нашего автомобиля. Милые и упитанные девушки пробегали с букетами цветов, а ветер играл с полами их шёлковых платьев. Я недоумённо перевёл взгляд на Серёгу и, обалдевая, понял, что и он видит, если и не то же самое, что я, то нечто очень похожее! И ещё я понял одну вещь, но она-то меня и успокоила — это всё глюки. Глюки от переутомления. И мне стало спокойно и абсолютно по фигу, когда мы ненароком давили очередного рыцаря или толстенькую красотку.
Неожиданно автомобиль резко встал, и я услышал глухой стук. Стук исходил слева, оттуда, где находился Серёга. Я медленно повернул голову и увидел, что напарник мой, упёршись лбом в руль, спит сном праведника. Я улыбнулся, и голова моя тоже стала клониться долу, но я так и не услышал звука соприкосновения её с капотом, потому что заснул на лету.
Дни кое-как выстроились в тощенькую шеренгу и под руководством мудрого Полковника неторопливо пошагали к цели, не ведомой никому, и, прежде всего, не ведомой нам самим.
Рано утром, без четверти шесть, сопящую тишину спящего дома разрывал тоскливый и нудный клич Тарзана. Это срабатывал будильник в мобильнике нашего главнокомандующего. Я вскакивал, каждый раз думая, что кого-то терзают демоны, и он, отбиваясь от них, тщетно взывает о помощи. Через минуту, вспомнив все реалии окружающего мира, и сбросив остатки сна, я тащился на кухню и ставил чайник на газовую розочку, жизнерадостно сиявшую в выстывшем помещении. Когда чайник подходил к точке закипания, с обязательным пожеланием доброго утра выплывал и сам Полковник. Впрочем, мы его теперь называли несколько иначе — Хэрр Оберст. Вернее, это так звучало по-немецки, а мы, как люди истинно русские, произносили данное выражение более мягко и нежно — Хер Оберст! Полковник, услышав это в первый раз, попытался было оказать сопротивление:
— Да вы совсем обалдели!
Но этим самым он только укрепил нас в правильности действий, и отныне почти все его звали именно так!
Итак, Хер Оберст, или, как называл его Серёга, Хер Робертс, усаживался на скрипучий стул, видавший ещё зады сидельцев годов сороковых прошлого века, и закуривал первую утреннюю сигарету:
— Эх, хороший будет денёк сегодня! — мечтательно заявлял он, выкачивая никотин из цигарки за две затяжки и закуривая сигарету вторую.
— Чего ж в нём хорошего? — удивлялся я. — На улице декабрь, а с неба дождь льёт!
— Север! — многозначительно кивая, поднимал указательный палец над головой Хер Оберст и закуривал третью сигарету.
Я недоумевающе жал плечами:
— В том-то и дело, что не юг!
А пальцы главнокомандующего разминали уже сигарету четвёртую:
— Ну так, с природой не поспоришь! Могло быть и хуже!
— Что же ещё может быть хуже? — вяло спрашивал я, наблюдая за сигаретой пятой, неспешно отправляющейся к небритым полковничьим губам.
— Ну так, хуже всегда быть может!
Да, с этим нельзя не согласиться, хуже может быть всегда, даже когда стоишь на эшафоте с петлёй на шее — а вдруг, верёвка оборвётся, и благородное повешение заменят на смерть в объятиях нелюбимой женщины! Кошмар!!!
Наконец-то, после пятой сигареты, дело доходило и до кофе, а потом и до побудки самого младшего топика — бывшего юнкера. Так раньше называли военных курсантов, людей, как правило, с белой косточкой в основании. Он, как человек некурящий, и к тому же бывший военный, успевал и позавтракать и умыться за доли секунд, поэтому его сборы на работу всегда носили внешние признаки подъёма по тревоге.
И вот сборы закончены, и две наши автомашины стартуют к месту полевых работ, или, как оно на самом деле, к месту изуверских мучений и самых неприятных открытий!
