говорят, у них срочный разговор.
– Скажи, что я занят и смогу принять после двух.
– Они сказывали-с, что ждать не намерены: вам будет хуже.
– Что, угрозы? Это уже выше всякой меры. – Он оглядел присутствующих в кабинете.
– Надо принять, – сказал Богданович. – Просто так они бы сюда не пришли.
Остальные растерянно молчали.
Жандарм исчез. Через некоторое время послышался громкий стук в дверь, и на пороге появилась депутация из шести человек. Впереди всех стояли секретарь Совета рабочих депутатов Петровский и профессор горного училища, тоже депутат Совета Терпигорев, которых теперь многие чиновники знали по частым встречам с ними. Это из-за их настойчивых требований пришлось на многих предприятиях ввести 8-мичасовой рабочий день и отменить штрафы.
Нейдгардт показал рукой на стулья, но делегаты остались стоять. Петровский сделал несколько шагов к столу и неторопливо окинул взглядом всех сидящих. Глаза его весело блестели.
– Господин губернатор, – тихо произнес он, но эти слова резко отозвались в сердце Нейдгардта, – вам, наверное, уже известно, что вчера в стране началась всероссийская политическая
забастовка. С сегодняшнего дня к ней присоединился и Екатеринослав. Все заводы стоят. Вокзал, почтамт и другие важные объекты охраняются рабочими дружинами. Организован коалиционный центр – Боевой стачечный комитет, который взял на себя всю революционную власть в городе. Принят ряд постановлений. Забастовка не должна отражаться на жизни граждан, поэтому продолжают работать все пекарни, мелочные лавки, электростанция, водопровод, больницы, лечебницы и аптеки. Для рабочих будут открыты бесплатные столовые. Комитет намерен принимать самые решительные меры к тем, кто вздумает произвольно повышать цены на продукты первой необходимости. Целый ряд распоряжений касается железной дороги. Я не буду вам их перечислять. Все это отражено в специальных документах.
Петровский вынул из портфеля пачку бумаг и передал их побледневшему от возмущения губернатору. Руки Алексея Борисовича тряслись, на лице застыла гримаса отвращения. Он брезгливо взял бумаги, успев заметить, что они отпечатаны в типографии и пахнут свежей краской, и бросил их на стол.
– Позвольте, господа! Кто вам дал право лишать меня власти, данной самим государем. Я прикажу вас всех немедленно арестовать как возмутителей спокойствия. Вот, – он схватил со стола телеграмму и потряс ее в воздухе перед лицом Петровского, – у меня на это есть личный приказ управляющего МВД Дурново.
Петровский усмехнулся и пошел к двери. Все остальные двинулись за ним.
Нейдгардт взял лежавшие на столе документы и, по мере того, как он их читал, лицо его покрывалось багровыми пятнами, а на лбу вздувались синие жилы.
– Нет. Вы только послушайте, какая наглость: «К сведению товарищей городских рабочих. Боевой стачечный комитет постановил объявить с 8 декабря всеобщую политическую забастовку в городе Екатеринославе и его районе. Постановлению этому в равной мере должен подчиниться и городской район: ни один магазин, ни одна ремесленная мастерская не могут уклоняться от участия в этой политической забастовке. Впредь до особого постановления Боевого стачечного комитета товарищи ремесленники и рабочие не могут стать на работу».
Нейдгардт скомкал бумагу, бросил ее в корзину и стал читать следующий документ.
– А это, вообще, уму не поддается: «Объявить всем жителям г. Екатеринослава: не вносить в правительственные учреждения и в Екатеринославскую городскую управу никаких платежей, налогов, сборов и недоимок. Согласно постановлению Петербургского Совета рабочих депутатов и действующих в России революционных организаций, все внесенные после этого объявления упомянутые платежи, налоги и сборы будут считаться недействительными». Или вот еще: «Все правительственные и общественные учреждения, кроме Государственного банка и сберегательных касс, должны быть закрыты. Допустим лишь выход изданий Боевого стачечного комитета и революционных организаций, а потому другие газеты выходить не будут».
– Бунт, настоящий бунт, – воскликнут Нейдгардт и устало откинулся на спинку кресла. – Что будем делать, господа?
Все были в полной растерянности. Один только Богданович, несмотря на семейные переживания, не терял присутствия духа.
– Надо посмотреть, как будут развиваться события дальше: у нас в городе и по всей стране, еще раз снестись с управляющим и департаментом и уже сейчас потребовать у Каульбарса срочно вернуть к нам Симферопольский полк. Что касается войск, то мое мнение: пока их оставить в казармах.
– Нет уж, это слишком, отдавать город в распоряжение черни, – возмутился Алексей Борисович и повернулся к Кузнецову. – Господин генерал, ваш план действий остается в силе, выведете все войска в намеченные пункты, только предупредите офицеров, чтобы без специального приказа пока не стреляли. И жандармы пусть остаются на своих постах. Иван Петрович, пожалуйста, свяжитесь со всеми городами губернии, выясните, что там происходит, и докладывайте мне об обстановке каждый час.
– У меня есть предложение, – сказал Кузнецов. – Из тех мест, где окажется более-менее спокойно, запросить дополнительные войска. И сделать это немедленно, пока и там не возникли боевые комитеты.
– Я с вами полностью согласен, только, пожалуйста, вы сами этим займитесь вместе с Лопухиным, – сказал губернатор, который уже отошел от нервного потрясения и взял себя в руки. Лицо его стало суровым. – Не знаю, сколько времени продлится этот бедлам, но как только все кончится, Совет депутатов вместе с коалиционным советом, или, как он там называется, боевым комитетом, арестовать и – в Сибирь.
