плохая погода – хорошей и т.д. и т.п. И стоит жить, не задумываясь о будущем, которое определяешь не ты, а судьба, стараясь прожить сегодняшний день ладно, так, как учил кучерявый.
Неожиданный звонок Розы перевесил всё – и хорошее, и плохое, вселив надежду и в настоящее, и в будущее. Захлёбываясь от переполнявших экстазных чувств, дальняя подруга сообщила, что поджигателю дали, учитывая, что раньше не привлекался и честно служил на границе, два года условно с выплатой судебных издержек и ущерба пострадавшим, от которого Манукяны тут же, в суде, благородно отказались, простив простоволосу временное помутнение ранимого писательского рассудка. Уже устаревшая новость была для Василисы и радостью, и укором. А липкая антиподруга тотчас и подпортила радость, похваставшись, что выходит замуж во второй раз, поскольку армяшка, узнав о её бесплодии, отправил по обоюдному соглашению пустышку в отставку, отслюнив немалую толику отступных. И теперь-то она не только сделает свой салон французской моды, но и во второй раз удачно… У Василисы замерло, похолодело от дурного предчувствия ослабевшее сердце.
- И кого же ты хочешь на этот раз облапошить? – перебила захлёбывающиеся признания подержанной невесты. – За кого пытаешься выскочить?
Саломия там рассмеялась, радуясь, очевидно, тому, что может обрадовать и улепетнувшую подругу.
- За кого, за кого? Естественно – за него!
- За кого – за него? – потребовала точного ответа взъерошенная Василиса, уже почувствовавшая размеры беды, пришедшей на смену радости.
- За Валентина, конечно, - не стыдясь, подтвердила догадку тамошняя тварюга. – Через месяц и свадьба, - и добавила ядовито: - Жаль, что тебя не будет.
- А он? – вопрос был жалобным и пустым, раз уже намечена свадьба.
- Сначала никак – петушился, а потом смяк, смирился, дотумкав забитым литературой кумполом, какая классная баба ему досталась. Может быть, в отплату за хлопоты в суде: у этих интеллектуалов никогда не поймёшь, когда они искренни, а когда врут. Да мне до фени, что он там себе выдумывает, главное – он мой! Красавчик! – произнесла со сладостным чувством ответного мщения за поджог.
Что оставалось той, которая, поддавшись ложным уговорам, испугавшись боли, смылась, предав любовь.
- Ну, что ж, поздравляю… - и отключилась, осторожно отложив мобильник в сторону, словно что-то ядовитое и мерзкое. Ладно, перетерпим – не повезло в любви, так хотя бы погода начала радовать.
Примерно через неделю, а может через месяц, а то и через год – время потеряло значение и счёт – с утра как-то разверзлись небесные хляби, и полил отвесный плотный ливень, загремели с треском громы, заструились ломаные молнии, вонзаясь в землю, но к полудню затихло, засияла дугой полноцветная радуга, засверкали-заискрились водяные кристаллики на умытых цветах и траве, быстро подсыхали лужи во дворе, возвращаясь обратно в небо. Поплыли, подгоняемые ветром, кучерявые дырчатые рваные облака, серые снизу и подсвеченные голубизной и золотом в дырах. Соскучившись по земле, солнце нетерпеливо выглядывало промеж облаков, но пока ещё не грело, а грелось само, прячась в облаках.
Ожила и Василиса и, решив внести и свой вклад в развал капиталистической экономики, объявила дневную забастовку, не пошла в поле, а босиком, сторожко ступая нежными подошвами по колкой мокрой и приятно холодящей траве, вышла на лужайку в одном халатике на голое тело под забытые солнечные лучи, сбросила хламиду с плеч, обнажив груди наполовину и подставив светилу белые телеса, ловя космическую энергию, чтобы жить дальше. Млея под тёплыми лучами Ярилы, почти забылась, расплывшись улыбкой в приятной неге, как вдруг ощутила сзади грубое прикосновение к плечам чужих липких рук, пробирающихся к грудям. Резко повернулась и оказалась нос к носу с отвратной красной потной мордой хозяина. Пожелтевшие глаза его смотрели зло, по-звериному, ноздри раздувались, нижняя толстая влажная губа отвисла, он часто дышал и уже не соображал, что делает, предавшись инстинкту непреодолимого вожделения.