Нас уже поджидает древний, покрытый налётом десятилетий, приключений и ржавчины ГТТ. В этот раз за рычагами его не наш добродушный, всёзнающий и всёмогущий Баланюк, а некто Витёк. Он явно спутал своё призвание и ошибочно попал на эту чудо-машину. И это не просто предположения и догадки, это суровая действительность. Нам стало это ясно, когда, попросив вездеходчика провезти нас по слабо заросшему профилю, мы услышали вежливый ответ:
— Да вы что, охренели?! Там же берёзки растут, они мне все фары повышибают! А вот ещё такой случай был: напоролись как-то на ёлочку, так она чуть девчонке грудь не проткнула!
Мы не стали уточнять, какую именно грудь и какой девчонке чуть не проткнула ёлочка, да и вообще, откуда в тяжёлом вездеходе в глухой, полумёртвой тайге взялась эта самая девчонка. Одно стало ясно — Витёк не вездеходчик! Да наш славный Баланюк, не задумываясь ни на секунду, промял бы широкую просеку в густых секвойных зарослях, и ни одна заклёпочка его вездехода даже не поцарапалась бы!
Глядя на спокойную физиономию Витька, напомнившую мне морду предпенсионной черепахи в пятничный вечер, я подумал, а что, если его напоить, вдруг, он станет более темпераментен? И я даже высказал эту мысль вслух, но Шомес, этот горячий комяк, который всегда действует на порядок быстрее, нежели думает, лишь презрительно скривился:
— Да он тогда вообще заснёт под мерный рокот своего тупого агрегата!
— Урод, одним словом! — сплюнул тяжёлую никотиновую слюну Мишка. — Пешком дойдём, однако!
Ах, как мы ошиблись в отношении Витька!
В конце дня, когда и ноги наши, и руки, и всё остальное не хотело ничего, кроме покоя, до наших ушей донеслась знакомая, басовито-рычащая, полязгивающая песенка. Но что-то было не так. Да и вообще, не должен ГТТ приползти сюда, ведь для этого нужно было продраться по заросшему профилю! И всё-таки это был он! Дверца лихо откинулась, и из чрева древней машины высунулась довольная рожа:
— Здорово, топы!
Если сказать честно, я не сразу понял, что этот весёлый субъект в лихо сбитой на правое ухо пижонской шапочке, и есть тот самый меланхолично-пассивный Витёк. В углу лихо скошенного рта его висел обмусоленный погасший окурок:
— Прикурить дадите?
— Так ты же не куришь? — удивился было я, но тут же осознал, что Витёк не только закурил, но он ещё и пьян изрядно.
Вездеходчик махнул рукой и чуть не свалился в мокрый снег. Что означал этот жест, мы так и не поняли, но, в принципе, его можно было истолковывать как угодно, все жизненные ситуации, невероятные и обыденные, легко могли уложиться в него!
Вездеход, словно лось в период исканий любовного удовлетворения, не видел перед собой ничего. Он с рёвом наскакивал на толстенные берёзы и ели и, поднатужась, с хрустом валил их наземь, как садист маньяк свои невинные и беззащитные жертвы. А Витёк, нацепив на физию злую ухмылку, что-то бормотал, явно получая наслаждение от такой экстремальной езды.
Я похлопал Полковника, сидевшего впереди меня, по широкому плечу:
— Вот она где, польза от русской водки!
Хер Оберст меня скорее всего не расслышал в тяжёлом, надсадном рычании вездехода, но смысл слов моих до него дошёл правильно. Он довольно заулыбался, кивая головой, и глянул на Витька, который с остервенением дёргал рычаги, будто поставил перед собою цель вырвать их из недр силового агрегата!
Наконец-то свершилось! Произошло то, чего так боялись, но и всё же, ожидали! К нам приехал сам Фёдорыч! И мы сразу же начали осознавать своё истинное предназначение и место в жизни!
— Какого хрена вы не на работе?! — кустистые рыжие брови опытного полевика попытались упорхнуть с недовольного лица. — Уже день на исходе, а вы всё болтаетесь без дел!
— Ну, вообще-то, мы тебя встречали, — почесал нос Полковник и выдернул из пачки сигарету.
— К тому же, времени только без четверти восемь утра, — прибавил я, глянув на часы, — и до исхода дня есть ещё время.
