возвращаться?
Если прямо сейчас наскоро, вчерне, подвести итоги Эпохи прозы, то не так уж она была и плоха, хотя разочарований и потерь предостаточно. Сложилось бы всё так же, были бы те же потери, если б я оставалось все годы такой, какой была давным-давно и какой стала только что снова? Нужен ли мне теперь, к примеру, Демон, надо ли прятать от мира свои чувства?
Разве не умерли бы мама и Вера только лишь потому, что я могла бы сочинять стихи? Разве не исчезла бы из жизни Марина и не превратилась бы в чужую Полина? Какое это всё имеет отношение к поэзии?
А кто знает? Может, вся моя, и не только моя, жизнь сложилась бы по-другому. Как? Кто сказал, что было бы непременно лучше, а не хуже?
Ещё окончательно не взлетев, не долетев, на середине пути, я крепко задумалась о возвращении. Может, прямо сразу, не покидая аэропорта?
Каждой ночью снова в путешествие,
В прошлое, Морфеем изменённое.
Там людей, что нет уже, нашествие,
И опять мы вместе, удивлённые.
Сна реальность - хрупкая и зыбкая,
Странно там, чуть дымно и обманчиво.
Спрятав будущего знанье за улыбкою,
Перестраивать судьбу весьма заманчиво.
В блёклое, прозрачно-акварельное
Возвратившись в давнее минувшее,
Зная будущее, странное, похмельное,
Размалюю снова жизнь, как тушью я.
Сверху положу мазки тяжёлые,
Яркие, скрывающие прежнее,
Удивляя тени те ожившие
И решимостью своей, и безмятежностью.
«И безмятежностью», - записала я в блокноте.
Объявили о снижении и заходе на посадку.
«Точка принятия решения», как говорят лётчики.
Как же быть?
САМОЕ ГИГАНТСКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ.
КОРОТКО О ДОЛГОМ
Вот я и рассказала про мою личную Эпоху прозы после того, как ушёл дар и не только к поэзии, но и к умению видеть мир через волшебный фильтр, делающий всё вокруг прекрасным и ярким, удивляющим, сохраняющий детское восприятие, когда каждый день радовал, потому что ежеминутно случалось чудо познания.
С малых лет я выражала ощущаемую мной полноту жизни с помощью стихов. В Эпоху прозы, лишившись такой возможности, стала немного другим человеком, существом с одной перегоревшей, но важной лампочкой в том месте, которое мы называем душой… или психикой… или личностью.
Или, может, наоборот? Кто кого увёл за собой: дар сбежал, забрав умение восхищаться миром, или восхищение исчезло, прихватив с собой дар? Никогда я этого не узнаю.
Пока писала, смотрела будто со стороны на те события, превращая в слова картинки из памяти, и оценивала прошлое, смею надеяться, объективно. Случилось то, на что я рассчитывала: смущавшее стало яснее, раздражавшее перестало сердить, для тревожащих воспоминаний нашлось успокоение, страхи о прошлом улеглись. Целительная сила творения прозы! А стихи… это совсем другое.
Когда-то у меня не получилось стихотворение, в котором я пыталась сравнить прозу и поэзию. Пришлось оставить, не то выходило, не то… Там были такие слова:
Роман - длинный вдох, не спеша разговор.
Стихи - тихий крик, даже шёпотом громкий.
Долгий, неспешный разговор располагает к рассуждениям, к анализу. А поэзия – эмоция, яркая краска, чистый, пронзительный звук. Сродни музыке. Не очень-то получится что-то осмыслить и проанализировать с помощью музыки Шопена, симфоний Моцарта или хоралов Баха. Прочувствовать – да, безусловно! До катарсиса, до слёз, до умирания.
Но мне было нужно разобраться умом, а не чувствами, с прошлым, которое в уже нынешней, яркой жизни я чуть было однажды не посчитала зря потерянными годами, убитыми, потраченными на ерунду. Это мучило, я жалела себя и «потерянное» время.
Теперь точно знаю – жалеть не о чем: у меня была полная жизнь, давшая бесценный опыт и многому научившая. Всё не зря, не напрасно!
Начиная с того полёта в Израиль и по сей день мой мир навсегда прекрасный, даже когда происходит что-то не очень хорошее, когда находит грусть или появляется повод для большой печали. Но необыкновенная лампочка не гаснет и не даёт ни впасть в депрессию, ни отчаяться, ни разочароваться. Я счастлива! Пишу стихи, каждый день сочиняю. И живу так, как мне нравится, как я хочу.
Надо заметить очень важную вещь. Если я счастлива и жизнь моя прекрасна и гармонична, это не означает, что стихи – сплошь розовые сопли с сиропом. Другие эмоции – переживание, душевная боль, печаль, страх – никуда не делись, я вовсе не стала вечно хохочущим Арлекином.
Мои стихи разные. О папе и маме, о моей единственной любви – Мишке. Грустные стихи. Про Веру… почти поэма получилась, многое рвалось наружу, в том числе моё чувство вины – разве про такое может быть сказано «по-арлекински»?
Но суть моей личности – радость, благодарность, гармония с миром и любовь к любым проявлениям жизни, к природе, как говорится, ко всему сущему. Именно по этой причине моя грусть – не депрессия, горечь – не тоска, злость – не ненависть, тревога – не ужас и паника. Я могу плакать над воспоминаниями, скучать по родителям и Вере, одновременно с радостью и печалью вспоминать Мишу. Чувства проживаются глубоко и со всеми положенными эмоциями и реакциями. На твёрдом фундаменте гармонии. И мир для меня, чтобы там ни было, прекрасен, жизнь – подарок.
Поэтому выходит парадокс: мне нечего писать про новый этап в моей судьбе – в ней нет конфликтов и трагедий, больших недоразумений и непониманий. Вот уже двадцать лет я счастливо живу. Пока вижу мир ярким и гуашевым, пока слышу его музыку, ничто меня не заставит быть несчастной.
Проза без конфликта не может быть интересна. О чём мне писать? В моей жизни нет конфликтов.
В то же время нет точки у повествования, оно в прямом смысле повисло в воздухе, ведь остановилась я на том, что снова обрела свой дар во время перелёта. Так, и что дальше? – спросит дочитавший