– Правильно! – воскликнули все в один голос.
– Сейчас все свободны, в 12 часов проведем новое совещание.
Все дружно поднялись и, оживленно переговариваясь, направились к дверям.
Придя в управление, Богданович передал своим помощникам распоряжения губернатора, послал ординарца за билетами в Вену и позвонил домой. Жена вся в слезах доложила ему, что барон страшно разгневан тем, что свадьба опять откладывается, и заявил, что они с сыном немедленно возвращаются в Париж. Предложение Ивана Петровича устроить свадьбу в Париже он пропустил мимо ушей.
– А жених?
– Александр успокаивает Наташу. Он, кажется, действительно ее любит и не собирается с ней расставаться.
– Я заказал билеты в Вену на них и на тебя. Поезжай в Париж вместе с ними, а когда будет можно, я к вам выберусь на несколько дней. Обстановка очень напряженная. Не смогу даже вас проводить, пришлю своего ординарца.
– Ванечка, пожалуйста, береги себя, – сказала жена и зарыдала.
– Возьми все деньги, какие у нас есть. Потом вышлю еще.
Богданович положил трубку и подошел к окну, выходящему на Екатерининский проспект. Его глазам открылась следующая картина: кое-где группами стояли солдаты и городовые, а мимо них курсировали рабочие с красными повязками и винтовками наперевес. И те и другие делали вид, что друг друга не замечают. Все, как в неправдоподобном сне.
Впоследствии оказалось, что главным центром забастовки стал район, в который входили Фабрика, Чечелевка, Кайдаки и вся часть, примыкающая к вокзалу. Его так и называли «Чечелевская революционная республика». Ее границу вдоль Аптекарской балки и дальше по Трамвайной и Провиантской улицам до самого моста днем и ночью охраняли отряды заводских рабочих и железнодорожников. В остальных частях города рабочий патруль дежурил главным образом для того, чтобы не допустить уличных столкновений с полицией и погромов.
Через два часа Богдановичу положили на стол донесения из других городов губернии. Восстанием была охвачена вся Екатеринославщина. Однако поезда ходили, и прибывший вскоре ординарец доложил ему, что билеты куплены и доставлены его жене. Ивану Петровичу пришла новая мысль. Он приказал ординарцу взять охрану из нескольких человек, отвезти его семью на вокзал и сопровождать ее до самой границы.
– Отвечаешь за них головой, – сказал он удивленному ординарцу и отдал ему все бывшие при себе деньги.
ГЛАВА 5
– Товарищ, – Николай поднял голову. Перед ним стоял наборщик в длинном кожаном фартуке и с перехваченными узкой тесемкой волосами, – приходил нарочный от Петровского, вас просят срочно прийти в БСК.
– Что же вы меня сразу не разбудили?
– Да пожалел вас, вы только-только заснули.
Николай встал с табуретки, с трудом разогнул онемевшую спину, сделал несколько приседаний и рывков руками. Три дня он безвылазно сидел в наборном цехе, принимал информацию от посыльных из БСК, быстро составлял текст и сам помогал наборщикам, тоже не спавшим все это время, набирать гранки и поправлять ошибки. Теперь он все типографские процессы знал как свои пять пальцев, свободно разбирался во всех терминах и шрифтах. Разбуди его посреди ночи, и он, не задумываясь, скажет, каким кеглем набрать заголовок и сколько пунктов отбить между текстом и фамилией автора.
Он прошел в туалет, посмотрел в висевшее над раковиной разбитое зеркало и усмехнулся – на него смотрел незнакомый человек с худыми, впавшими щеками и черным, заросшим лицом. От тяжелого воздуха, пропитанного типографской краской и ядовитым свинцом, болела голова, во рту стоял неприятный горький привкус.
Николай вышел на улицу и полной грудью вдохнул морозный воздух. Внутри сразу что-то зашипело, и он сильно закашлялся. После пожара на Троицком базаре в нем засела какая-то зараза, а он так и не нашел времени обследоваться у врачей, несмотря на настойчивые просьбы Володи. Вспомнив о брате, он подумал, что не предупредил его о своей работе в типографии, и тот, наверное, беспокоится, куда он пропал. Николай решил сделать крюк и зайти к нему в больницу.
На Екатерининском проспекте было пустынно. Трамваи не ходили. Двери магазинов и ресторанов закрыты, во всех витринах – занавески и железные жалюзи. У входа в гостиницу «Франция» высокий представительный швейцар в коричневой ливрее с золотыми галунами стоя дремал, ухватившись за позолоченную ручку тяжелой стеклянной двери. Никто оттуда не выходил и не входил.
Пока Николай шел по проспекту, не проехал ни один извозчик, только – казаки и конные городовые. Все, как в октябре, однако городовые не останавливают прохожих: ныне не их власть, за порядком следят рабочие дружины. Рабочий патруль время от времени выходит из боковых улиц, проходит по проспекту, заглядывает во дворы домов и снова исчезает в переулках. Сколько их тут в центральном районе города! На их рукавах красные повязки, а через плечо – винтовки.
Казаки с ненавистью взирают на них со своих лошадей. Глаза их налиты кровью, руки с трудом удерживают нагайки: дай им только знак, и они растопчут, разорвут на части эту самозваную власть. Но еще не их час. Нейдгардт и Богданович терпеливо ждут высочайших распоряжений о дальнейших действиях, а пока и они, и весь город подчиняются распоряжениям БСК, о чем на каждом шагу извещают листовки комитета.
Как много изменилось по сравнению с октябрьскими событиями! Если в те дни вспыхивали отдельные очаги восстания, которые подавлялись с помощью пуль, то сейчас власть
