позавтракаем и свалим, а ты сиди и весь день кури и думай, как нам всё изменить! Приедем, и расскажешь!
Фёдорыч только махал рукой и выходил прочь из кухни. Но уже через мгновение возвращался, чтобы чего-нибудь съесть или выпить.
Так мы и теснились по утрам за столом, что не очень-то настраивало на продуктивную работу. Но не гнать же человека из-за того, что он менее тактичен, нежели это требуется!
Красненькая ниточка термометра, висевшая за окном, привязалась к цифре «30» прочно, как опытный нищий к зажиточному прохожему, и это очень нас огорчало. Только Фёдорычу всё было нипочём:
— Подумаешь, тридцатник! Да я в сорок работал и ничего!
— Что ничего? — вопрошал Толян. — Ничего не получалось?
Фёдорыч бросал на него презрительный взгляд:
— Эх ты, студент!
Слово студент он выговаривал с особым нажимом, как бы стараясь этим подчеркнуть полную непригодность Толяна не только к жизни полевой, но и к жизни вообще.
Но Толику интонации и намёки были по барабану!
— А ты сам-то, Фёдорыч, студентом не был, что ли?
— Не был, он сразу стал опытным… — замялся, подыскивая нужное сравнение Саня, но я вместо него вставил:
— Фёдорычем!
— Точно! Он сразу стал опытным Фёдорычем!
Опытный полевик зажигал в глазках огоньки, и было не ясно, что это, злость ли благородная, или же снисходительность, разбавленная гордым презрением!
Бригада рубщиков собиралась возле наших автомобилей часам к семи. Вернее, бригад было две, но на нас работала только одна.
И это было здорово, ведь глядя на бригаду вторую, ничего, кроме жалостного остервенения родиться не могло! Да, не нужно меня поправлять и говорить, что нет такого словосочетания, как жалостное остервенение! Ещё как есть!!!
Я много повидал и бичей, и бомжей, но все они, так или иначе, были хоть отдалённо похожи на людей! В этой же бригаде собрались… Нет, не придуманы ещё те слова, которые смогли бы охарактеризовать вторую бригаду рубщиков!
Представьте себе тень отца Гамлета, пробухавшую пару месяцев, причём, пившую только палёную водку и абсолютно без закуси! Вот такие существа (во плоти ли?) и составляли основную часть второй рубочной бригады!
Всего в этой бригаде было четыре человека, и имели они одну пилу и одну саблю. Мы их высаживали километра за два-три до лагеря геофизиков. Двое выскакивали довольно бодро, хотя и не шустро. А потом вытекали из тёплого кунга тени. Но тени были ещё и говорящие, вернее, хрипло шепчущие. Мы не сразу, но всё же разобрали эти звуки, произносимые натужно, с придыханием, словно они вышибали последние силы из потрёпанных организмов:
— Господи, да когда же я сдохну!
Нисколько не удивлюсь, что анекдот про лошадь в цирке придуман, глядя на этих колоритных рубщиков!
И ещё в нас возникал вопрос, разрешить который мы, в силу своей скромности, так и не решились, — а что же, собственно, делают в лесу эти существа с таким мизерным набором инструментов? Да и сил у них хватало лишь на то, чтобы передвигаться полупарализованной походкой? Хотя, справедливости ради, замечу, что с работы (или с чего они там делали?) тени валили гораздо более интенсивнее!
Выгрузив теневую бригаду, мы мчим дальше. В лагере геофизиков нам нужно забрать наших отшельников.
Петрович со своим неразбавляемым другом Сашкой живут в любимом автомобиле. И живут просто превосходно! Всё-то у них есть — и тепло, и свет, и еда, и питьё, и даже то, чего нет у нас: постоянное внимание с лёгкой примесью виноватинки. Да, мы все ощущаем себя немного виноватыми перед ними за то, что сбагрили их жить в машину! Хотя, когда я предложил им это делать поочерёдно со всеми, Петрович лишь отмахнулся:
— Да ты что! Чтоб я свою машину кому-то доверил, да у меня же там ВСЁ!!!
Ну, а что вы ожидали ещё? Это же Петрович, истинный сын своего рачительного отца!
