песочнице или сапёра-мазохиста, решившего окопаться под ураганным огнём противника.
Тем не менее, Серёга решительно взялся за черенок и принялся энергично отбрасывать сухой и рассыпчатый снег от машины. Но снег оказался не так прост, как виделось нам, пока ещё полным оптимизма. Он превратился в некую регенерирующую субстанцию — чем больше Серёга его отбрасывал, тем больше его становилось! И тем меньше оставалось энтузиазма у водителя. Через несколько минут я сменил снегокопа, чтобы очень скоро почувствовать всю тщету нашего занятия.
За полчаса героического и беззаветного труда нам удалось немного вычистить пространство под мостами автомобиля и под его двигателем. Серёга споро забрался в кабину и включил раздатку:
— Счас выскочим!
Но выскочил он один. Из кабины, и с красочными словами, из которых ясно следовало, что мы немного поторопились не только с надеждами на вызволение из снежного полона, но и с возвращением в Вис, да и со своим рождением на этот свет тоже!
Я не вполне с этим согласился, но перечить не стал, а внёс предложение:
— Слушай, а чего мы лебёдку не задействуем?!
Серёга прервал поток эпитетов и глаголов, и крутнул по сторонам головой:
— А за какой хрен мы её зацепим?!
Действительно, местечко мы выбрали очень удачное — вокруг красиво кустились лишь мелкие берёзки и тощенькие ёлочки, словно этот участок местности был навсегда проклят и заброшен! Но разве могло быть иначе?!
— А давай лом забьём? — предложил я, хотя чётко понимал, что этот вариант годится только для легковушек. Но ведь надо было что-то делать!
Серёга старательно заколачивал здоровенный лом прямо в середину дороги огромной кувалдой, и казалось, что эта заноза крепка и надёжна, как портовый кнехт.
Я зацепил трос лебёдки за ломик, который был вбит в грунт под приличным наклоном, и встал на него:
— Давай, врубай!
Трос натянулся, легко выпрямил лом и со свистом слетел с него, тощей змеёю нырнув в снежное покрывало. Я не знаю, как это случилось, но за долю секунды до этого я спрыгнул с ломика, видно, остатки разума в моей дырявой башке ещё теплились, иначе стальная анаконда очень приласкала бы мои ножки!
— Не вышло! — констатировал Серёга свершившийся факт, и снова полез под машину с лопатой.
В течение последующего часа мы поочерёдно откапывали агрегаты автомобиля, но результатом всех героических усилий явилось лишь полное изнеможение и промокшая насквозь одежда.
— Ничего, — пытался я утешить не столько Серёгу, сколько самого себя, — зато пропотеем, а это очень полезно, все шлаки выйдут на хрен!
— Ага. У меня уже всё вышло, и шлаки, и терпение! — должным образом принял мои утешения напарник по несчастью.
И вот тут-то, в ночной тьме я заметил большую ель, стоящую поодаль от дороги, метрах в шестидесяти от нас:
— А сколько троса на лебёдке?
Серёга остановился и задумался на миг:
— Да метров семьдесят, не меньше.
— Кажется, нам повезло! — и я указал ему на свою находку.
Как же я себя клял, что зрение моё выхватило в полумраке эту паршивую ёлку! А ещё я вспоминал гордых тружеников-бурлаков, с лёгкостью таскавших баржи против течения Волги и даже поперёк его! Как им было просто! Ведь это я, а не они, плёлся, натужно таща за собою едва разматывающийся трос лебёдки, а ноги мои утопали в метровом слое снега! Да ещё ветви ёлочек, холодные и колючие, гостеприимно тыкались мне в глаза и царапали щёки и нос.
Не менее полутора бесконечностей продолжалась эта пытка, и я успел о многом передумать, пожалеть и восхититься. Правда, восхищение было лишь собственной глупостью, затащившей нас в эту передрягу.
