Живём, как можем. Глава 4. Василиса.

полпиццы, брусочек масла на блюдце, кусочек сыра, кружку молока, белую продолговатую булку в полбатона размером.
- Ужинаю я обычно, - предупредил, - в деревенском пабике, как и все из округи. Здесь не принято наедаться на ночь, как у вас – обходимся кружкой-другой пива, куском говядины, солёными чипсами и хорошей сигарой или сигаретой. Ты куришь?
- Дымлю, - подтвердила Василиса и тут же с наслаждением закурила сигарету, вывезенную оттуда. К подсохшей несвежей пицце не притронулась, съела кусок пресной невкусной булки со свежайшим настоящим маслом и запила растворимым кофе без запаха и вкуса. К молоку не притронулась – не её напиток, попросила чаю, и пришлось ждать, пока вскипит вода и настоится крупнолистовая заварка. – Вечером – я с тобой, - объявила безапелляционно.
Сергей неопределённо пожал плечами.
- Вообще-то здешние мужчины предпочитают отдельную компанию, а женщины собираются в кондитерском кафе вместе с детьми.
- Ничего, потерпят, - настаивала неуступчивая супруга. – Мне надо с дороги как следует встряхнуться, чтобы снять стресс и окунуться в ваше дерьмо. – Сергей не стал перечить – в этом он остался прежним – решив, что надолго она в грубом подпитом мужском обществе не продержится и сбежит, или её заставят сбежать и отбить непотребную охотку на будущее.
В деревню на пивопой погнали на великах. Местечковая столица смахивала на наш элитный дачный посёлок, только с небольшой площадью, где были кафе, магазинчик, обязательная автозаправка и пренеприятная чистота с редкими деревьями. Когда чинно вошли в пивную – она впереди, бывшее там мужичьё, одетое во что попало, грубое и неноское, уставилось на них осоловевшими уже глазами как на нахальных чудиков, решивших ради развлечения нарушить раз и навсегда установленные негласные правила. И уж совсем застыли, выпучив глаза, когда даме принесли большую кружку пива и бутылку местного джина, а в придачу для закуски всего-то пачку картофельных  солёных чипсов с грибами и луком. Такого не должно быть! Многие стали глухо поругиваться и негодующе стучать кружками, требуя, очевидно, от хозяина навести порядок на корабле, где не должно быть женщин. Она, не обращая на них внимания, прикончила, не спеша, смакуя, и пиво, и джин, не уделив ни капли мужу, поднялась, сделала книксен, помахала ручкой и вышла, покачиваясь, в наилучшем настроении.
Правда, возвращаться на велосипеде оказалось затруднительно. Несносный неустойчивый двухколёсный транспорт никак не хотел двигаться по прямой, вилял из стороны в сторону, стараясь опрокинуть водителя. Пришлось пару раз соскочить и пройтись с ним рядом. Если бы медведь не наступил ей на ухо, а ворона не поставила от рождения голос, то обязательно бы запела от полноты чувств и безысходности. Но чего бог не дал, тем и не похвастаешь. Пришлось добираться до нового неуютного жилища молча, сосредоточенно вглядываясь в шатающийся паскудный окружающий пейзаж. Дома по-старому, по-тамошнему, не раздеваясь, не переодеваясь, рухнула на чистейшее покрывало и мгновенно отключилась, даже не успев пожелать себе приятного отдыха.