Тырчик заводится трудно, ведь и ему не очень-то охота в такой морозище тащиться чёрт-те куда, да ещё и таранить на своём хребте орущую ораву. Но кто его будет спрашивать?! Сашка резко крутит ручку газа на себя, и канадско-японское чудо рвёт с места в карьер, важно шелестя пластиковыми гусеницами по скрипучему укатанному снегу.
Сегодня тырчик везёт нашу бригаду, и нагрузка на него меньше, потому что нас всего четверо. Мы оставляем вездеходик, а дальше идём на лыжах. Это занятие не очень-то мерзкое, когда идёшь по лыжне, а не по свежеспиленному, наваленному кое-как лесу.
Мы приходим к месту начала работы довольные, жаркие, и лишь изморозь, густо покрывающая наши обросшие лица, показывает, что денёк не из тёплых.
— Пацаны, можете курить сколько хотите, — великодушно разрешаю я, отлично зная, что только несколько минут будет тепло, а потом мороз властно возьмёт бразды правления в свои ледяные ручищи.
Но и орлы мои не лыковым лоскутом скроены.
— Да ладно, потом покурим, ты давай устанавливайся шибче, — закутывает шею потеплее Мишка.
Петрович уже дёргает стартер, и пила нехотя взрыкивает, выплёвывая в морозное утро бензиновый перегар.
Сашка торопится на заднюю точку, до которой четыреста метров.
Проходит полчаса, а у нас уже всё в привычной колее: Петрович с Мишкой валят ёлки, а Сашка следом ползёт с отражателем, выдавая мне пикетаж.
А я сейчас — самый несчастный человек во Вселенной! Не верите? Тогда попробуйте сами простоять на тридцатиградусном морозе полчасика почти неподвижно! Валенки пришлось отдать Толику-студенту, и теперь ножки мои в суперновых, но явно не предназначенных для таких морозов сапожках, мягко говоря, мёрзнут. А если сказать проще, то они отморожены на хрен, и я их почти не чувствую!
Когда я уже почти околеваю, с пилой что-то происходит — я это чётко вижу в трубу тахеометра. Орлы собираются вокруг неё и энергично размахивают руками, словно пытаются подняться над снежным аэродромом и улететь отсюда к едрене фене! Но мне эта остановка так мила! Я тут же отскакиваю от прибора и принимаюсь прыгать, колотя себя руками по бокам, и разучивать танцы народов мира и других разумных и неразумных существ. Потом я влезаю ногами в уши лыжных креплений и принимаюсь лихорадочно нарезать круги по лесу, словно самый захудалый биатлонист, ни разу не попавший в цель.
Через пять минут я начинаю чувствовать ноги, а ещё через несколько минут мне становится жарко, и я расстёгиваю ворот куртки. Как же здорово теперь жить и существовать!
Неожиданно рация хрюкает и выдаёт голосом Петровича:
— Серёга, всё, пила отработала!
— Что там ещё? — бросаю я в обледенелую рацию, а сам уже направляюсь к орлам.
— Да чего, чего, замёрзло тут всё!
— Разводите костёр, будем отогревать.
Когда я подкатываю, робкий огонёк уже принимается осторожно покусывать берестяную завитушку. И вот он, смелея и наглея, бесстыдно рвёт её зубами, нагло косясь на сухие веточки, которые Мишка подкладывает ему под бочок.
Десять минут спустя огонь чувствует себя полным хозяином, жадно расправляясь с толстыми сухими сучьями.
Костёр становится жарким даже на морозе, и мы все тянем к огню руки, а Петрович ещё и пилу, с которой сняты все кожухи. Под ними толстый слой льда.
— Да, не по нашим морозам техника, однако, — вздыхает Мишка, прикуривая от горящей ветки.
Сашка знобко ёжится:
— А что по нашим морозам?
Я улыбаюсь, согретый животворным огнём, и роняю:
— Кроме нас, героев-придурков, ничего!
Петрович поворачивает пилу к огню разными сторонами и жмурится от едкого дыма:
— Вот зараза! Ну, куда я ни встань, он везде!