- Пусти! – сдавленным голосом потребовала Василиса. Но разве он понимает? И не подумал отпускать, сорвал, сбросил с неё расстёгнутый халатик и, оставив голой, пытался сжать в объятиях, царапая пуговицами, молниями и швами комбинезона. Она всё же вывернулась, выскользнула и хотела драпануть, но он поймал за руку, чуть не вывернув, и снова привлёк к себе голое тело, хватая за груди, за задницу, за всё, что попадало под жадные лапы. – Схлопочешь! – пообещала пленница, теряя силы к сопротивления, упёрлась ладонями и локтями в жирную грудь, но где там! Разве можно женщине справиться с отъевшимся бугаём? Осталось только вцепиться в волосы, оставив тело на растерзание лапам, и дёрнуть за лохмы что есть силы. Он взвыл и попытался схватить её за руки, а она, освободившись, снова побежала, перебежала мостик через канал и… упёрлась в праздно стоящего муженька, вышедшего из-за скрывавшего его дерева со смартфоном в руке. – Ты-ы! – завопила, заколотив кулаками в его грудь и захлёбываясь слезами обиды. – Чего стоишь? Идиот! Чурбан! Трус!
Сергей осторожно отстранился, посоветовал спокойно:
- Давай домой и прямо в душ.
В душе долго мокла, остывая и успокаиваясь, смывая ощутимые следы хапанья и неутешную боль беззащитности. «Теперь, гад, не отстанет», - подумалось тоскливо. – «А что?» - усмехнулась горько. – «Может, поддаться, заделаться Гюнтершей и править здесь, а этого», - подумала о трусе, - «прихлебателя тюльпаномена вшивого – вон! Пусть катится в Штаты!» - вздохнула, наново переживая схватку с нидерландцем. – «Надо же: жену насилуют в открытую, а он стоит и хоть бы хны, ждёт чего-то!» - переключилась в утишающей ругани с одного, которого не укусишь, на другого, более слабого. – «Вот», - с ненавистью взглянула на вошедшего мужа, - «явился защитничек, и ни в одном глазу ни тени смущения, ни дольки вины. Всё, дорогой: с кровати долой!»
А он, пошарив в кухонном шкафу, надыбал припрятанную на чёрный день, вроде сегодняшнего солнечного, бутылку джина, налил ей целый стакан.
- Выпей, - и сам выпил столько же. Зажевали чипсами, молча и сосредоточенно. Стало тепло и покойно, а случившееся уже не казалось таким трагическим. – Вот, - показал смартфон, держа его в вытянутой руке, здесь хватит и на дорогу, и на начальный бизнес.
Василиса непонимающе уставилась на гаджет, не сразу сообразив, о чём он толкует, а когда до неё дошло, всё равно спросила, уточнила:
- Ты что, снимал?
Сергей ощерился довольной улыбкой.
- С самого начала и до финала. Я просмотрел – всё о кей! Хочешь взглянуть?
Звезда эротического шедевра не захотела увидеть себя растерянной, голой, испуганной, растерзанной, какой не позволяла себе быть никогда.
- Шантаж? – догадалась о том, как он мыслил добыть зелёненьких на дорогу и на бизнес.
- Ну, зачем же так грубо? – притворно возмутился шантажист. – Скажем легче: плата за грубое насилие над беззащитной женщиной в цивилизованном обществе, утверждающем равенство полов.
Та, что только что испытала это равенство, скептически поморщилась.
- Думаешь, раскошелится? – засомневалась порноактриса.