Проснулась, словно продралась из вязкой темноты к мутному угасающему вечернему свету, с тукающей болью в голове и пересохшей глоткой, облитой помоями. С трудом открыла глаза, привыкая к полутьме, соображая, где она. Вокруг было пугающе тихо. С трудом поднялась, пошлёпала в душ, обмочилась холодной водой, озябла до дрожи, но ожила, и соображалка зашевелилась. Вышла, накинув на покалывающее от удовольствия тело старенький халат, который хотела было там выкинуть, пошла искать хозяина. Нашла чинно дрыхнущим на раздвижном кресле на чистой белой простыне и маленькой подушечке в чистой белой наволочке, под лёгким серым ворсистым одеялом в чистейшем белом отглаженном пододеяльнике, в полосатой арестантской пижаме. Ей тоже захотелось чего-то подобного. Спросила, чуть повысив голос:
- Спишь? – Дурацкий, конечно, вопрос, на который никакой спящий не может ответить. А он ответил:
- Пытаюсь. – Поднялся, перекатив содержимое брюха с боку на перед, легонько хлопнул ладонью рядом. – Присаживайся. – «Ясно», - подумала Василиса тоскливо, - «сейчас прижмёт и завалит. И не откажешь, хотя и не хочется – муж всё же». Но он не воспользовался, как ни странно, своей законной привилегией. – Будешь у меня в полном подчинении, как подсобница у управляющего всем хозяйством. Кроме тебя, здесь двое рабочих-поляков, заботящихся о скотине, домработница из местных, занимающаяся домом хозяина, и пять женщин-хохлушек, обрабатывающих плантацию тюльпанов. Задание будешь получать от меня по утрам. Если не хочется, не работай. Ясно?
- Так точно, мой генерал, - отчеканила новая наймитка, не очень представляя, как они будут жить вне работы. – У тебя есть женщина? – попыталась нащупать причину его непонятной прохлады. Правда, он и раньше не отличался качествами секс-боя, но для первого раза при первой встрече мог бы и поднапрячься.
- Была, конечно, - ответил невнятно, не желая вдаваться в подробности. – Но недолго – получается накладно. – Уж кем-кем, а экономным он был всегда. – Дешевле и удобнее съездить, если понадобится, в город на часок, там есть где умерить плоть без всяких взаимных претензий и недорого. – Он говорил с ней не как с женой, а как с каким-нибудь другом, ничуть не заботясь о её впечатлении о постыдном услышанном. И даже не поинтересовался, как она там умеряла плоть. Его совершенно не интересовало, что было с ней там, что было прежде, он весь был здесь и весь в себе. Жене стало обидно, но и легко, что не придётся оправдываться и врать, притворно журить его, и можно сохранить верность глупому барану, что сидит вместо неё в застенках. – Обедать и ужинать я предпочитаю как все, - продолжал излагать правила быта свой и всё же больше чужой муж, - в кафе. А ты, если вздумаешь, вари здесь, только не очень пачкай, а то нас выселят и оштрафуют. Что ещё? Есть задумка: подкопить деньжат и улететь в Штаты, здесь уже надоело, и перспектива цветочного бизнеса изрядно сузилась, дохода почти нет, на всём приходится экономить. Учти. – Поднялся, снял пижаму, не стесняясь, и, оставшись голиком с выпяченным дирижаблем, оделся в рабочую рубаху и комбинезон, что лежали на стуле аккуратно сложенными. – Пойду, посмотрю, что и как, всё ли в порядке, а ты укладывайся. Давай ощущай себя здесь как реальную данность и не дёргайся на ту сторону. Надо уметь принимать недостатки за достоинства или хотя бы мириться с ними на пользу себе.
- А ты, - спросила неуверенно, - на кровать-то придёшь? – понадеялась, что откажется.
- Обязательно, - пообещал Сергей. – Мы ведь как-никак муж и жена и обязаны поддерживать семейный статус, - и улыбнулся. – У меня требования к тебе самые скромные: два-три раза в неделю, - и вышел.
Она ещё долго сидела, опешенная такой пресной, холодной встречей с потерянным было мужем, которую представляла совсем другой, более сердечной и романтичной. Как он, однако, изменился! Укатали тюльпанные равнины когда-то бугристого мужика, превратив неунывающего бодрячка в гипсового сухаря. Исчез лёгкий, ни к чему не обязывающий, юморной трёп, сменившись тяжеловесным бюргерским скепсисом и обстоятельностью в каждой выверенной фразе. Правила диктует! Ну, уж нет, не ту дождался! Эта будет петь со своего голоса и не на чужие слова и мелодию.