— Да, Петрович, любит тебя дым, так же, как и комары! — не без намёка говорю я.
— Да, точно! Вот ведь штука! Комары меня просто обожают! Вот никого не кусают, а на мне всегда целая туча! И дым так же!
— Хороший ты, Петрович, в смысле, вкусный, — Сашка отдвигается от огня подальше.
Пила чихнула пару раз, но всё же завелась. Я встал на лыжи и поспешил назад, к прибору.
Увы, но день сегодняшний был явно не наш.
Тахеометр, конечно, штука отличная, но сделан он людьми нормальными, не способными даже предположить, что кто-то будет работать в такой мороз! Конечно, он замёрз. На заиндевевшем дисплее полустёршиеся, тощие цифры словно глядели на меня с укоризной, как бы говоря: ну что, дебил, добился своего!
Я смотрел недоумевающе на японского монстра. В чём же дело? Ведь он раньше работал, даже в более низких температурах?
И вдруг я понял. Я же его не оставлял так надолго без себя, без своего дыхания! Когда стоишь перед прибором, склонясь к окуляру, невольно согреваешь дисплей своим дыханием, а сегодня я почти на час оставил своего товарища в одиночестве. Вот и результат!
Стало грустно и обидно. Тепло, накопленное возле костра, мгновенно улетучилось, и я приготовился увидеть свою прекрасную спутницу, ведь это именно её время. Но что-то сегодня шло не так, как можно было предположить, и моя зеленоглазая прелесть не проявилась в серебристо морозном воздухе. И тут полный облом!
Как бы там ни было, но день для нас закончился, тем более что я снова услышал жалостный голос Петровича, выплеснувшийся из замороженных недр рации:
— Серёга, опять пила замёрзла! Да что же делать?!
— Собираемся и валим отсюда!..
Когда мы вышли к тырчику, Петрович скинул с плеч пилу, стряхнул с лица иней и горестно произнёс:
— Господи, я тут столько находился на лыжах, сколько за всю свою жизнь не ходил! Если жена мне дома хоть раз скажет: Толя, пойдём, покатаемся на лыжах, клянусь, я её задушу!
Мишка уважительно оглядел Петровича, а Сашка только ехидно усмехнулся:
— Её-то за что? — и почему-то выразительно посмотрел на меня.
С вечера забортный термометр выдал минус тридцать пять, и мы, вздохнув печально, поняли, что завтрашний день проведём дома. Если кто-то заподозрит меня в искажении наших настроений (мол, кто ж откажется от выходного дня?), скажу: нам эти выходные были так же нужны, как исламским террористам мир во всём мире! Вис нас просто давил! Не знаю, что здесь за место такое, но всем нам мечталось тут только об одном: поскорее свалить отсюда!
Когда бодро и ненавязчиво пропиликал мой телефон, призывая к подвигам, я не стал торопливо вскакивать, зная точно, что ничего хорошего на улице быть не может. Но, повернувшись на левый бок, я обнаружил, что Серёги на кровати нет. Странно, обычно он вставал позже меня!
Пока я пытался осмыслить данный факт, в другой комнате что-то грохнуло, заматюгалось и потопало. В дверной проём я увидел то, что и должен был увидеть — Фёдорыча. Он громко прогрохотал по полу мягкими тапочками, и вскоре до меня донёсся приглушённый двумя стенками возглас:
— Ну ё. ….…,.…ь!
Мне сразу стало радостно и приятно, словно я услышал известие об освобождении нас от этой дебильной работы и награждении путёвками на Кубу. Раз Фёдорыч так энергично взвывает, значит, произошло нечто неординарное, а это ведь так прекрасно!
Но, увы, вскоре оказалось, что ничего особенного не случилось.
— Фёдорыч, зараза, меня чуть не убил! — пожаловался Серёга, залезая в спальник.
— За что же?
— Да так, на пути его оказался в ненужное время в ненужном месте.
— Разве ты можешь оказаться в таком месте, да ещё в такое время? — искренне не поверил я.
— Могу. Стоял я на кухне и думал, чего бы такого пожевать. Вдруг, шум, грохот! Я высовываюсь в коридор и
