по математике», что неприятно его резануло.
Анна взяла его за руку и посадила рядом с собой. По другую сторону от него оказался Лизин учитель по вокалу.
Открылся занавес. Их места с учителем оказались точно против рояля. Концерт был задуман большой: выступали в основном артисты из Екатеринославского театра, Общества русских актеров, цирковой труппы, и Лизу как ученицу объявили первым номером. Ее программа состояла из нескольких романсов и арий из опер. Она вышла не в белом платье, как просил Григорий Аронович – в ней всегда жил дух противоречия, а в розовом, на фоне которого особенно выделялись ее красивые волосы и темные бархатные глаза. Совсем еще детские грудь и плечи сильно оголены. На шеи, опять же из-за духа противоречия, ничего не было, да любое самое дорогое украшение здесь оказалось бы совершенно лишним. Волосы уложены в какую-то хитрую прическу. Несколько длинных локонов небрежно спадают на щеки. Весь зал разом вздохнул и дружно зааплодировал. «Правда, красавица!» – шепнула ему Анна.
Николай опустил глаза: ему не хватало духу смотреть на нее. Он не видел, как вышел ее учитель музыки Лазарь Соломонович, как он сел за рояль, положил руки на клавиши. Раздались первые звуки, и волшебный голос полился откуда-то сверху, с небес.
День ли царит, тишина ли ночная,
В снах ли тревожных, в житейской борьбе,
Всюду со мной, мою жизнь наполняя,
Дума все та же, одна, роковая, –
Все о тебе!
«Я буду петь для вас», – шепнула ему Лиза вчера в прихожей, и все выбранные ею романсы были только о любви. Она объяснялась ему со сцены в своих чувствах. Он, наконец, оторвал глаза от пола, посмотрел на нее и встретился с ее глазами. Больше он их не опускал, и все время, пока она пела, они смотрели друг на друга, и все это, наверное, видели, хотя эта плутовка не зря посадила рядом с ним своего второго учителя, Семена Абрамовича. Тот время от времени недовольно качал головой и поднимал вверх указательный палец, что, наверное, означало: «Внимание: плохо!» И Лиза повиновалась этому пальцу.
Ведущий объявил последнее произведение в ее исполнении: «Молитва» Россини.
– Мы это не готовили, – забеспокоился Семен Абрамович, – очень смело с ее стороны.
Лиза сама села за рояль и запела на итальянском языке. Николай слышал эту вещь впервые. Музыка сама по себе была изумительной, а Лизин голос выворачивал всю душу. Правда, учитель все время находил у нее какие-то недостатки и то и дело поднимал вверх палец. Один раз он даже недовольно притопнул ногой. Лиза это увидела и взяла очень высоко какую-то ноту, хотя непосвященному слушателю казалось, куда уж выше. Семен Абрамович остался доволен, положил одну руку на другую, успокоился.
Однако у Николая, чем дальше шел концерт, тем больше портилось настроение. Раньше он слышал пение Лизы только во время ее занятий из-за двери гостиной, и лишь сейчас со всей полнотой осознал, какой у нее большой талант. Ей надо серьезно учиться в Петербурге или Москве или вообще где-нибудь за границей. А дальше: сцена, спектакли, репетиции, гастроли – совершенно чуждый для него мир. Их судьбы, как он теперь отчетливо понимал, не совместимы.
Занавес опустился. Лизу не хотели отпускать, громко хлопали и кричали: «Еще! Еще! «Молитву»!», и ей пришлось повторить «Молитву». Она заметила мрачное лицо Николая, и пела совсем плохо. Палец учителя без конца взлетал вверх, башмаки его то и дело
притоптывали, она не реагировала на его замечания.
Если бы не Сарра Львовна и Анна, Николай непременно ушел из зала сразу после Лизиного выступления, но надо было соблюдать светский этикет. Концерт продолжался долго. На сцену один за другим выходили драматические артисты и певцы, ездили на велосипедах эксцентрики, делали сложные фигуры акробаты, издевались друг над другом клоуны. Вокруг все смеялись и дружно аплодировали. Николай хлопал вместе со всеми, на самом деле он ничего не видел и не слышал, ему было не до чего.
