издает по городу приказы, даже городовые и те слушаются его, а не губернатора.
– Не так все просто, Игнат. Губернатор напуган тем, что происходит по всей стране, поэтому вынужден признать нашу революционную власть, но, если завтра рабочие Москвы сложат оружие, то Нейдгардт тут же введет войска в Чечелевку. Меньшевики уже сейчас требуют немедленно прекратить забастовку...
– Что же, остановиться на полпути? Мы, анархисты, их не поддержим.
– Внутренняя вражда сильно мешает общему делу. Меньшевики думают не столько о деле, сколько хотят все поставить в пику большевикам, доказать свою личную правоту. В Питерском совете сидят одни меньшевики, и они не поддержали вооруженное восстание в Москве. На столицу смотрит вся страна, а раз она спасовала, то и остальные последовали за ней. В Москве сейчас идут вооруженные бои, рабочие проливают кровь, а меньшевики кричат, что их жертвы никому не нужны. Нашим екатеринославским меньшевикам не нравится, что в БСК оказались почти одни большевики, и большевики, а не они взяли власть в свои руки. Этого они не могут пережить.
– В стачечном комитете есть один наш товарищ, Федосей Зубарев.
– Он же эсер и в комитет вошел от эсеров.
– Это по старой памяти, он давно уже анархист.
– Знаю его, бесшабашный товарищ. На Амуре все бомбы свои испытывал, жителей пугал.
– Это он учился. Теперь он не хуже вашего «Вани-англичанина». Наши ребята сейчас все при деле: в дружинах, в патрульных отрядах. И завтра «маньчжуров» придут встречать.
Увидев, что Николай при этих словах нахмурился, он сразу засуетился:
– Время-то уже три часа ночи. Поспи, я тебя разбужу в шесть.
– Какое там поспи? Пойду, посмотрю, как идут дела с листовками.
Николай с сожалением сложил листки с недописанной статьей и, потирая затекшие от долгого сиденья ноги, направился в печатный цех.
ГЛАВА 6
Вдали показался паровоз, окруженный облаками черного дыма. Встречающие оживились. Над головами появились транспаранты со словами: «Слава русским героям!» и «Добро пожаловать домой!»
«П-п-риготов-всь!» – закричал дирижер духового самодеятельного оркестра Фетисов, взмахнул рукой, и сверкающие на солнце трубы радостно грянули военный марш.
Солдаты высыпали из вагонов и бросились обниматься с толпой. Они ждали, что в родном городе на них будут смотреть с презрением, как на трусов и пораженцев, а их встречали как героев-победителей – с музыкой, цветами и дружескими объятиями. Они выхватывали из рук людей листовки и жадно впивались в них глазами.
– Мы, братцы, с вами, за забастовку и революцию, – радостно говорили они и крепко пожимали рабочим руки. – Нам делить нечего. У нас общие думы и интересы.
– Позор царскому правительству, проигравшему войну япошкам! – закричал кто-то в толпе. – Алексеева и Куропаткина – на виселицу!
И над головами взметнулись новые транспаранты: «Долой самодержавие!», «Смерть Николаю II», «Да здравствует Анархия!»
На импровизированной трибуне появился Миша Колесников. Он недавно вышел из больницы, на занятия в училище ходил с перевязанной рукой, а здесь, в соответствии с обстановкой, повесил еще ее и на марлевую повязку. Говорил он, как всегда, горячо и убедительно, каждое его слово солдаты встречали дружным ревом одобрения.
– С самого начала войны было ясно, что Россия не готова к ней. Царизм ввязался в эту авантюру, рассчитывая, что она поможет остановить надвигающуюся революцию. Русские войска сражались храбро, но неподготовленная армия во главе со своими тупыми генералами, вроде Куропаткина, и адмиралами, вроде Рожественского, терпела одно поражение за другим. Однако поражение царизма не означает поражение народа. Наоборот, оно только пошло ему на пользу, так как окончательно раскрыло глаза на суть самодержавия, на чуждые народу интересы царя и правительства. Им наплевать на то, что в казне нет денег, что растут цены и люди умирают с голода. Но настал предел народному терпению. Вся Россия сейчас дружно поднялась, чтобы сбросить самодержавие и получить, наконец, долгожданную свободу. И у вас, солдат, нет другого пути, как присоединиться к нам.