Фёдорыч гневно оглядел всех нас, выстроившихся вокруг него неправильным каре, и безнадёжно бросил:
— Ладно, поехали, жрать охота!
— Вообще-то мы на работу собрались, — Полковник засмолил очередную сигарету и неожиданно чихнул так резко и громко, что Фёдорыч даже подпрыгнул:
— Совсем обалдел тут! Чего расчихался?!
— Действительно, — сурово посмотрел я на Хера Оберста, — какого… ты тут чихаешь? Да ещё без приказа!
За весь последующий день, вернее, за время, прошедшее с окончания работы и до отбоя, мы узнали о себе столько нового, что лишь удивлялись, почему это мы до сих пор живы, здоровы и работаем, вместо того, чтобы давно сдохнуть, стать инвалидами и быть с позором изгнанными не только из нашей любимой фирмы, но и с планеты Земля!
Во-первых, нам снова было предъявлено негодующие обвинение в том, что мы спим до полудня. Все слова, объясняющие, что лишь сегодня мы задержались до половины восьмого, да и то, чтобы встретить его же самого, Фёдорыч даже не слушал:
— Ну что вы мне втираете, я же сам видел, когда вы на работу едете!
Здесь уже не выдержали нервы нашего юного исполнителя. Саня рванул ворот футболки и выпалил:
— Да мы вообще ездим на трассу только через два дня на третий, а встаём в десять!
Зря он это сказал! Фёдорыч, конечно, юмор понимает, но лишь в тех случаях, когда это ему ничем не грозит!
— А я и не сомневаюсь! — обрадованно заулыбался он, — и не удивляюсь!
Далее, сунув нос в каждую из трёх наших кастрюль, и ничего в них не обнаружив, лицо Фёдорыча расплылось в довольной ухмылке:
— И ничего не варите, жрёте одни бичи!
— Какие, на хрен, бичи!? — вскочил Серёга, и стул хлипко пискнув, перевернулся, падая, спинкой ударив его по пальцам ноги. — Какие бичи?! Я такие супы готовлю и блинчики!
— Знаю, знаю, — выпустил струю едкого дыма Фёдорыч, — а на десерт — бичи жрёте!
Вот странно, подумалось мне, ведь у нас почти все курящие, но только дым сигарет Фёдорыча душит и выбивает слёзы из глаз! И, главное, совершенно не важно, что именно он курит, дым любой сигареты, прошедший через его лёгкие, становится удушающим и слезоточивым газом!..
Третье, и главнейшее обвинение, предъявленное нам инспектором, заключалось в том, что мы неправильно работаем:
— Я не знаю, что вы делаете, но вы это делаете не так!
Тут уж восстали все, и офицеры, и рядовые!
Я нацепил на свою, и так не божественную, физию зверскую улыбочку:
— А как же, блин, ты это понял, если не знаешь, как мы работаем?
— Да очень просто! Вы делаете по километру-полтора, а должны делать по три-четыре!
— Да ты идиот старый! — взвопил Шомес. — Иди, возьми пилу и пропили хоть сто метров, я гляну на твою рожу!
— Вот не надо, не надо мне это говорить! Я десять лет пахал на такой работе! Да я со своей печорской бригадой по пять километров легко пробегал!
— Ага, по тундре, — лениво зевнул Полковник, — шёл бы ты, Фёдорыч… спать! Вставать нам завтра в шесть, нужно отдохнуть.
— Как в шесть!? — взвился инспектор проверки правильности геодезических работ в условиях полной бездарности исполнителей. — Как в шесть?! Да вы должны в шесть быть уже на трассе!
— Ну, и какого хрена нам там делать? — Полковник был невозмутим, как памятник Екатерине Великой при восстании большевиков. — Чего нам делать на трассе в шесть, если светает только в половине девятого?!
— Вы должны там сидеть и ждать рассвета! Как только освещение позволит, вы должны уже стоять у прибора!
— Ладно, не булькай логикой, — пробубнил я, — сами разберёмся, кто кому и сколько должен…
Я не спал часов с четырёх. Нет, меня не терзала совесть от ужасных злодеяний, в изобилии