После концерта они все вместе, Сарра Львовна и ее окружение, пошли в раздевалку. Появилась Лиза, счастливая, довольная. Сарра Львовна и все знакомые ее обнимали и целовали, учителя расточали похвалы. Николаю пришлось помогать дамам одеваться.
К Лизе подошел Иннокентий, она отослала его к Анне и позвала Николая. Он стал надевать на нее шубу. Она нарочно не могла попасть в рукава и шепнула ему:
– Почему у вас такое расстроенное лицо, вам не понравилось, как я пела?
– Вы пели замечательно. Я до сих пор не могу прийти в себя.
– Мы должны где-нибудь встретиться, придумайте что-нибудь.
– У меня сейчас много работы.
– Я вас не понимаю, – вспыхнула она, – мама или Зинаида что-нибудь сказали?
Она, наконец, всунула руки в шубу и повернулась к нему лицом. Ее глаза выражали отчаяние. Ему стало жаль ее. Он безумно любил ее, и она ему тоже только что так красноречиво говорила об этом со сцены. Неведомые силы руководили им.
– Лиза, я вас люблю, – сказал он неожиданно для себя, увидел, как просияло ее лицо, и добавил, – очень.
Лиза взяла его за руку.
– Вы видели, около входа в театр висит афиша о гастролях в начале декабря московской оперы Зимина. Я уговорю маму взять ложу на все спектакли, а вы купите билет на какой-нибудь один из них и дайте мне знать. Я постараюсь приехать на него без мамы, с моей подругой Лялей, и мы с вами сбежим из театра.
– Хорошо. Я обязательно все сделаю, – послушно сказал он, не в силах отказать ей.
Пришла Зинаида и стала звать Лизу. Они вышли на улицу. Экипаж Фальков подали к подъезду. Иннокентий подсаживал Сарру Львовну и Зинаиду. Анна ждала Лизу. Николай подошел к открытой дверце и поблагодарил Сарру Львовну за прекрасный вечер. Она приветливо улыбнулась. Он стал помогать Лизе подняться по ступенькам. Она сделала вид, что оступилась и повисла у него на руках. Сарра Львовна испугалась: «Лиза, ты переутомилась!» Лиза успела прижаться к лицу Николая, а он быстро пожал ей руку, удивляясь ее смелым уловкам.
Экипаж отъехал. Кто-то тронул его за плечо. Николай оглянулся:
– Володя! Ты как здесь очутился?
Оказалось, что больница сделала пожертвование в фонд Сарры Львовны, за это им дали на вечер несколько билетов, и брат специально пришел на концерт, чтобы посмотреть на избранницу Николая.
– Хороша! Ничего не скажешь, – широко растянув рот в улыбке, проговорил он. – Беру свои слова насчет Чехова и ученицы обратно. Я был неправ.
– Да все ты прав. Учитель, он и есть чеховский учитель. Ты слышал, как она поет? Ей надо серьезно учиться.
– Ну и что?
– Эта театральная жизнь не для меня.
– Что ты, как князь Мышкин, все терзаешься сомнениями. Я тебя не узнаю. Лучше скажи, переводы ты сделал, а то Хованский (председатель Екатеринославского научного общества) меня уже теребит.
– Сделал. Завтра утром тебе занесу. Ты домой?
– Домой.
– Тогда пройдемся пешком до следующей остановки.
Они медленно шли по бульвару, на котором в этот час было полно гуляющего люда. Тихо ложился на землю первый снег. Весело смеялись дети, играя в снежки и скатывая шары для снеговиков. Один из них стоял в центре большой клумбы с огромной морковкой вместо носа и широким тазом на голове. Рядом громко спорили дворник и городовой. Городовой требовал убрать с клумбы это безобразие, дворник, окруженный детворой, доказывал ему, что кто-то сделал снеговика специально для детей, никакого безобразия в этом нет.
