свете. И вообще, интеллектуальные профессии сплошь и рядом основаны на недоверии к человеческой честности и, значит, обслуживают, оправдывая, человеческие пороки и недостатки, которые превращаются в обыденность. Не люди, а биткоины! Как с ними ужиться русскому? Наш тоже, конечно, не ангел – легко пускает и слезу, и слюну, и пот, и кровь, лишь бы казаться лучше, чем есть, таким, каким кажется себе, но подлостью не отличается даже во имя личного обогащения. Всегда справедлив во имя правды и готов прийти на помощь даже в ущерб себе. У нас: все за одного, один за всех. А там: все на одного, один против всех. Достаточно вспомнить несчастного Трампа. У них облапошить своего – геройство, деловой успех, бизнес-победа. Грязь к ним уже не пристаёт, они все вымазаны в ней с головы до пят, пряча под элегантной одеждой. Русскому тоже порой свойственно казаться лучше, чем он есть, хотя бы для себя, и эта простительная слабость заводит нас часто в безнадёжный тупик, из которого нередко выбираемся скотским, но не подлым путём, прибегая к несусветному вранью, пьянству, а то и к необъяснимому преступлению, за которое стыдно и муторно и хочется, чтобы поскорее расстреляли, чем казниться самому. Но мы никогда не оговариваем других в пользу себе, нет этой подлости в русском характере. Так? – с напором спросил квасной патриот у благодарной молчаливой слушательницы, которой до лампочки были все его социально-патриотические изыски. Она согласна была со всяким его словом, лишь бы сидеть вот так рядом долго-долго, всю жизнь, и катись эта цветастая Нидерландия ко всем чертям по волнам в Атлантический.
- Подумалось, что хотя бы там ухвачу шматок счастья, - оправдывалась Василиса в потере.
Валентин мигом взъерепенился, взъерошился, будто его погладили против шерсти.
- Какое счастье там? О чём ты? – и снисходительно улыбнулся, жалея недотёпу. – Счастье в нас, каждый носит его в своей душе, на стороне не подцепишь, как ни старайся. У каждого – своё, большего, чем есть, не получишь, как ни старайся. Оно определяется и насыщается судьбой, и тут уж как повезёт. Есть люди, которым счастье даётся легко, но оно палёное, поверхностное, быстро улетучивается. А есть те, к кому приходит с трудом, с преодолениями. И кто счастливее? Ответа нет. – Василиса только вздохнула, не притронувшись к пирожным. – Каждый пишет свой роман, перелистывая порой страницы написанного и жалея, что нельзя кое-что переписать заново или вырвать вовсе. И жизнь течёт как из-под пера писателя – не знаешь заранее, что вытечет: задумал одно, а получилось другое. Вся жизнь по Черномырдину. – Василиса рассмеялась. – Часто толкуют, что счастье в самореализации, и счастлив тот, кто достиг своей вершины. А по мне так счастлив тот, кто лезет на неё. Говорят ещё, что каждый должен оставить свой след на земле – уж столько их, что вся затоптана. Нужно просто жить для себя и топтать под себя и для своего времени, а не для призрачного будущего. Самореализация, конечно, неплохая штуковина, но требует продуктивной идеи, идеи своего существования. Ты, к примеру, зачем коптишь небо, чего тебе для полного удовлетворения счастья хочется?
- Власти, - ответила твёрдо, не задумываясь. – И чем больше и круче, тем лучше.
- Ишь, ты! – взглянул на неё с интересом. – Высоко замахиваешься! Не забудь прежде опорожниться, а то убегать будешь, наделаешь в штаны и не убежишь. А опорожнишься – такое блаженство, что и власти не захочется. У тебя, похоже, хроническое воспаление самолюбия.
Властолюбивая дама упрямо пожала плечами, пошевелив головой влево-вправо.
- Тянуть или терпеть не умею.
Он усмехнулся, сожалея.
- Там нащёлкают по носопатке и научишься. Когда отваливаешь-то? Может, вещички подтащить надо, и мне что-нибудь обломится на проводах?
Будущая тамошняя поднялась, взяла чашки, кофейник, отнесла в раковину, принялась по-домашнему, по-здешнему, мыть.
