Не так обстоит дело с человеком, прожившим сознательную жизнь. Таких всегда было очень мало, примерно столько, сколько составляет так называемый «процент погрешности измерения». То есть, энное количество сознательных людей может быть результатом ошибки в измерении сознательности среди людей. Что с сознательными людьми бывает в смерти? Возможна ли для них жизнь после смерти в сознательном состоянии? Возможна, если и только если большую часть своей жизни они были постоянно сознательны. Пропуск в разумный рай дает развитое самосознание. Оно является заслугой самого человека. При этом важно не только сознавать, что ты сознателен, то есть, с полным (совершенным) сознанием делать то, что делают другие люди без сознания, но и сознавать, когда ты не сознателен. Другими словами, сознательным человеком является такой человек, который сознателен в сознании и не в сознании, сознателен относительно сознания и не сознания. Со второй компонентой (переменной) структуры сознания - с не сознанием, причем вкупе с сознанием, труднее всего справиться. Как это сделать?
Достаточно сознательному человеку сильно заболеть или оказаться объектом медицинских манипуляций, или, наконец, эмоционально заразиться, например, выйти из себя, и он сразу (мгновенно) осознает хрупкость и ненадежность своей сознательности, ее прямую зависимость от состояния мозга. Для того, чтобы быть сознательным, необходимо иметь крепкое здоровье, чтобы держать свое тело в уравновешенном (умеренном) или разумном состоянии. Тогда оно не будет мешать заниматься сознательной работой. Но даже и в этом («идеальном», точнее, «идиллическом») случае можно заметить, как трудно быть сознательным вне себя в мире, когда сознателен внутри себя, сосредоточен на себе. Восточные медитативные практики специально блокируют сосредоточенность на себе, маркируя ее как зацикленность на иллюзии личного Я, для того, чтобы медитирующий перенес все свое внимание на ориентацию в мире, например, при парировании многочисленных ударов со стороны противников в искусстве единоборства. Боец сосредотачивается на себе только для того, чтобы заблокировать свое Я, отвлекающее от окружающего мира и от связи с ним его самого.
Опыт потусторонней жизни
С соизволения терпеливого читателя, решил добавить к отредактированному материалу несколько страничек анонимного автора, которые, не помню уже каким образом, попали ко мне в руки. Они будут к месту, ибо речь в этом небольшом сочинении идет все о том же, – о жизни после смерти.
Post Mortem
Однажды один человек стал сознательным. Он случайно осознал, что на всякий случай нужно иметь сознание. То, что человек поимел, нашел сознание, он осознал не в момент пробуждения сознания, а, наоборот, когда его потерял. Так бывает, если мы случайно что-то приобретаем и так же случайно тут же теряем. Но в этот случай человек понял, что он потерял вместе с сознанием и самого себя. Ему открылось случайно, невольно, непроизвольно, что его никогда и не было, а был некто, кого все имели в виду, но он то сам никогда прежде не имел в виду себя. И вот тут то и тогда то поимел.
Задумался человек над тем, что значит иметь самого себя в виду. На то, чтобы до конца понять себя у него не хватило ума. И все же он надумал, что иметь себя неплохо и даже совсем хорошо. Ведь прежде все, кому ни лень, имели его в виду. А вот теперь он сам, без чужой помощи, имеет себя в виду. И почувствовал человек себя человеком, свободным от чужого имения. Он понял, что принадлежал самому себе. Но странное дело, это само-имение в виду тут же стало неочевидным. Между тем как то, что другие его имели в виду, вышло на первый план. Теперь он снова чувствовал себя «в своей тарелке». Его тарелка была «тарелкой общего пользования». Ему было привычно, что все, во всяком случае, многие имели его в виду. Быть же самим собой, то есть, тем, кого имеет в виду сам видящий, ему непривычно и от того неприятно. До него, наконец, дошло, что, как и он, так и все или почти все, по крайней мере, многие, имеют других в виду, сами не имея в виду себя. Это нормально по-человечески.
Так почему же он сначала почувствовал себя человеком, а потом это стало ему неприятно? Человек подумал и понял, что ему было приятно прежде, когда все имели его в виду, потому что он был заодно с ними, ведь с каждым было то же самое. От этого и было приятно. Но вот он узнал о том, что можно иметь в виду самого себя, что противоречило тому, что было со всеми или многими, и он на мгновение осознания стал не как все, а сам по себе. От этого ему стало страшно. Так появляется экзистенциальный страх, страх собственного существования. Этот страх страшен от того, что такое существование самосознания ни на чем не основано, кроме как на самом себе. Вот эта свобода само-сознательного существования испугала человека. Он испугался как человек, ибо понял, что был человеком не тогда, когда чувствовал себя одним целым с другими, а когда понял, что не такой, как другие, что он иной, им чужой. Вот этой чуждости другим он и испугался. И тут же стал успокаивать себя, что ему только показалось, что он другой, а не такой, как обычно, как все.