Кто-то из особо эмоциональных солдат не выдержал, вскочил рядом с Мишей, стал обнимать и целовать его. Потом повернулся к толпе.
– Товарищи рабочие, не сомневайтесь: мы – с вами. Насиделись в окопах, вдоволь накормили японскую вошь. Наши матросы в Цусимском проливе положили за Отечество свои жизни, а в это время в Одессе и Севастополе офицеры расстреливали их кровных братьев. Так что же это за Отечество, спрашиваю я вас, которое отправляет своих сынов на верную смерть, а когда они требуют справедливости, расстреливает их, как последних собак?
Николай послушал еще двух солдат, порадовавшись, что они научились не только думать, но и говорить, и решил, что здесь ему больше делать нечего. Он выбрался из толпы и направился по адресу, данному ему Петровским, к секретарю местного партийного комитета Сергею Пасько. Отсюда его на специальном паровозе провезли по всем станциям до самого Александровска.
В Екатеринослав он возвращался вместе с соседом Кузьмича, Федором Ткачуком. Тот первый его узнал и как старому знакомому всю дорогу охотно рассказывал о том, как железнодорожники задерживают составы с солдатами и отбирают у них оружие.
– Считай, собрали для Петровского целый арсенал, – весело говорил он, внимательно вглядываясь в несущуюся им навстречу вьюжную ночь. – А солдат что? Солдат сейчас уже сам понимает, что к чему, офицеров не слушает, дожми его немножко, и он повернет в нашу сторону. Тебя, как зовут-то, запамятовал?
– Николай.
– А ведь я, Николай, в прошлый раз, когда рассказывал тебе у Кузьмича о погроме, видел в твоих глазах упрек, мол, струсили вы, ребята, не оказали сопротивление громилам. А как оказать, если у них оружие, а у тебя, кроме кочерги, ничего нет. Теперь у меня в кармане лежит браунинг, в углу стоит винтовка. Только скажу тебе, Николай, стрелять в человека я все равно не смогу, натура у меня такая. Брат мой – другое дело. Был у него летом в деревне. Мужики разозлились на своего помещика, собрались гурьбой и ну – жечь его поместье. Сожгли и самого убили вместе с женой и детьми. Через неделю всех поймали и отвезли в город. Теперь ему одна дорога – на каторгу. Да он сам нечто додумался бы до этого? Ходят по селам всякие смутьяны, подбивают крестьян поднимать руку против господ. Листовки разбрасывают: «Берите топор, ружье, косу и рогатину! Зажигайте барские усадьбы и хоромы, бейте станового и исправников…» Ты об этом что думаешь?
– Тут особенно и думать нечего. В одиночку или даже стихийной толпой на селе ничего не сделаешь. Крестьянам надо, как и рабочим, объединяться, создавать свои советы, такие, как у вас на железной дороге, делегатские собрания или стачечные комитеты и действовать в тесном союзе с городом. Рабочие это давно поняли, поэтому смогли так дружно подняться по всей стране. И солдаты уже начали понимать. Ты сам только что сказал: дожми их, и они повернут в нашу сторону. До мужиков это туго доходит. Они медленно раскачиваются, держатся за свою собственность. Но и они со временем прозреют. И ваше слово, самих рабочих, бывших крестьян, для них особенно ценно.
– Вот тебе и ценно. Говорил же я Фролу, что дело с поджогом плохо кончится, не послушал.
– Говорили, да не то, что нужно. Вы в рабочий кружок ходите?