– А я говорю: есть! Немедленно убери его или перенеси в другое место. Через полчаса приду проверить.
Он грозно помахал перед носом дворника рукой в перчатке и направился к выходу. Николай с любопытством смотрел на дворника, что тот будет делать. Дворник постоял некоторое время в нерешительности, но все-таки вытащил морковку, снял таз и приказал детворе разобрать снеговика на части и откатить их к решетке.
Вскоре снеговик приобрел свой прежний вид, но вдали от центральной аллеи его уже не было видно.
– Что было плохого в том, что он стоял на клумбе, – сказал Володя, – смешной такой, нравился детям.
– Власть дана, вот и командует, – усмехнулся Николай. – Ты слышал, в городе опять начались волнения? Не сегодня-завтра вспыхнет всеобщая забастовка. На этот раз, думаю, будет посерьезней, чем в октябре.
– Ты же знаешь, я противник всего этого.
– Тебе только так кажется. На самом деле в прошлый раз ты очень помог и твой Александр Львович тоже.
– Караваев – другое дело, он всерьез увлекается общественной деятельностью. Я его очень уважаю, но, по моему глубокому убеждению, врач должен заниматься своим основным делом. Медицина и политика, в том смысле, в котором ее понимаете вы, социалисты, несовместимы, всегда что-то одно будет идти в ущерб другому.
– Значит, Александр Львович считает, что как общественный деятель он сможет принести больше пользы, чем врач. Вспомни Марата, ведь он тоже был врачом и вроде неплохим, и даже вел большую научную работу, а потом понял, что надо спасать не отдельных людей, а все больное общество и целиком посвятил себя борьбе. Подумай только: один выпускал газету, сам писал статьи, сам набирал их и печатал.
– Вот-вот, вроде тебя. Вместо того чтобы заниматься наукой и своим основным предметом, тратишь драгоценное время на митинги и журналистику.
– Володька, ты как папа, ничего не хочешь понимать, как будто живешь в другой стране.
– Я живу в России и теперь после твоих слов о новых забастовках с ужасом думаю о том, что опять будет твориться в Екатеринославе, и сколько людей, одурманенных вашей революционной чумой, невинно погибнет. Больше всего же я боюсь за тебя, дурака, которого безмерно люблю, и не хочу, чтобы он погиб или скитался неизвестно где, как другой такой же дурак, Серега.
– Ну, вот начали за здравие, а кончили за упокой. Я и так с Лизой расстроился, и ты еще со своими нравоучениями.
– Скажу тебе и про Марата. Зря ты его идеализируешь. Он не всегда был таким воинствующим. Жил одно время при дворе, лечил высший свет, а когда ему дали отставку, стал говорить, что врач, лечащий богатых, наносит вред обществу и делу революции. Раньше почему-то он над этим не задумывался.
– Каждый приходит в революцию своим путем. Народ любил его и пошел за ним, когда он призвал парижан взяться за оружие. Они верили ему. Потому что, как только началась революция, он жил среди народа и голодал вместе с ним, употребляя один хлеб и воду.
– С тобой невозможно разговаривать. Вернемся лучше к Караваеву. Он на днях звонил мне в больницу и просил, чтобы ты зашел к нему домой.
– Обязательно зайду. Александр Львович носится с идеей открыть в Екатеринославе Народный дом и просил меня найти режиссера для рабочего театра. Помнишь моего друга Петю Остапенко? Он сейчас играет в екатеринославском Обществе русских актеров. С радостью согласился на мое предложение и загорелся поставить «Тиля Уленшпигеля». На редкость современная вещь. – Николай на минуту задумался. – За переводы я тебе очень благодарен. Постарайся достать еще. Надо к Рождеству побольше подбросить денег Сереге и нашим, в Ромны.
– О родителях не беспокойся. Мы с Мишей достаточно высылаем им денег, и Сереге я пошлю.
– Я должен вернуть отцу деньги за залог: мой и Сереги.
– Ты упрямый, как осел.
Николай без всякой обиды проглотил его слова. Что