С детства, с советской школы его учили тому, что сущность человека заключается в коллективе, в его отношениях в нем с такими же, как и он. Это он чувствовал практически, на своей собственной шкуре. Уже потом, в институте, его убеждали в том, что это на капиталистическом Западе, человек отчужден от человека. А вот у нас, в стране советов трудящихся труд сблизил нас, связал друг с другом в трудовой коллектив. У них торговая компания «купи-продай» самого себя. У нас же трудовой коллектив, в котором один за всех (это государство), и все, за одного (государство). Это так называемый «государственный патернализм», в котором государство в лице партии, в разных ипостасях, «родной отец», а мы все беспартийные – его дети. Хочешь стать взрослым – будь партийцем, коммунистом, общественником. Быть советским человеком значило быть общественником, коммунистом. Как можно это понять? Как то, что не только все общее, но и ты всем общий. При капитализме так же обстоит дело, но только с маленьким нюансом отличия в отношениях между людьми, который все решает: все друг другом пользуются, имея друг друга в виду не бесплатно, но с близкой пользой для себя.
При социализме же все люди имеют друг друга в виду бесплатно, без материальной выгоды для себя, но с пользой для всех. Это не дает понять подлинную сущность человека. Новое общество скрыло правду от человека, правду о нем самом для его же пользы. Это пример так называемой джи во спасение. Ведали это сами строители коммунизма, его отцы основатели? Конечно, нет. Ведь они были утопистами. Они убедили, уговорили самих себя в том, что вся сущность человека сводится к сущности всех, составляющих это общество как государство. Не зря же все они или многие из них, основателей коммунизма, были последователями Гегеля. Правда, иногда они проговаривались, что государство отомрет, когда исчезнет классовая борьба. Это была оговорка по Фройду. Это как? Вот так: если исчезнет классовая борьба, то исчезнет и сам коммунизм, ибо классовая борьба есть смысловой нерв всего этого учения. Коммунизм существует до тех пор, до каких существует капитализм, который он отрицает, то есть, является его отрицанием. Но само отрицание не является утверждением, даже если это двойное отрицание. Когда отрицание отрицает само себя, то должно быть что-то еще, что остается. А что остается после капитализма, после капитала и его отрицания? Ничего. Вопрос неправильно поставлен, ибо он обессмысливает сам себя. Необходимо его переформулировать с «что» на «кто»? Не что остается, а кто? Человек. Главное не капитал и не коллектив, а человек. Человек не как капитал или коллектив, а человек. Причем каждый человек. Как сделать так, чтобы каждый был человеком? Для этого необходимо отказаться использовать каждого в качестве средства достижения своих целей, ибо такими целями будут все. Но что тогда будет средством? Сам стремящийся к цели? Нет, ибо и в этом случае мы не выходим из порочного круга отчуждения, делая сами себя чужими себе. Не так ли было при советском коммунизме, когда мы абстрактно отрицали частную собственность капитализма, превращая ее в тотально, всенародно частную собственность. То есть, использовали друг друга, как при капитализме, но не получая себе ничего от этого использования? Эта частная собственность была превратным, превращенным видом личного отношения ко всему.
При капитализме частная собственность символизирует личное отношение ко всему по форме. При советском коммунизме или социализме общественная собственность символизировала общественное отношение ко всему по существу, по содержанию. Но в нем не было ничего личного, ибо все личное стиралось коллективным началом. Требовалось соединить личное по форме с общественным по содержанию. Тогда личное (особенное) выражение общественного (всеобщего, точнее, социально общего) станет делом каждого индивидуума. Но такое невозможно не только при капитализме, но и при советизме двух типов: коммунистического с диктатурой в форме демократии при господстве коллективного над личным или социалистического с демократией в форме диктатуры при полном (безбрежном) плюрализме. Почему невозможно? Потому что человек все еще не может принять свою судьбу не имеющего, а существующего.
Человек как отрицающий субъект отрицает отрицаемый объект как отрицающий себя. То, что человек имеет, а имеет он сам себя в виду, он отрицает, чтобы утвердиться в качестве отрицающего. Между тем весь смысл отрицание заключается не столько в том, что отрицать, сколько в том, чтобы отрицанием утверждать не отрицание, а отрицаемое. Именно так произошло при советском коммунизме, когда утвердили человека, ничего не имеющего, но существующего за счет большинства. Он был один из многих, один из этого большинства. Они пользовались друг другом ничего не имея сверх того, чем пользовались другие. Разумеется, было меньшинство, которое пользовалось больше других другими, тем самым сохраняя при советском коммунизме сам принцип эксплуатации и его пагубные последствия для жизни большинства. Они сказались впоследствии, когда приняли массовый характер. Тогда и началась вторичная капитализация человека. Чтобы этого не произошло, следовало забрать у меньшинства прибавочный продукт, не поступавший в общественные фонды потребления, ибо продукт был определен местом в иерархии номенклатурного (бюрократического) управления коммунистическим обществом. Подспудно сословное общество продолжало существовать, ибо сохранилась сама иерархия чинов, предполагавшая
Много воды, много лишних, пространных " размышлений " главного героя ни о чём. Может быть, рассказ и интересный, но я дальше первой страницы продвинуться не смогла. Кто решится прочитать всё, сочувствую. )