– Нет. Я же все время в дороге.
– А вот походите хоть изредка вместе со своими товарищами-железнодорожниками, послушайте, что говорят большевики, тогда будете знать, что рассказывать в деревне мужикам.
Федор входил в Делегатское собрание машинистов и отдал Николаю несколько листовок, которые очень кстати дополнили собранную им в поселках информацию для «Бюллетеня».
Не заходя домой, Николай отправился в типографию. Опять он сидел на своем месте в наборном цехе и при тусклом свете лампы писал статью для газеты. Только работал уже не Игнат, а его сменщик, Елисей. Николай попросил его набирать по два абзаца, как это делал Игнат, сразу показывать ему и вносить исправления. Парень был тоже грамотный, но в спешке допускал ошибки и пропуски слов.
– Ты, давай, Елисей, набирай внимательней, чтобы не делать лишнюю работу.
– Я вообще не должен бегать туда-сюда, – обиделся наборщик, – напишите весь текст и отдайте в набор.
– Не кипятись, права будешь качать, когда кончится забастовка, а сейчас делай так, как тебе говорят.
Парень поджал губы, но подчинился его просьбе.
Скоро статья была готова. Она получилась большой, и все равно не вместила весь собранный им материал. А была еще обширная информация из БСК и его новые постановления, переданные для «Бюллетеня» в его отсутствие. Николай решил из мелких новостей сделать отдельную подборку, открыв ее документом, полученным от Федора: «Делегатское собрание машинистов станции «Екатеринослав», – говорилось в нем, – вынесло резолюцию с призывом к железнодорожникам отказываться водить воинские поезда, отправляемые на подавление революционного движения. Мы, машинисты, ставшие в ряды борющегося народа, не можем способствовать в убийстве наших братьев и впредь отказываемся ездить с воинскими поездами, отправляемыми в восставшие местности».
Дальше шли новости по всем поселкам и расширенная информация о встрече «маньчжуров» в Нижнеднепровске. Постановления боевого комитета Николай дал в виде отдельных заметок, сделав к каждой из них броский заголовок.
И, наконец, для последней страницы он приберег рассказ о разоблачении агента охранки с царским однофамильцем Михаилом Романовым. Этот человек попался с поличным на митинге на Брянской площади, призывая рабочих идти в город для низвержения местных властей. Так как всеми действиями забастовщиков руководил только боевой комитет, его провокационная речь вызвала подозрение. Оратора стащили с трибуны, обыскали и нашли визитную карточку начальника сыскного отделения, бесплатные билеты на трамвай, которые обычно выдавались шпикам, и вход в увеселительные заведения. Романова арестовали и посадили в одну из камер полицейского участка, где обосновался БСК.
Очередной номер «Бюллетеня» был готов, и Николай с удовлетворением подписал его в печать.
ГЛАВА 7
Сергей Войцеховский достал в Екатеринославе 8 маузеров и 10 кольтов. Иннокентий решил их не раздавать, пока не вернется из Одессы Окунь. Андрей там жил уже целую неделю и не мог выйти на нужных людей. Леона Тарло в городе не оказалось. По словам его матери Розалии Тарло, он уже два месяца где-то скрывался от полиции. Андрей с утра до вечера толкался по базарам и трактирам, пытаясь узнать, где можно достать оружие.
Одесса – не Екатеринослав. Здесь надо держать ухо востро, иначе разденут и обкрадут прямо посреди улицы. Ему уже два раза вспарывали карманы нового пальто, купленного специально перед этой поездкой, и вытаскивали кошельки, где он носил мелочь на текущие расходы. Крупные деньги предусмотрительно были зашиты в подкладку пиджака.
Какие-то биндюжники обещали его свести с известным одесским вором Мотей Зальцманом. Мотя проявил к нему интерес и пригласил к себе домой куда-то на окраину города. Маленький, толстый, с выбитыми вверху зубами он сидел за столом в