- А куда он денется? – возбуждённо рассмеялся режиссёр и оператор подлого дела. – Не захочет – лишится всего. Если увидят снимки в кафе, в муниципалитете и, в конце концов, в полиции, то может и загреметь на энное количество лет, да ещё и с уплатой нам морального ущерба. Так что ему выгоднее заплатить этот ущерб полюбовно, из лапы в лапу, получить гаджет, и дело с концом. – Соглашаясь, дёрнули ещё по стакашку для смелости и бесстыдства. – Ладно, пошёл, - поднялся шантажист, отряхнулся по-собачьи, словно стряхивая неуверенность, и ушёл, пошатываясь, сосредоточив в себе всё накопленное за годы прислуживания зло. А Василиса улеглась на кровати на спину с открытыми глазами, не смея закрыть их потому, что сразу же возникали безумные жёлтые зенки гориллы и паскудные ощущения липких лап, шарящих по всему телу. Так и лежала вне времени и вне каких-либо ясных чувств, пока не вернулся прагматичный спасатель. Ворвался шумно, победно и ещё с порога объявил: - Наша взяла! Пятьдесят голеньких с тремя нулями! – грузно подсел к кухонному столу, вылил, звякая, в стакан остатки джина, выпил в два глотка и успокоился, разом осев, сжавшись всем рыхлым телом, очевидно, ощутив слабость, естественную после каждой нешуточной победы. Присев рядом, Василиса увидела, что кроме пятидесяти ему достался и изрядный лиловый фингал, закрывавший половину левого глаза. – Мы уволены, - добавил ещё в копилку победы. – Собираемся в темпе и – в Эйндховен, а оттуда – сразу в столицу. – Поднялся, пошатнувшись. – Давай, старуха, - назвал по-свойски, по-тамошнему, - шевелись, нам здесь больше ничего не светит, - осторожно притронулся к подбитому глазу.
На сборы не ушло и часа – оба были на перепутьи. Вызвали такси и, не прощаясь ни с кем, не оставляя надежды вернуться и не сожалея о потерянном, погнали по затуманившейся к полудню дороге. Солнце опять спряталось за облака, а впереди – сплошная тьма. Молча подрёмывали, изредка взглядывая на поднадоевшие скучные пейзажи и частые, проносящиеся мимо, машины с вечно спешащими куда-то людишками. А им спешить было некуда – и позади, и по сторонам, и впереди не только тьма, но и сплошная неизвестность. Из Эйндховена до Амстера добирались на скоростном электропоезде. Поселились в белом районе в дешёвой гостинице в разных соседних номерах, поужинали пресной жратвой с непременной говядиной и поддельным водянистым кофе, начав экономить, не начиная тратить.
- Придётся подзадержаться здесь денька на два, на три, а то и больше для получения виз, - обрадовал ведущий. – С завтрашнего дня и подсуетимся. Мне-то проще, у нас с USA упрощённый и скорый порядок оформления, а как быть с тобой – не в курсе. Жаль, что успел оформить тебе только вид на временное жительство, а не полновесное гражданство. Придётся походить по разным офисам, потерпишь?
Василиса равнодушно пожала плечами, попросила 150 нашей, «Российской» для разгона закостеневших шариков в нужном направлении.
- Ты не бери на себя большие заботы обо мне, действуй, как тебе надо, - сняла с него обузу. Разошлись по номерам и рано улеглись, отодвигая неизвестность.
С ним и на самом деле обошлось как нельзя проще – уже на второй день на руках была виза, а ей – фигушки! Чтобы улететь отсюда, надо обязательно быть подданной ЕС, а у неё паспорт враждебной страны, с которым на визу можно претендовать долго и неопределённо только из Москвы. Когда её отфутболили последовательно в американском и российском посольствах, и в голландской эмиграционной конторе, и в здешнем Мининдел, стало даже как-то легче дышать. Она повеселела, чувствуя, что в душе невольно созревает решение, которое ей светит, которого она хочет, но боится признаться себе, а тем более Сергею.
- Знаешь что, - предложила легко, без запинки, - лети-ка ты один в свою Калифорнию, а я… как получится, через Москву, - предложила и уже твёрдо знала, что не получится потому, что не хочет, и шагу не сделает, и пальцем не пошевельнёт, и мозгой не покрутит, чтобы получилось. – Сообщу, как получится, - и знала, что и не подумает что-то сообщать. Зачем, если как в песне: один поехал на