И всё же я смог доползти до заветной ели. Возле неё я упал и несколько минут лежал в горячем снегу недвижимо, пытаясь отдышаться и сообразить, где я нахожусь и для какой такой высокой цели. Когда снег немного остыл и стал примораживать искательницу приключений, руки мои, одеревеневшие и ободранные, смогли обмотать трос вокруг толстого елового ствола, а я ползком выбрался на дорогу.
Я махнул рукой, давая понять Серёге, что всё готово, и восьмицилиндровый двигатель взревел солидно и мощно. Трос натянулся, машина едва заметно дёрнулась и… на этом всё кончилось.
— Ну, что там у тебя? — подошёл я к кабине, из которой вылезал напарник.
— Всё!
— Что всё?
— Лебёдка накрылась. Шпонку сорвало!
— И?
— Теперь нужно её снимать, разбирать…
Дальше я слушать не стал, вполне осознав, что выбраться своими силами мы уже не сможем.
Я отошёл в сторонку, где меня уже поджидала, хорошея от нетерпения, моя спутница — прекрасная Безысходность. Но сегодня она не была разговорчива. В глазах её, мерцающих таинственными изумрудами, мне почудилось даже сочувствие к себе, словно она извинялась за всё произошедшее. А потом она стала таять, как бюджет нашей фирмы в дни неплатежей, и скоро лишь тусклые зелёные огонёчки оставались видимы. Но вот исчезли и они, и на лесной дороге остались только мы с Серёгой, да наш вездеходный автомобиль, спасовавший перед таким пустяковым препятствием…
— Ну чего сидите?! — возопил я, ворвавшись в дом.
Несколько пар непонимающих глаз уставились на меня.
— А где же доброе утро? — попытался напомнить мне о правилах хорошего тона Шомес.
— Какое, на хрен, доброе, когда человек пропадает!
В глазах включились осторожные сомнения в моей умственной целостности, а Мишка предположил:
— Ты не заболел?
— Заболел, заболел! Где Костик?
— Да вон он, спит, — кивнул Шомес на дверь смежной комнаты.
— Спит?!
Для меня казалось диким и несправедливым, что всем абсолютно по фигу, что с нами произошло, и каждый думает лишь о себе.
— Мы там замерзаем, снег рогом роем, а вы тут отсыпаетесь! Да ещё и жрёте, небось, в три глотки!
Но, к счастью, на этом моя злость иссякла — или её было мало, или я всё же понял, что виноватых чаще всего можно отыскать в зеркале, и для этого нужно одно: спокойное осмысление.
А Костик уже вышел на свет божий, и стоял передо мной, протирая заспанные очи свои:
— Чего случилось, Серёга?
— Давай, заводи своего крокодила, поехали Серёгу вытаскивать!
— А куда он заехал?
— Да так, нашли местечко.
— А ты как добрался? Пешком?
— Да нет, ехали добрые люди, подвезли до деревни. Ну давай, собирайся живее!
Костик почесал правый бок и лениво прищурил левый глаз:
— Сейчас. Выпью чаю, почищу зубы.
Спокойствие моё мгновенно улетучилось, как опытный любовник от подруги при внеплановом возвращении супруга:
— Какие зубы?! Какой чай?! Ты что, охренел?! Там человек замерзает!
— А что, печка не работает в кунге? — Костик удивлённо взметнул светлые брови.
— Работает, не работает, при чём тут это? Поехали быстрее, потом будешь все дела свои вершить!
Но Костик долго ещё бродил по дому, отыскивая свои вещи и ещё неизвестно что. Он всё же остался верен своим привычкам и почистил зубы, видимо, в этом был некий таинственный смысл, без которого существование нашего водителя могло стать неполноценным. Но я уже махнул на всё рукой и терпеливо ожидал окончания долгих сборов. Не прошло и часа, как «зилок» пыхнул чёрным дымом, отравив окружающую местность непрогоревшей солярой, и мы отправились к месту нашей катастрофы.
Дни поскакали резвым стадом необъезженных мустангов, но мало чем отличаясь друг от друга.
Природа, или сам Господь Бог, вняли наконец-то нашим предновогодним молитвам. Пришли морозы. Да не просто пришли, а властно навалились на землю, да и на нас, многогрешных, мгновенно воспламенив утраченную любовь к оттепелям.