- Есть тут одно дельце, - сообщила как бы между прочим, - что тормозит.
- Помочь? – немедленно вызвался хороший русский человек.
- Надо кое-какой сволочи отомстить за подлую обиду – не отомщённой уезжать не хочется.
Валентин даже подивился злобе, прозвучавшей в голосе упрямицы.
- Всего-то? – попытался смягчить, утишить душевный нарыв. – В древние славные времена обидчику подпускали красного петуха, и поджигатель вместе со всеми помогал тушить пожар и спасать имущество. Теперь натравливают адвокатов и таскают по судам…
- Не надо ни адвокатов, ни судов, - отказалась мстительница от цивилизованной мести. – Хочу втихую, чтобы догадывался, но не знал толком кто.
- Ну, тогда, значит, петух, - определил добрый русский человек.
- А как? – неуверенно поинтересовалась мстительная поджигательница, не зная, как можно подпустить красного петуха, чтобы гнездо лахудры и армянина сгорело напрочь.
- Устроим, - пообещал опытный пограничник. – Пошли, что ли?
- Куда? – удивилась Василиса такому скорому свершению красной мести.
Валентин встал, потянулся, встряхнулся.
- А чего терпеть-то? Сама же говоришь, что не надо тянуть, - и нарисовал насыщенный дневной план: - Сначала двинем в обход мусорных точек за книгами, пока их не увезли на свалку. Вернёмся, пообедаем тем, что ресторан послал, а может и сварим что, если захочется. Потом я потворю, если пойдёт, а ты почитаешь. Под вечер я привык поболтаться в парке и около речки, высматривая колоритные типы. Поужинаем где-нибудь, а когда все угомонятся у телевизоров или в кинах, и заря прилично сдаст позиции и пыл, пойдём неслышно на дело. Всё нужное приобретём после парка, йок? Пойдёшь?
Василиса осторожно придвинулась к нему, но прикоснуться не посмела, побоявшись, что отправит беззастенчивую нахалюгу домой.
- С тобой – хоть на край света!
Он легко рассмеялся, не восприняв всерьёз её безграничную преданность.
И пошли два лит-мусорщика, оба в джинсовых робах, но в ковбойках разного тёмного колера. Валентин с рюкзаком, а Василиса со спортсумкой, оба в раздолбанных, пропылённых и потемневших от времени кроссовках. Пошли рядом, как будто ходили так всегда, вышагивая по-армейски в ногу, заставляя встречных шарахаться в сторону, чтобы не быть смятыми воинской колонной. Шли от бака к баку, всё умеряя шаг, с разочарованием оглядывая вместилища житейских отходов, среди которых в этот день не оказалось выброшенных знаний. То ли народ не дочитал ещё, то ли это был день не для капитальной приборки и переездов, то ли книгочеям было лень пачкаться в книжной пыли непрочитанных классиков. Они почти смирились с неудачей, и вдруг подфартило. Уже на завершении похода их встретил примостившийся поодаль от баков на колченогом стуле засаленный шарамыга в тёмной одежонке и с давно не мытой засаленной физией, медленно и обстоятельно что-то жующий из засаленного пакета.
- А-а, здорово, Петрович! – поздоровался первым, как и всякий неуверенный в том, что ему ответят. – Всё макулатуру собираешь?
Собиратели осторожно подошли поближе.
- А ты всё на диете? – не ответил на приветствие макулатурщик.
Шарамыга задребезжал болезненным смехом, перебиваемым кашлем.
- А чё? – даже выпрямил, сколько мог, спину. – Веду здоровый образ жизни, - подтвердил, бодрясь. – Ты, смотрю, сегодня с охраной? – масляно и беззастенчиво оглядел Василису. – Или подобрал вместо книг? – грубо намекнул, где бабе место, и засмеялся гадливо, довольный собой. – Ничё экземпляр! – похвалил находку.
Василисе захотелось врезать с размаху по масляной роже, да не хотелось пачкать рук.
- Ну, ты! – надвинулась угрожающе. – Дерьмо поганое! Заткни помойное хайло, а не то схлопочешь по харе!