Когда он вернулся, она лежала Евой, намеренно посерёдке кровати. Арестант влез в пижаме, толкнул в бок.
- Подвинься, - попросил будничным голосом и обжёг прикосновением холодной пижамы. Полежал, полежал неподвижно и всё-таки, видимо, по обязанности взгромоздился на неё, она ощутила под руками холодное рыхлое чужое тело и… Это было совсем не то, что она себе представляла и что бывало с Веней, когда оба были в настроении и хотели друг друга. Тогда, правда редко, доходило даже до оргазма. И совсем не то, что могло бы быть с Валентином. Сейчас, с мужем, просто какие-то натужные, вялые, равнодушные равномерные движения без вспышек сексуальной ярости, и можно отвлечься и представить себе, как она с пограничником, и даже ощутить мимолётное прикосновение его мускулистого тела. Завершив необходимую брачную процедуру, оба, не сговариваясь, повернулись друг к другу спинами и, недовольные друг другом, закемарили. И слава богу!
И потекли серые будни в туманном тюльпанном краю под непроницаемым мутным небом, и не было будням никакого просвета в будущем. Чтобы хоть как-то определиться в них и не свихнуться, искала забвение и отупление в работе, а вечерами – в пивнушке. Завсегдатаи, неспешно потягивая кружку пива и заглатывая непомерное количество чипсов, смирились с её присутствием, не переставая восхищаться, изредка перекидываясь двумя-тремя ехидными фразами на её счёт, с какой уверенностью, не экономно, она поглощает полбутылки, а то и целую, джина, не размениваясь на пиво. И все разом с неподдельным интересом провожали её восхищёнными взглядами, когда она, пошатываясь, но уверенно выходила, садилась на велосипед, и ни разу не упала, несмотря на тщетные ожидания зрителей, укатывала, виляя, и этим заканчивала трудовой день. Трахимудрые серые дни-недели вживания в местечковую европейскую цивилизацию, вонявшую одновременно тюльпанами и навозом, слепившую глаза непривычной прилизанностью округи и угнетавшие душу общепризнанным удобным нейтралитетом, ухайдакивали, однако, так, что не оставалось к вечеру никакого желания, кроме как прилечь на натруженную спину и лежать долго в забытьи, закрыв глаза, уставшие от калейдоскопа цветочных красок. В поле лучше всего приспособилась к аккуратной выборке готовых к отправке тюльпанов с укладкой их в ящики с помощью хохлушек. Заодно можно было, расслабившись, почесать с ними язык на тарабарщине смешливых неунывающих женщин, мечтающих, как и Сергей, поднакопить и укатить, только не в какие-то штаты, а в ридную. Болтали обо всём и ни о чём, помалкивая о главном, поскольку парней в деревушке не было, все они, как и у нас, там, предпочитали как-нибудь и кем-нибудь клеркничать в городке, а не месить грязь, утопая в воде в родных поместьях. Поляки же не удостаивали вниманием низшую расу, и лишь иногда кто-нибудь из них приглашал какую-нибудь к себе за определённую плату, и та, как правило, соглашалась: и то – хлеб! Василиса же, наверное, с непривычки уставала так, что по возвращении из кабака рюхалась в постель, избегая не только близости, но и разговоров с мужем. А он и не настаивал ни на том, ни на другом, тоже по горло занятый текущими неотступными делами и планами-расчётами на будущее в Штатах, для чего начал потихоньку приворовывать кое-какой элитный посадочный материал, делясь им с хозяином. Если и разговаривали, то всё о тех же надоевших его планах, нисколько не возбуждавших Василису и не настраивающих на светлое будущее, и никогда – о себе, о них, словно были чужими, случайно встретившимися в гнусной стране с равнодушной аурой. А то и просто корпели молча перед теликом, причём она не понимала ни слова, а он никогда не включал российские каналы.
Но так уж устроен мир, что всё со временем обновляется: зло сменяется добром, здоровье – болью, угнетённое настроение – бодрым, выигрыш – проигрышем, дружба – предательством,