Очень скоро температура в двадцать градусов ниже нуля стала ассоциироваться у нас с тёплыми тропиками, и только возвращение домой, в комнаты, уютно согретые жаркими печами, вливало в наши промороженные организмы силы жить и мечтать!
Именно тогда, в один из вечеров, приятно убаюкивающих тело ласковым теплом, я впервые и услышал словосочетание, так потом больно хлеставшее мне по истрёпанным нервам.
— Вы будете только расставлять пикетаж, а впереди помчатся рубочные бригады! Главное, чтобы вы не очень от них отставали. Я, помнится, делал по пять километров со своим печорскими!
Я думаю, нет нужды подробно объяснять, что всё это произносилось самым оригинальным и оптимистичным человеком! Да, у нас опять находился сам Фёдорыч, наставляя нас на путь истинный и подправляя наши роковые ошибки и просчёты!
Теперь, после новогодних каникул, когда нас стало значительно меньше, ввиду сваливания Хера Оберста в направлении более правильном, нежели наше, мы стали слабее и, тем самым, доступнее для натиска энергии опытного полевика.
— Они будут гнать четырёхметровки, и вам по ним работать станет просто в удовольствие! Представляете, всё видно, ничего не мешает! — восхищался Фёдорыч радужным перспективам, им же самим и нарисованным.
Саня и Толян-студент, раскрыв рты, как птенчики в ожидании вкусного корма, взирали на Фёдорыча с восхищённым верованием, ясно представляя, как они легко и ловко будут скакать по профилям! И Фёдорыч кидал им в жёлтые клювики вкуснятину без ограничения, присыпая её энергичными улыбками!
Но я-то уже прожил на белом свете много-много вёсен, и познал не только восторги от предвкушения великих дел, но и боль, растекающуюся кровавым месивом по разбитой роже! Да, гораздо чаще мы разбиваем носы и лбы, заранее твёрдо уверовав в лёгкость побед, нежели гордо улыбаемся, подсыпая в суп лавровые листики с венка победителя!
Фёдорыч сразу же попытался сделать меня заложником своих идей:
— Серёга, ты и пойдёшь с бригадой рубщиков! У нас будет одна бригада сильная, и это задаст нужный ритм!
— Нет, Фёдорыч, у меня бригада и так не слабенькая, — решительно отверг я соблазнительное предложение, — мы уж как-нибудь сами справимся!
— Вот именно, как-нибудь! Ты же должен думать не только о себе, а обо всех!
— А я и думаю обо всех. Я думаю, что в данной ситуации, когда ещё ни черта не ясно с твоими рубщиками, мы вначале поглядим на их работу, прикинем к носу мошонку, а потом… К тому же, оплата у нас сдельная, и заботиться я должен прежде всего о своей бригаде!
Фёдорыч недовольно сморщился:
— Да при чём тут деньги?! Нужно о работе думать!
— Конечно, а я о чём? О ней и думаю!
Теперь, когда Полковника не было, утра начинались несколько иначе. Как ни странно, но Фёдорыч не вскакивал в пять часов с радостным известием, что какую-то госпожу дерзко обокрали, а вылёживал в постели до того момента, когда я успевал помыться и поставить чайник.
Но одна чёрточка его натуры всё же слегка портила наши утренние радужные настроения.
— Фёдорыч, опять ты бумаги не на месте разложил? — высказывал недовольство Саня, обнаруживая, что на большом кухонном столе совершенно нет свободного пространства.
— Я же не просто так, — начинал закипать опытный полевик, — я же о вас пекусь!
— Пекусь, пекусь, — сквозь проворно снующую зубную щётку цедил Серёга, — лучше бы блинов напёк!
А Фёдорыч, прикурив очередную вонючую сигаретку, вскакивал и принимался бегать по кухне:
— Я полночи не спал, но понял, что нужно всё менять!
— Фёдорыч! — почти умоляюще смотрел я на него. — Ну пойди, покури в комнате! Нам же на работу нужно собираться! Мы сейчас