- Ладно, ладно! – залебезил, забормотал в страхе оценщик, отодвигаясь подальше вместе со стулом. – Рюкзачок-то пуст? – обратился к Валентину. – Глухо?
- А у тебя что-то есть? – с надеждой спросил неудачник.
Шарамыга поднял другой пакет, положил на колени, извлёк из него и бросил на землю стопку потрёпанных книг.
- Вот, гляди, Пришвин какой-то в мягкой обложке и ещё Фет-ей – хрена с два выговоришь – вангер, явно не наш, в твёрдых корочках. Возьмёшь?
Обрадованный находкой Валентин сбросил рюкзак, осмотрел книги.
- Беру чохом. – Вытащил из наружного кармашка две пачки сигарет, отдал ханыге.
Тот ухватил их грязной замасленной лапой, сразу вскрыл одну, выщелкнул сигарету, вставил во влажную беззубую пасть.
- Огонёк найдётся? – спросил требовательно. Как же не быть огоньку у будущего поджигателя? Валентин вытащил из кармана коробок спичек, вычиркнул одну, дал прикурить шарамыге. – Мерси! – поблагодарил благородно тот, блаженно затянувшись и выпустив дым из всех головных отверстий – изо рта, носа и даже, как показалось Василисе, из скрытых космами ушей. – Слушай, собираешь, собираешь ты выброшенные книги, а зачем тебе столько? – спросил, настраиваясь на равную беседу. – Неужто все прочитываешь? – даже закашлялся от такой непостижимой для него перспективы.
Собиратель не стал темнить.
- Кое-что читаю, кое-что оставляю на потом, чтобы хватило до конца жизни. Да и вообще: умные люди старались, сочиняли для нас, а мы выкидываем – непорядок.
- Что непорядок – это точно! – согласился питомец мусорных баков. – Я вот тоже, глядя на тебя, хочу подобрать и себе какую-нибудь книженцию попроще, почитать на досуге, а то и азбуку забуду. Может, что присоветуешь?
Валентин прищурился, скептически разглядывая нарождающегося на старости лет читателя, и посоветовал, слегка улыбнувшись:
- Найди что-нибудь с картинками и со шрифтом покрупнее, тебе её до конца твоего срока хватит, - сказал насмешливо. – Да не напрягайся чересчур, а то знаешь, что бывает, - засмеялся, спрятал книги в рюк, позвал охранницу.
- Уходим, пора и подкрепиться чем-нибудь. Я – домой, а ты? – спросил, настойчиво отслюнивая от себя.
- Я – с тобой, - и порозовела от понятной для любого мужика навязчивости, но только не для этого, зашоренного запретами на границе. – Ты же обещал петуха? – вспомнила кстати в оправдание о мстительном поджоге.
Он, немного растерявшись, пытливо взглянул на неё.
- А ты что, и вправду задумала кому-то подпустить петушка? – спросил, запамятовав об утреннем трёпе. – Не забыла?
- Ни-ког-да! – отчеканила решительно. – Не хочешь – я сама, - пообещала ещё решительней, хотя, пока ходили, тоже забыла о высказанном ненароком желании мести. А сейчас настаивала, понадеявшись, что он, как обязательный интеллигент, не позволит себе отказаться от благородной помощи и не уйдёт один может даже навсегда.
- Лады, – слава богу, не отказался. – Все добрые дела делаются утром, а подлые – ближе к ночи, так что придётся ждать своего времени. А пока недурно всё же пожевать мал-мала для укрепления разбойных сил. Ничего существенного предложить не могу, - предупредил неотвязную нахлебницу.
Василиса улыбнулась ему признательно и глубоко облегчённо вздохнула.
- А мне ничего и не надо, только чем-нибудь смочить пересохшее пропылённое горло.
Так и вышло. Варить ничего не стали: было жарко, душно, и ничего горячего не хотелось. Хотелось только зажевать что-нибудь к чаю и отсидеться в покое, задрав ноги и дав им отдохнуть после утренней пробежки. Чтобы полежать – и надеяться не моги: вчерашнее ещё не забылось. Пусть хоть так, она согласна и посидеть с ним рядом даже молча. С ним у неё пропадал
